Загадай на журавликах

В его квартире ничего не меняется. Ни обои, ни положение мебели, ни содержимое небольшого шкафа. Проходит три года с последнего контракта, и Олег застает всё то же, что и оставлял. Та же тональность тишины от его приятного одиночества, тот же раздражающий свет по утрам в окна из-за солнечной стороны и даже те же гопники под этими окнами. Насколько он знает, так было здесь всегда. «Ты этого хотел», — говорит себе Олег. Спокойствия, тишины после нескончаемой стрельбы и звуков взрывов, безопасности после постоянного напряжения и ненормальной собранности даже во сне. Его отпускает через пару дней, после пребывания в абсолютно пустой квартире, в которой нет даже извечного тиканья настенных часов или соседей с ремонтом. Он не удивляется тому, как быстро начинает спать спокойно, потому что и до всего этого его жизнь не была особенно сладкой. В детском доме тяжело без друзей и с желанием отстаивать себя и своё мнение. У Олега получалось. Его детство помнится ему, как одна большая драка, и нет ничего грустного в том, что оно закончилось, тем более без особых травм. Что его действительно удивляло — как ему так всегда везло. Если сначала это не осознавалось, то потом начались старшие классы и слово «опасность» приобрело другие краски. Олег не был любителем насилия, но как-то так само получалось — с кулаками, плохими компаниями и тем же желанием, чтобы с ним считались. Считались. В его шестнадцать были ножи, которых ему каким-то чудом удавалось избежать, встречи, с которых ему чудом удавалось уйти, и люди… далекие от чуда, но уважение от которых позволило ему не только остаться в живых при своем упрямом характере, но и не забить на себя, а вырваться из помойки. В армии было даже легче, тут сила решала почти всё, а Олег уже умел с нею обращаться. Полгода после, проведенные дома, заставили едва ли не выть от тоски, и он взял первый же попавшийся контракт, предпочтя его поискам офисной работы. «Ты этого хотел», — напоминает себе Олег, рассматривая белый потолок. Горячие точки — места настолько далекие от рая, что чертей там хватает. Назад не хотелось, и видеть мертвых больше не хотелось, последние полгода Волков жил на мысли, что надо только суметь вернуться и заречься прикасаться к оружию. «Хотел», — убеждает сам себя. И думает, неужели то, что он так хотел сделать из своей жизни — вот это. Обвешивать себя вредными привычками Олег никогда желания не испытывал, считая, что окружающая среда и так достаточно вредная, чтобы ещё бегать по ней с отдышкой от сигарет и больной печенью от алкоголя. Однако в доме всегда можно найти бутылку чего-то крепкого и нераскрытую пачку сигарет. Те служат для него индикатором скуки. Олег не позволяет себе расклеиваться, когда становится действительно хреново, но и сейчас всё совсем не прекрасно. Всё никак. Пачка лежит рядом с солью и содой, Олег цепляет её пальцами и выходит на всегда открытый балкон. Первая сигарета до рта так и не доходит. — Потравливаем себя потихоньку? Вообще-то Олег не нервный, да и удивить его сложно, но незнакомый парень на его балконе как-то не вписывается в привычный распорядок дня, да ещё и претензии предъявляет таким голосом, будто Олег ему лично жизнь испортил. — Ты находишься на моем балконе, — между прочим замечает Олег и все-таки прикуривает, отворачиваясь от странного фрика и облокачиваясь на перила. Не то чтобы он против знакомств, но не когда на него с первой фразы выливают тонну яда. — Ох, и правда, спасибо, что вообще на меня внимание обратил. Олег поворачивается лицом и вскидывает бровь, оглядывая набор из крашенных волос, разноцветных глаз и длинных босых ног. — Ну ты, видимо, очень стараешься его привлечь. Парень закатывает глаза и никуда не уходит, а Олег понимает, что не чувствует раздражения, и вообще-то он действительно не против знакомства. Даже такого ебанутого. Балконы в старом доме незастекленные и парно стоят вплотную друг к другу, но это Олег замечает только сейчас, как