Приметы

Руперт открыл глаза и почувствовал, что его трясет. Снова этот сон. Снова. Нет, сказать, что он не ждал этого, было бы не совсем правильно. Лишь твердое осознание того, что он спасет своего адмирала, да предполагаемая месть Бермессеру и Хохвенде поддерживали его на плаву и не давали пойти и броситься в ближайшее море. Фигурально выражаясь, конечно, — Руперт не был таким человеком, чтобы из-за любых неприятностей идти и куда-нибудь кидаться. Конечно, причин держаться было еще много, но эти являлись основными. Вот только этот сон, уже который день подряд... Будь Руперт какой-нибудь кумушкой-сплетницей, он бы моментально уверовал в то, что все это не случайно, и в то, что его ждет несчастье: видеть во сне умерших издавна считалось плохой приметой. И ладно бы Зепп изрекал бы что-нибудь, приличествующее снящимся людям. Но он просто молчал и смотрел на Руперта. Просто молчал и просто смотрел. И от этого взгляда все внутри переворачивалось. Удержавшись от вздоха, Руперт выглянул в окно, где на небе сияла омерзительно круглая луна. Было уже очень поздно — или наоборот, еще слишком рано, — однако в сон не тянуло абсолютно, хотя и проспал вроде всего ничего. В последнее время такое с ним часто случалось. В комнате пахло цветами, и Руперт слегка поморщился — цветы он никогда не любил. А вот Зепп, напротив, считал цветы счастливой приметой — мол, если по дороге увидишь лилии, обязательно повезет. Это было почти такой же традицией, как брать в бой на «Ноордкроне» неношенные платки. Кажется, Руперт так и не дал другу платок на удачу. И лилий перед тем, как они оба взошли на корабль, нигде не было. Он никогда не верил в приметы, но воспоминания о Зеппе заставляли поежиться и невольно вздохнуть. Руперт подошел к окну и оперся на подоконник локтями. Леворукий, скорее бы ночь закончилась — он никогда не любил это время суток, время подлых людей, которые безнаказанно вершили свои деяния под покровом темноты. Да еще и эта проклятая луна! Внезапно на освещенную луной клумбу легла чья-то тень. В этом не было бы ничего необычного, будь это день, утро или даже вечер — Агата каждый день собирала цветы, чтобы поставить себе в комнату. Но ночью... Вряд ли ее — да и вообще чья угодно — любовь к цветам могла оказаться настолько безграничной, чтобы выходить в сад. Да и зачем куда-то ходить по ночам, если подумать? Кто вообще может оказаться ночью в саду с крепкой высокой оградой? Руперт выпрямился и решил, что раз ему все равно не спится, он выяснит, кому понадобилось пробраться в сад родственников кесаря. *** Ключ никак не желал поворачиваться в замке. Это было очень некстати. Дверь противно скрипела от любого прикосновения, каждый раз заставляя Руперта вздрогнуть, — мать всегда обладала удивительно чутким слухом. Если она услышит звуки, доносящиеся снизу, то спустится, в этом можно было не сомневаться, и тогда никакая ночная прогулка не состоится. Наконец дверь поддалась и неожиданно тихо отворилась — даже не скрипнула. Наверное, это должно было что-то значить, но Руперт никогда не верил в приметы, а потому просто шагнул за порог, быстро спустился по лестнице и замер. Незнакомец все еще был тут. Он стоял спиной и, понятное дело, не видел, что происходит позади. Не видел, но, вероятно, услышал шорох листьев под каблуком и повернулся. Это был Зепп. Руперт почувствовал, что его трясет. Такого просто не могло быть! Зепп умер! Неужели он теперь будет видеть друга в каждом человеке, отдаленно его напоминающем? Надо было ущипнуть себя и проснуться, но Руперт отчего-то не мог пошевелиться. — Доброй ночи. — Зепп насмешливо наклонил голову. — Смотрю, ты рад меня видеть? Рад видеть? Руперт удивленно моргнул. Наверняка Зепп мог прочесть на его лице что угодно — оторопь, страх, непонимание происходящего… Но радость — это уж слишком. Возможно, происходи все это утром или днем, счастье Руперта было бы безгранично, но сейчас... Он украдкой бросил взгляд на землю. Зепп отбрасывал тень. Создатель, что же это такое? — Ты... ты... — выдохнул он, не зная, что еще сказать. — Я. — Еще один насмешливый кивок. — Мертвые всегда приходят неожиданно, не правда ли? Мертвые? Так жив он или мертв? И если мертв — как здесь оказался? Руперт знал одну морскую поговорку, очень горькую и несправедливую, но она, к сожалению, была правдивой: если человек умер в море, оно останется его могилой. И тогда получается, что... — Хочешь пойти со мной? — осведомился Зепп, рассеянно улыбнувшись — так же, как улыбнулся бы при жизни. — Там иногда бывает даже интереснее, чем тут. Руперт немного отступил назад, прикидывая, насколько далеко находится дверь и как долго он будет к ней пятиться. Встреча с мертвецом, предлагающим совместную прогулку, явно не была мечтой графа фок Фельсенбурга. — Ну так что же? — Голос мертвого друга стал нетерпеливым. — У тебя не так много времени сделать выбор. Скажем, одна минута. Иначе ты пойдешь со мной против своей воли. Это не Зепп, это не могло быть Зеппом! Даже в минуты редкого гнева