Вера

Спокойная жизнь — вот о чем Лиззи никогда не задумывалась. Она предполагала и видела, что такая жизнь возможна, но никогда не понимала ее. Лиззи с малолетства убеждала себя в том, как она далека от этого и что эта жизнь — для нормальных людей; для тех самых, нормальных, которые не убивают своих учителей, не сбегают из дома и не собирают банду подростков-контрабандистов. Для тех нормальных, которым не важны причины, по которым ты совершаешь те или иные поступки, но важен сам факт того, что ты сделал (и часто — как именно ты это сделал). Лиззи думает — знает — что ей не нужна спокойная жизнь. Она счастлива и так — на «Ундине», с Угрями и контрабандой. Из этого ее личного и малопонятного сорта счастья строится ее существование (последние несколько лет). Лиззи кажется так ровно до того момента, пока не начинаются проблемы с городской стражей. Вначале она верит, что все обойдется — она и раньше думала именно так — и продолжает верить, даже когда очевидным становится факт того, что нет, не обойдется, не в этот раз. Но Лиззи слишком привыкла не сдаваться, чего бы ей это не стоило. До тех пор, пока однажды на дощатую палубу «Ундины» не ступают стражники во главе с офицером. Лиззи стоит прямо перед ними, оценивает положение и понимает: Угри в меньшинстве. И им не впервой — но чутье подсказывает, что сегодня все будет иначе. То ли ветер переменился, то ли воздух стал другим — Лиззи не понимает, почему так думает. Она кривит губы в оскале под возмущенные (разъяренные) крики команды, игнорирует слова офицера и велит атаковать. В какой-то момент, когда Лиззи видит, как расправляются со стражниками Угри, ее вера крепнет. «Все обойдется», — она повторяет эти слова про себя как старые и всем известные песни про надежду. Ей кажется, что и в этот раз надежде не суждено умереть ни последней, ни какой-либо еще. Вера Лиззи рассыпается практически также быстро: с первыми истошными воплями Угрей, руганью стражников (будь они неладны); Лиззи совсем перестает цепляться за нее, когда видит: багор Аннабель входит той прямо в сердце. Но сражаться Лиззи не перестает: она отбивается от стражников, от одного за другим, успевает увидеть, как изо рта Аннабель выплескивается кровь, смотрит на багряный пол, на свои окровавленные руки и тяжелые багровые капли на них, смотрит на то, что осталось от ее «Ундины», слышит шум бьющихся о борт волн — и понимает: ей некуда бежать. Когда стражники окружают ее, Лиззи спрашивает себя: что теперь? У нее нет ответа на этот вопрос. Решение приходит в голову быстро. Лиззи бежит — и плевать, что ее все равно поймают, пристрелят, утопят — она не хочет сдаваться — бежит по мокрой палубе, задевает ногой чью-то оторванную руку, делает глубокий вдох перед прыжком — и прыгает. Она прыгает, но не чувствует удара о воду. Потому что никакого удара нет; ее подхватывают чьи-то руки. Лиззи готова поклясться, что она их помнит (не так уж и часто ее носили на руках). Она не понимает, что происходит, и ничего не видит — но чувствует резкую боль в затылке и слышит «только этого мне еще не хватало» перед тем, как отключиться. Когда Лиззи приходит в себя, первое, что она слышит — все тот же шум воды и шаги на палубе где-то сверху. Она не открывает глаза, потому что хочет, чтобы все, что произошло, оказалось сном. Но это не сон — Лиззи чувствует, как ноет ее затылок, саднят порезы на ногах и болят руки. А еще она ощущает чье-то присутствие, и как через минуту на ее лоб ложится тяжелая рука. Глаза распахиваются моментально, и Лиззи готова защищаться (она сама не понимает, от кого ей нужно защищаться). Она пытается оттолкнуть от себя противника, который расплывается у нее перед глазами, а когда фокусируется взгляд, то этим же глазам не верит. — Дауд? Может, голос у нее хриплый и слабый, но тон ясно дает понять, что она требует объяснений — разумных объяснений того, где она и что здесь делает он (потому что — если Лиззи не изменяет память — Дауд по слухам застрял где-то в Карнаке). — Ты очень наблюдательна, — говорит Дауд спокойно и убирает ладонь из успевших перехватить ее рук Лиззи. — Мы отправляемся на Серконос. Когда Дауд протягивает руку, чтобы сменить повязку, Лиззи напрягается и скалит верхние зубы. Дауд молчит, смотрит на нее и щурится, и Лиззи готова поклясться, что видела этот прищур, когда Дауд готовился к отплытию в Бригмор. Тогда Лиззи не смогла расшифровать его — как и сейчас не может. Но было в этом прищуре что-то такое, что задело внутри ее души какую-то тонкую струну, о существовании которой Лиззи не подозревала сама (эта струна относилась к струнам «спокойной жизни»). — У меня к тебе есть предложение, Страйд. Деловое. — Какого рода? — напряжение в теле Лиззи не уменьшается. — Контрабанда в Саггунто. Лучше тебя никто не справится. Я заплачу достаточно. Лиззи склоняет голову набок и наблюдает за Даудом. Его явно не учили делать предложения — они уже плывут на Серконос, хотя ее согласия он не получал. — А если я не соглашусь, ты выкинешь меня за борт? Дауд не отвечает. А Лиззи думает: какая разница, где заниматься тем, что у нее получается лучше всего? Ей всегда было нечего терять — кроме веры. Но ее вера осталась в Дануолле. Когда Дауд снова протягивает руку, Лиззи нервно дергается, но позволяет ему сменить повязки на запястьях — она видит, как он старается не причинять ей боли своими прикосновениями, и та самая струна внутри натягивается еще сильнее. И Лиззи соглашается.