и своего соседа. Он вообще считал, что за стенкой никто не живет, настолько там было тихо, а во дворе ни на кого подобного раньше не натыкался. Хотя не сказать, чтобы Олег был любителем посидеть на лавочке. — Кирк. — Олег. Приглашения зайти внутрь не звучит, но Кирк заходит сам, разбивает тишину, передвигает стол к окну, чтобы удобнее поставить второй стул. Он говорит не много, но всё равно больше, чем сам Олег. И почти не рассказывает о себе, зато об Олеге всегда догадывается быстро и точно, роняет слова о том, что того гложет, так просто, что становится не по себе. Приходит шумно, уходит незаметно, постоянно оставляя за собой ворох бумажных журавликов. Это пристрастие Олег не понимает чуть больше всего остального списка «Странности Кирка», но треть мусора теперь составляют газеты, салфетки, страницы бульварных книг, которые Олег покупает от скуки, а Кирк назло вырывает листы из середины и конца — всё это, сложенное в гребанных журавликов. Кирк и сам похож на какую-то бледную птицу, то ли на белую ворону из-за своей ненормальной естественной внешности, то ли на цаплю из-за своих вечно босых длинных ног. Он часто смотрит зло и обвиняюще, чему Олег не находит причин, а Кирк их не озвучивает, но по тому, как тот складывает своих птиц, удается определить его настроение. Пальцы у него уверенные или нервные, а Олегу рядом всегда спокойно. Когда осознание собственной бесполезности доходит до открытия задвинутой бутылки виски, говорит больше уже Олег. — Зачем ты тратишь время на эту бесполезную херню? — Она не бесполезная. Матрас стащен на пол, потому что лето и жарко, открытый балкон, которым Кирк принципиально пользуется, игнорируя дверь, не помогает, не помогает и холодная батарея, которой Олег касается лбом. Кирк сидит на подоконнике, непонятно как уместившись там со своими ногами, и выкладывает в ряд журавликов из очередной макулатуры. Когда места для них становится мало, они падают на пол, на Олега, колясь острыми углами и сминаясь под спиной. Кирк пьет мало и, кажется, не пьянеет, а у Олега в глазах рябит от мельтешащего белого, мозаичных кусков текста и непонятного Кирка. — Да ну? — Если собрать тысячу, исполнится желание. Олег фыркает — если б все было так просто. — Я уже точно тысячу таких выкинул из квартиры. — Пока нет. Олег говорит — когда стоило бы помолчать. — И со мной ты носишься бесполезно. — Вот тут поспорить сложнее, — хмыкает Кирк и даже не прерывается от своих бумажек. — Тогда чего ты ходишь за мной по пятам? — Извини? — скептический тон наконец-то дополняется взглядом с насмешкой. Жизнь Олега — унылое дерьмо, которое разбавляется только бездумными перестрелками и бессмысленными войнами, которое осточертело Олегу настолько, что он не понимает, что в нем находит Кирк. В дерьме и самом Олеге, который разницу видит с каждым днем все хуже. Глаза Кирка становятся слишком яркими и проницательными, чтобы свои Олег держал раскрытыми. — Ты вечно жалуешься, бесишься, злишься, но приходишь каждый раз, хотя я тебя ни разу не звал. — Мне уйти? — прохладно интересуется тот. — Тебе заняться нечем? — Например? В хорошем настроении Кирк огрызался от души, поливал Олега не матом, но такими комплиментами, что тот только удивлялся чужой фантазии. Они часто спорили, но никогда не ссорились, потому что Кирк по-настоящему никогда не стремился задеть, а Олега было невозможно обидеть. Сейчас уже Олег пытается задеть самого Кирка, добиться чего-то настоящего из тех реакций, которые ни о чем не говорят, от того, кто сам лезет под кожу, но к себе не подпускает. А Кирк наоборот, покрывает голос льдом и теряет всякий интерес к разговору. — Может работать? — У меня отпуск, — оставшиеся журавлики ворохом слетают на пол, когда Кирк слезает с подоконника и идет к выходу. — Уже два месяца? — Олег раздраженно хватает его за лодыжку, не давая сбежать. — А что тебя смущает? — интонации начинают звенеть сталью, но когда Кирк дергает ногой, пытаясь освободиться, Олег только перехватывает