он никогда не говорил таким тоном, никогда! Что же это, кто это? Мертвому, видимо, надоело ждать. Он протянул вперед худую бледную руку, которая светилась зеленоватым, и Руперт понял: если сейчас не проснется, то с ним случится что-то страшное. А это наверняка не было сном. И в этот же миг Руперт почувствовал, что лежит в собственной кровати. За окном светило яркое солнце. Похоже, наступило утро, и, похоже, ему все приснилось. Получалось, что он проснулся во сне, чтобы потом вновь проснуться на самом деле? Как все запутано! Для полного счастья не хватало только еще одного пробуждения — или двух, или трех, это уж как получится. Стало даже стыдно за свой ночной страх — он ведь в какой-то момент подозревал, что спит. Просто... Просто так мерзко, когда лучший друг является к тебе после смерти и пытается увести за собой в никуда. Наверное, это и стало причиной его ужаса. И даже если бы Руппи не верил в приметы, он бы все равно объяснил свой страх еще и этим: видеть во сне умерших — дурная примета. В комнате витал запах цветов, где-то рядом стояли лилии — уж что-что, а их аромат Руперт сумел бы узнать, даже если бы оказался в огромной оранжерее. Но откуда? Мать выращивала каллы, тюльпаны, гиацинты — что угодно, но не лилии, потому что Дебора, унюхав их аромат, сразу же начинала чихать. Откуда же тогда запах? Руперт перевел взгляд на окно и выдохнул. Они лежали на подоконнике, перевязанные широкой светло-голубой атласной лентой, которая переливалась на солнце. Леворукий бы с ней, с этой безвкусной лентой, но цветы-то откуда? Или сегодня день загадок, таких, как «откуда что взялось»? Быть может, букет подсунула обиженная Агата? Это было бы самым простым объяснением, и Руперт решил его проверить, предварительно ущипнув себя за руку, — один раз уже пошел проверять, достаточно. *** Агата беседовала с Деборой, обмахиваясь веером и всем своим видом показывая, что брата она не знает и его у нее вообще нет. Тактика была верной, но немного подвело исполнение — если бы Агата стояла с менее высокомерным лицом, получилось бы лучше. Сразу было бы видно, что она на самом деле не замечает своего брата, подумал Руперт и удивился собственным мыслям — конечно, сейчас они как никогда кстати! — Доброе утро, — кивнул он обеим сестрам, которые сразу же спрятали лица за веерами. Пускай заслоняются, ему это никак не помешает задать вопрос: — Агата, позволишь тебя спросить об одной вещи? — Если я скажу «нет», это что-то изменит? — осведомилась Агата, наклонив голову в сторону. Лучше бы она этого не делала — из идеальной прически, над которой, как подозревал Руперт, камеристка сестры ежедневно трудилась по два часа, выпала прядь волос, впрочем, придавшая Агате очарования. Она сама так, по всей видимости, не считала, потому что слегка покраснела. — Ладно, спрашивайте, Руперт фок Фельсенбург. — Последние слова сестра выделила и, не удержавшись, обиженно запрокинула голову, видимо, решив, что терять ей уже нечего. — Ты любишь лилии? — выпалил Руперт, понимая, что он мог сформулировать свой вопрос как-нибудь получше. Но в голову пришла только эта глупая фраза. — Я? — Резко очерченные брови Агаты взлетели вверх. — Терпеть не могу лилии. Они ужасно безвкусны! Почему тебя это интересует? Ты внезапно проникся любовью к цветам? Руперт покачал головой. Можно было не сомневаться, сестра сейчас говорила правду — врать она умела плохо. Значит, цветы на подоконник положила не она. Но больше было просто некому — Дебора бы вряд ли догадалась, матери это не нужно, слугам — тоже... Кто тогда? Вернувшись в комнату, Руперт поднял злосчастные лилии. Лента внезапно скользнула ему прямо в руки, и он понял, что она ему знакома. Ну конечно! Ее любил в минуты отдыха пропускать сквозь пальцы Зепп! Но... но как она здесь оказалась? Повертев ленту в руках, Руперт обнаружил на ней какие-то причудливые золотистые узоры, напоминающие древние знаки в храме. Где-то — кажется, в мамином соннике, который Руперт читал в детстве просто потому, что хотел читать, — говорилось, что если провести по узорам ладонью, они покажут тебе верный путь. Руперт не верил в приметы, но не смог отказаться от соблазна. Перед глазами внезапно появился Зепп. В комнате стало очень темно, и Руперт выпрямился, готовясь, если придется, смело встретить свою смерть. Делать этого не пришлось. Друг — живой или мертвый, не столь важно, — огляделся и вытянул руки из-за спины. В них были эти самые лилии, и Руперт почувствовал, что его рот сам собой открывается от удивления. А Зепп, положив цветы на подоконник, еще раз оглянулся. Его лицо казалось искаженным, и в его чертах было что-то очень горькое. Руперт не успел протянуть руку, чтобы коснуться друга, — тот пропал, будто его и не было. Руперт покачал головой, чувствуя, что это движение отдается легкой болью. Древние знаки и впрямь указали путь, но как же обидно, что Зепп так быстро исчез. Руперт фок Фельсенбург не верил в надуманные приметы. Но внезапно уверовал в то, что эти лилии принесут ему удачу.