того крепче и дергает на себя. — Отпусти! Олег садится, пытаясь что-то сказать, Кирк падает, заезжая ему коленом по животу. — Да чего ты дергаешься? Он пытается усмирить копошащегося Кирка, который лягается и пихается, если и случайно, то крайне прицельно, но тот не утихает и не замолкает теперь уже сам. — У меня двадцать три года ни дня отпуска не было. У некоторых подчиненные просто невыносимы, но у меня же феерический случай! — Кирк не матерится, никогда, но слова из его рта падают настолько ядовитые, что убивать можно одними ими. — Просто подарок небес! Кирк говорит это так, словно во всех неудачах виноват конкретно Олег, и бьет его, к слову, так же. — Мог просто сказать, что тебе больше некуда податься. Олег перестает удерживать и через пару секунд хлопает балконная дверь. В его квартире ничего не меняется, тишина лежит у его ног вместе с безнадежно испорченными журавликами, и он разбивает её хриплым: — Я бы понял. Кирк пропадает на пару дней, и Олег думает, что такие девчачьи обиды слишком даже для него. Он впервые перелазит на другую сторону балкона, но в квартиру Кирка дверь плотно закрыта, а по ту сторону стены все ещё не доносится никаких звуков. Олег не имел закадычных друзей в детстве, а потом так и не разобрался, как их заводят, да и не особо хотел. Были те, кому он нравился, были те, кому нет, общие встречи сменили редкие вписки, а после ещё более редкие походы в клуб и бар. В армии Олег сдружился со многими, но настоящей дружбы завязать не смог ни с кем — связи обрывались после сомнительных предложений встретиться как-нибудь за пивом и больше не вспоминались. Кирк стал «своим» как-то внезапно и трудно объяснимо, самостоятельно поселился в его жизни, нашел себе место, поставил условия и заставил Олега быть этим абсолютно довольным. Он и правда был — скупые разговоры оказались откровеннее всего трепа, что обычно велся среди товарищей раньше, колючая поддержка позволяла держаться и грела. Кирк забирал с собой тишину и оставлял ему журавликов, которых Олег не выкидывал до последнего. Об этом не остается времени думать, когда ему попадается контракт. Такой выгодный и настолько неожиданный, что сначала Олегу видится подвох. Рекомендации? Удача? Всё это звучит так неуместно в отношении Олега, что с документами он ознакомляется трижды. Это уже не предложение бегать у кого-то на побегушках, после такого у него не только будет порядок с деньгами, но и появится возможность найти себе работу совсем иного уровня. Олег собирается прогуляться подольше и подышать свежим воздухом, ему, кажется, он наконец проснулся. Это херово, когда в двадцать три не знаешь, что делать дальше, но от апатии не остается и следа, а ноги приводят его к дому. Олег ловит себя на мысли, что новостью ему хочется поделиться, и он заходит в соседний подъезд, прикидывая, где должен жить Кирк. Нужная дверь кажется странной и заброшенной, но Олег стучит в неё, пока не начинают волноваться соседи. Впрочем, и это его не останавливает. — Кирк, выходи уже! Уж тот должен был понять, что если Олег за что-то взялся, то не отступит. — Что ты тут делаешь? От шипения позади себя Олег резко разворачивается и видит хмурого Кирка. — А я думал... — Да не похоже. — Ты где был? — Дела. Олег с недоверием осматривает Кирка, но тот ничего больше не говорит и с места не двигается. — Не пригласишь войти? Кирк ведет плечом. — Зачем? — Ты злишься из-за того раза? — Нет. — Так может, дашь войти? Я хотел поговорить. Кирк снова вскидывает брови, показывая, что повторять вопрос не намерен и надобности кого-то впускать не видит. Олег делает медленный вдох, но начинает выходить из себя за такой идиотизм. — Я уезжаю на днях. — Вот как, — Кирк не выглядит ни удивленным, ни заинтересованным. — На три года. — Не настрелялся? Кирк говорит с насмешкой, Олегу слышится печаль — и он уходит. Никто не приходит к нему попрощаться, и злая обида копится уже у Олега. Балкон запирается вместе со входной дверью, и квартира остается не меняться дальше. Принимать решения и управлять другими людьми оказывается так же интересно, как и тяжело нести за это ответственность. Под новыми пулями истираются пустые обиды и мелочное раздражение. Олег не думает о Кирке, но не забывает его, хотя при всем желании не может сказать, что три года проходят быстро. Когда он возвращается, то ясно видит разницу между собой прежним и тем, кем стал сейчас. В зеркале, может, поменялось и мало, но для него эти три года ощущались, как пропасть. Единственное, что осталось таким же — его квартира. Олег думает о том, живет ли ещё Кирк в этом доме и что с ним случилось, о том, как тот мог поменяться и что бы мог сказать при встрече. Ему удается проверить это спустя час, когда тот, как ни в чем не бывало, стучится к нему в балконную дверь. Олег сначала замирает, а потом с улыбкой открывает. Кирк если и изменился, то незначительно — то же лицо, без возможности точно определить возраст, те же глаза с выжидающим прищуром, те же длинные босые ноги. — Насмотрелся? — спрашивает Кирк и обходит его, чтобы устроиться на своем стуле. Олег вспоминает их расставание, но сейчас не чувствует ничего по этому поводу, кроме тихой радости от встречи. — Как ты узнал, что я вернулся? — Ты не очень тихий. Кирк не начинает говорить — продолжает, как будто Олег никуда и не уезжал. Поверить в это совсем несложно, когда уютно с ним так же, как и было раньше. Олег подпирает голову рукой и с приятной сонливостью слушает возмущения Кирка о людях и самом Олеге, тот закидывает на его колени ноги, откидываясь на стену позади себя, и выкладывает на столе ряд журавликов из оставленных кроссвордов — те получаются в шахматную клетку, и в этот раз Олега отпускает куда быстрее. Иногда Кирк остается у него на ночь, Олег этого не запоминает, потому что засыпает первым, а утром замечает, что Кирк не ушел. Матрас лежит на полу и утром Олег видит голую спину Кирка и его свисающую со стула ногу. Пол холодный и тот поджимает пальцы, Олегу даже смотреть не надо, чтобы догадаться, чем тот занимается. — На какое в этот раз желание? — Чтобы у тебя мозги появились. — Утреннее остроумие. — Тебе скучно. Олег рассматривает белый потолок. — Нет. Кирк не поворачивается к нему, но шорох бумаги прекращается. — Хочешь снова уехать? — Нет, — хмыкает Олег. — Просто что-то поменять. Продать эту квартиру нахрен. Кирк отмалчивается, когда Олег предлагает переехать вместе — район прогнивший, делать тут нечего — не отвечает ничего конкретного, когда предлагает варианты. — Ты все равно у меня большую часть времени проводишь, — Олег не признается даже себе, насколько ему не хочется снова оставаться одному в тишине, а в то, что Кирк будет приходить к нему так же на другой конец города, надежды было мало. Именно с ним Олег не хотел прощаться словами «выпьем как-нибудь». — Что тебя тут держит? — Мне нечем платить. Олег фыркает и когда через неделю ждет Кирка у такси с вещами, тот выходит к нему едва ли не впервые обутым, но без единой сумки. На секунду мелькает мысль, что Кирк передумал, но он садится в машину и, ворча, просит Олега поторапливаться. За три года пока он с Кирком не виделся, Олег научился не спрашивать. Где тот работает, почему, когда Олег вернулся, на двери в подъезд висело объявление о продаже квартиры Кирка, куда тот иногда пропадает и чем живет, когда не находится рядом. Кирк говорил ему то, что считал нужным, а Олега это устраивало, потому что нужны ему были не знания, а друг. Олег знал, что тот не связан с криминалом, да и иначе деньги бы у него водились, что наркотики он не принимает, а остальное было не так важно. По себе знал, что все люди странные, и если именно с Кирком, который страннее прочих, ему хорошо, то какая разница. Кирк засыпает их новую квартиру журавликами, которые оказываются абсолютно везде — в обеих спальнях, на кухне, в ванной. Олег выпускает их из рук в ветреную погоду с высоты двадцатого этажа. — Тебе не надоело? — Нет, — Кирку тоже здесь дышится легче и балкон так же почти всегда открыт. — Что ты загадываешь? — Желания не говорят. — Мои исполняются и без чужой помощи. Кирк смотрит на него долго, но прочитать это взгляд так и не удается. — Это хорошо. Спальни две, но засыпает Кирк исключительно на его кровати, разбрасывает конечности и закидывает на него, ворочаясь, ноги. Когда Олегу подворачивается новая работа, он идет домой с мыслью, что теперь не надо стучаться в чужую дверь, чтобы поделиться новостью. — И что это за работа? — по тону становится ясно, что Кирк то ли встал не с той ноги, то ли собрался её кому-то отгрызть. — Это не контракт. Буду телохранителем одного важного человека, — предупреждает негодование Олег, но негатива меньше не становится. Кирка в принципе жизнерадостным назвать было сложно, но если обычное его недовольство можно сравнить с маской, то сейчас на Олега он был по-настоящему зол. — Такой уж важный? — Достаточно. Это Сергей Разумовский, помнишь… — Я знаю, кто это, — обрывает Кирк. — Чего ты взъелся? Слушай, я тебя ничего не заставляю делать, но сам дома сидеть сутками не могу. Один из нас же должен работать. — Да я тебе запрещаю что ли? — Кирк, скаля зубы, всплескивает руками, а Олег в который раз думает, что ему не помешает инструкция поведения. — Тогда в чем проблема? — Почему именно на него?! Ладно, Олег вообще перестает что-либо понимать. — А почему нет?! Кирк поджимает губы, явно сдерживая себя от того, чтобы высказать все в лицо. — Не работай на него. Олег складывает руки на груди и ждет объяснений. Прекрасно, гробовое молчание. — Или ты говоришь мне хотя бы одну причину, или… — Или что? — Иди нахуй, Кирк. У тебя вообще с головой все в порядке? Олег думает, что сейчас пошлют его самого, но Кирк никогда не матерится. Хотя когда Олег остается в полном одиночестве в комнате, то почему-то ясно чувствует, что нахуй пошел он сам. Загоны Кирка ему непонятны, но Разумовский Олегу нравится, и буквально через пару дней он понимает, чем тот так очаровывает публику. Олег видит широкие улыбки, неисчерпаемый энтузиазм, едва ли не фанатическую увлеченность и сумасшедшие идеи, лихорадочный блеск и дьявольские искры в глазах. Ему хочется поддаться. Разумовский накаляет воздух вокруг себя харизмой, говорит эмоционально и много, так, что пробирает всех. Окружающие слушают и влюбляются, а Олег проникается. Он пытается соблюдать субординацию — но Разумовский даже не знает такого слова. — Детка, я взял тебя в охрану не для того, чтобы ты пугал со спины меня. Пугай партнеров, они совсем обнаглели. Разговориться с Разумовским о личном ничего не стоит, Олег сам не замечает, как тот меняет их отношения на уровень дружеских, манипулирует им самим, заставляя открываться и пренебрегать обычными правилами отношений с работодателем. Хотя, Олег, конечно, соврет, если скажет, что против. «Ты выпьешь со мной кофе?» меняется на «Ты выпьешь со мной?», иногда они играют в шахматы, иногда обсуждают работу Разумовского, и Олег с удивлением замечает, что к нему прислушиваются. Он думает, что когда Кирк перебесится, то вполне сможет тоже найти общий язык с Разумовским, если их познакомить. Потому что заменять Кирка кем-то он не собирается — тот совершенно свой, несмотря на разницу между ними, Олег воспринимает Кирка как часть самого себя. Тот весь какой-то — он ищет слово и не может выбрать лучше, чем — родной. Разумовский был всем, чего не хватало самому Олегу — хаосом, пожаром и наваждением. Дома о нем Олег говорит мало, но Кирк часто спрашивает сам, а иногда разговор о работе всплывает сам по себе. И мало что меняется, кроме исчезнувших оригами — теперь Кирк сжимает пальцы в кулаки, но, конечно, никогда не пытается ударить. Кирк никогда не старался в чем-то изменить взгляды Олега, хотя не сходились они во многом, да и выше своего достоинства считал ссориться или уговаривать. Но прекратить работать на Разумовского не переставал просить с завидным упрямством. Хотя вернее было сказать — требовать. Сначала Олег ждал, что Кирк смирится, потому что внятных причин так и не услышал, но тот наоборот с каждым днем становился всё угрюмее и говорил все настойчивее. — Он не такой уж заносчивый, или что там тебе не нравится, как по телевизору. — Ты можешь послушать меня хоть раз? — Я тебя всегда слушаю. — Да как же, тебя пока совсем не прижмет, будешь делать все по-своему, — Кирк цедит слова с каким-то злым отчаянием, а Олег трет переносицу, устав от повторения пластинки. — О чем ты опять? — Вот об этом я и говорю! Ты же ничего видеть даже не хочешь. Олег встает, чтобы уйти и прекратить ругань, а Кирк тут же вскакивает на ноги, чтобы преградить ему путь. — Раскрой уже глаза. Никакой ты ему не друг. — В отличие от тебя? Олег хочет спросить это резко, саркастично и колко, но выходит как-то сбито, потому что он и правда только сейчас понимает, что Кирк ревнует. Может он и прав, говоря, что Олег слепой. — Кирк. — Что ещё? Олег притягивает его к себе за шею и напористо целует, недоумевая, почему раньше так не сделал. Пару секунд он ещё ждет удара или отступления, но Кирк весь замирает, широко раскрыв глаза, а потом приоткрывает рот то ли от удивления, то ли от желания ответить. Олег не дает ему решить, вжимая в стену позади и зачарованно смотря в разноцветные глаза. Если бы он знал, что Кирка это может заткнуть, то определенно сделал бы так раньше. Кирк тянется к нему сам, и Олег окончательно перестает сомневаться, перехватывая инициативу и углубляя поцелуй, сминает чужие губы, трахает послушно подставленный рот, но останавливается когда от руки под футболкой Кирк замирает снова. Дыхание на чужой рот —глубокое, жадное и хищное, Кирк дышит рвано и растеряно. Олег желает спокойной ночи и уходит к себе. Утром Кирк ведет себя так нервно, что Олег видит в этом испуг. — Кирк, — Олег ловит того за запястье, когда вторая попытка сложить листок заканчивается его надрывом. Руки у него не вырывают, но в глаза не смотрят. — Чайник закипел. — Кирк, — Олег тянет его к себе, и Кирк поворачивается, вскидывая взгляд с вызовом и гневом. — Ты когда-нибудь начнешь сначала думать, а потом делать? — Вчера ты, как мне казалось, не был против. Или я тебя заставил? Кирк неверяще качает головой и вырывает руку. — Я думал, ты просто делаешь вид, что не догадался. Но ты действительно не видишь дальше своего носа. — Да, я был мудаком. Но теперь какая разница? Чем это нам мешает? — «Нам»? — Кирк смотрит на него так ошарашено, что становится до злого обидно. — Не может быть никаких «нас», ты понял? Олег дает ему день подумать, потом еще один чтобы определиться, но ничего не меняется — Кирк морозится, игнорирует, делает вид, что ничего не было. Тяжело представить, как признание влечения к своему полу может происходить у него в голове, но когда Олег только начинает разговор, Кирк неловко и топорно меняет тему. И Олег забивает. В конце-то концов, может же все быть просто? Просто оказывается с Разумовским, который чувствует, когда надо позвать выпить и когда отвлечь. Дом у него больше похож на дворец, но в хорошей компании Олегу в принципе без разницы, где заливать в себя алкоголь. — Всё итак просто. Ты ищешь и придумываешь лишнее сам. Огонь в электрическом камине режуще-красный, как и мебель в его свете, как и волосы самого Разумовского, приобретающего в таком освещении какие-то дьявольские черты. Тот сползает на ковер, прислоняясь спиной к дивану и ноге Олега. — Не я усложняю. — Тогда тем более, — Разумовский пожимает плечами и поднимает руку со стаканом, пошевелив кубиками льда в нем. Он кладет подбородок Олегу на колено, рассказывая о каких-то своих отношениях, это большей частью забавно, и они с Разумовским вместе смеются. Интерес с его стороны оказывается не таким неожиданным, но Олег все-таки не сразу признает его на фоне того, как тесно и тепло Разумовский общается со всем своим окружением. Хотя когда он тянет Олега за ремень, чтобы подняться и пересесть на колени, вопросов не остается. Алкоголь подогревает возбуждение, смывает сомнения и оставляет удовлетворение на том месте, где было раздражение на Кирка. На фоне бьется какая-то мысль, но он гонит её прочь, опрокидывая Разумовского на диван и избавляя от одежды. Тот треплется много, ещё больше, чем Кирк, но способ заставить замолчать Олег уже знает. Разумовский выгибается под ладонями, стонет в рот, когда они притираются друг к другу ширинками, и целуется совершенно иначе — смело, развязно и чувственно. Олег думает, что, может быть, хотел бы другие ноги закидывать себе на плечи, но мысли об этом сбивает навязчивый шепот, который Разумовский жарко выдыхает ему в шею. Он треплется и треплется, пока Олег перестает разбирать его речь, лишь периодически отвечая невпопад на все вопросы. — Я тебе нравлюсь? Ты меня хочешь? — Разумовский сам смеется со своих слов, игриво коверкая интонации во время того, как Олег стягивает с него штаны. — Да, — поощрять чужое самолюбие не жалко. — Олег, — Разумовский берется за чужую ширинку и улыбается томно, щурится хитро. — Я от тебя тоже кое-чего хочу. Ты дашь мне? — Да, — Олег выцеловывает открытую шею и направляет чужую руку. — Что? — Разумовский смеется и добивается движениями от Олега хриплого выдоха. — Что? Пальцы замирают, и Олег рычит: — Всё. Что хочешь, — он перехватывает запястья, пригвождая их к дивану за головой, и агрессивно целует. — Всё? — Да. — Что, и душу продашь? — шутливо тянет Разумовский. «НЕТ!» Олег почти выдыхает несерьезное «обязательно», почти видит как загораются желтым светом глаза Разумовского, как рот ему зажимает ладонь. — Не смей! Так как руки Разумовского Олег держит сам, то ладонь на лице вызывает интерес. Очень заторможенный. Потому что понять, что тут делает Кирк и какоговообщечерта ему никак не удается. — Дорогуша, тебе в это ввязываться нельзя, забыл? — Тебя не спросил, — шипит Кирк. Олег отшатывается от Разумовского, а тот, не стесняясь, только подкладывает руки под голову. — Начальство-то тебя по головке не погладит за такое. Сделку мне сорвал? — Без тебя разберусь. Работаешь, как… — Ну? Как кто? — улыбается Разумовский и провокационно разводит колени. Кирк закатывает глаза. — Вы знакомы? — впервые подает голос Олег, усиленно стараясь понять, что происходит и надо ли ему перед кем-то из присутствующих извиняться. Следующим мгновением он понимает, что лучше было не привлекать к себе внимание. Кирк тут же разворачивается к нему и раздается тирадой: — Ты последние мозги потерял? Две минуты на продажу души — новый рекорд просто. И кому? Вот этому? — он с отвращением указывает рукой на Разумовского. — Второсортному суккубу? — Первоклассному, — с наигранной обидой поправляет тот. Олег окончательно теряется. Нет, он уже понимает, о чем идет речь. К сожалению. Просто ему кажется, что он сошел с ума. Теперь он останавливает взгляд на Разумовском. — Ты хотел… — Да-да, — нетерпеливо тянет тот и непринужденно поправляет волосы. — И если ты не передумал, можем продолжить… — на рычание Кирка он не обращает внимания, — а если нет, то закрой дверь с другой стороны. — Ты специально его взял, потому что он под моей опекой! — Кирк нависает над Разумовским, и Олегу начинает казаться, что тот пренебрежет своими принципами и попытается совершить убийство. Разумовский шкодливо улыбается и пожимает плечами. — И что? Олег видит подрагивающие пальцы и твердо решает, что тут ему больше делать нечего, а все объяснения он сможет получить от одного белобрысого создания(?), которое тут же взваливает на плечо, оттаскивая от Разумовского и, прихватив свою футболку, выходит наружу. Кирк молчит, пока они ждут такси у забора, Олег думает о своем и тоже не спешит заводить разговор. Определиться не получается даже с эмоциями — попеременно берет то злость, то недоумение, то муки совести. Теперь все странности Кирка становятся объяснимыми, и его поведение, и фразы в адрес Олега, и проницательность и непонятная опека. Словив на себе очередной быстрый взгляд Кирка, Олег прикипает к нему сам. — Исчезнешь сейчас — можешь не возвращаться. — Не собирался. Кирк раздраженно кривится и сутулится, становясь похожим на какого-то взъерошенного воробья. Олег размышляет дальше и вспоминает ещё кое-что. — Ты читаешь мои мысли? Кирк явно не хочет отвечать, рассматривая дорогу и с облегчением встречая свет от фар такси. — Кирк. — Немного. Напряжение копится до дома, но Олегу на самом деле становится легче. Знание и правда было рядом, но разве в такое поверишь? Да и не похож Кирк на кого-то святого. Олег садится напротив и рассматривает Кирка по-новому, а видит всё то же самое. Обычного парня с необычной внешностью, никаких крыльев или нимба. — Так ты ангел? — Хранитель, — поправляет Кирк, недовольно буркнув. Взгляд Олега он выдерживает, но комфорта явно не испытывает. — О чем ты говорил с Разумовским? Кирк перебирает пальцами по подлокотнику кресла и презрительно дергает углом рта. — Они любят так делать… Ты мой последний подопечный. — А что потом? — Стану человеком. Олег итак чувствует себя странно от нереальности разговора, но ответ заставляет его окончательно растеряться. — Зачем? Разве это… не понижение? В иерархии, — он делает неопределенный жест рукой. Кирк склоняет голову к плечу. — Нет. Быть человеком это немного другое. И иерархия немного другое. Не всем, конечно, хочется, но иногда появляется желание. Пожить. Я давно этого не делал. — Поэтому, — он запинается, подбирая слово для описания их совместной жизни, — был здесь? — Не совсем. Вообще-то, нам нельзя показываться. — И спасать от продажи души? — Именно. — Разумовский как-то не особенно прячется от людей. — Он же демон, — Кирк пожимает плечами. — Ангелы тоже не прячутся. — А ты хранитель. Это хуже? — Олег трет висок, честно пытаясь разобраться. — Ранг пониже? Кирк ощеривается и возмущенно вздыхает. — Ранг пониже?! Да у меня было столько работы, сколько только хранителям саперов достается. Ты вообще представляешь, сколько я тебя спасал? Да ты эту цифру писать устанешь! У тебя же с головой не в порядке, то драки, то войны. От тебя вообще нельзя было отойти! — Давно хотел мне это высказать, да? — Олег усмехается. — Я вот ещё даже не начал. — Успеешь. Он вспоминает журавликов с желаниями и чужой голос в голове во время опасности, частые подсказки интуиции и как Кирк отвечал на поцелуй. — Поэтому ты меня продинамил. Кирк морщится на выбор слова. — Это невозможно. Потому что меня фактически нет в этом мире, потому что то, что ты меня видишь, по большей части твоя заслуга. Тебе было нужно и так получилось — не важно — но и закончиться это может в любой момент. Потому что я не чувствую ничего кроме тебя. Ты понимаешь? Я практически ничего не могу чувствовать. — Как это? Олег неверяще всматривается в чужое лицо, ему хочется прикоснуться или дать оплеуху, а Кирк невесело усмехается. — Думаешь, зачем бы я хотел становиться человеком. Тишина ложится тяжелыми слоями в воздухе, несмотря на то, что их двое. — Ты можешь стать им раньше? — Если ты умрешь. Олег зло выдыхает сквозь зубы: «Смешно». Но злится он не на Кирка. Когда они засыпают, Олег вертит в пальцах один из оставшихся журавликов. — Ты умеешь спать? — Нет. Он смотрит на спокойное лицо и закрытые глаза. — Можно ведь ещё как-то. Я увидел это по твоему лицу. Кирк вздыхает и смотрит на журавлика. — Ты не можешь сказать? — Могу. Олег помнит многие из своих удач. — Какие желания ты загадывал? — Какие находил в твоих мыслях. — Я хотел кого-то… Вроде тебя. — Я знаю. — Почему ты не можешь загадать что-то себе? — Исполняются только для кого-то другого. Олег медленно разворачивает журавлика, возвращая ему вид помятого листка. — Научи меня. Кирк перекатывается на живот и прочесывает волосы пальцами. — Ты человек. — Но я же могу это сделать? Кирк фыркает. — Тебе придется потратить часть своей души. — И тут то же самое? — Олег оценивает иронию, но не думает, что это что-то меняет. — Да, мы не так сильно от них отличаемся. — И сколько нужно? — Тысячу.