Под черным знаменем

Времени на подготовку к побегу у Яши почти не оставалось. Когда папеле и мамеле наконец-то угомонились и голоса их (точнее, визгливые материны причитания – отец говорил куда как тише) стихли за стеной, мерно покачивающие тяжелым бронзовым маятником напольные часы пробили два. Если Яша не хотел поутру отправиться к постылому дядьке в Овидиополь, следовало поторопиться. Тихонько выскользнув из постели, он сменил ночную сорочку на прошлогодний дачный костюм (рукава блузы и брючины оказались коротковаты, но зато не стесняли движений), покидал в обнаруженный в чулане небольшой легкий саквояжик пару смен белья и крадучись пробрался в отцовский кабинет, где позаимствовал припрятанный в фарфоровой вазочке старинный платиновый трехрублевик – подарок Гавриле Оскаровичу на бар-мицву(1). Темная кухня встретила Яшу стрекотанием сверчка и мышиной возней где-то в углу. Подойдя к залитому лунным светом подоконнику, он осмотрел окно и к своему удовлетворению обнаружил, что отец забыл запереть его наглухо. Разбухшая рама, однако же, никак не желала поддаваться. Взгромоздившись на шаткий табурет, Яша дергал и дергал ее и, когда она со страшным скрежетом начала наконец-то поддаваться, не удержался и грохнулся на пол. – Ктой-то там шастает? – послышался с антресолей Стешин сочный голос, а следом, ловко спустившись по кособокой лесенке, возникла и она сама – заспанная, с расплетенными волосами, золотистой волной окутавшими плечи, словно у Лорелеи, – так что Яша, едва успев подняться и отряхнуть отбитые колени, поневоле залюбовался. – Ой, барин! Вы чегой-то тут, а? – удивленно протянула Стеша, оправляя смявшую ночную рубаху. С этой милой дурочки сталось бы поднять шум, и Яше не осталось ничего другого, кроме как объяснить: – Отец на меня зол, хочет завтра услать к дядьке. Так я уж лучше сам, не дожидаясь… – Барин!.. Да как же мы без вас-то, а? – приглушенно охнула Стеша. – Маменька ваша изведется вся! И барышня тоже, барышня-то как вас любит! Ох, что делается-то… – Ты вот что, или помоги, или не мешай! – вспылил Яша. Он и так понимал, как тяжело будет пережить его побег мамеле и сестре, да и ему самому будет плохо без них. Но что поделаешь, выбора ему отец не оставил. Стеша неожиданно показала себя не такой тугодумной, как казалось раньше, – завертелась по кухне, наскоро собрала оставшиеся с ужина расстегаи и кулебяку, ломоть халы. Завернула, как следует, сунула в саквояжик. – Это чего ж, через окно вы сигать будете? – спросила испуганно. – Нет, через парадное пойду выйду… – буркнул Яша, выглядывая вниз. – Да не бойся ты, тут всего пара саженей, не убьюсь. Ты вот что… Когда спрыгну, брось мне саквояж, поняла? – Как не понять… – Стешины глаза наполнились слезами. – Как же теперича, не увижу я вас больше, поди? – Может, и увидишь когда, – хмуро отозвался Яша. Вспомнилось, как сладко бывало зажать Стешу где-нибудь в углу и до одури целовать пухлые податливые губы, одновременно забираясь нетерпеливыми руками ей под домашнюю кофту, где, ничем не стесненные, лежали холмики совсем уже взрослых грудей… Поддавшись порыву, Яша притянул ее к себе и прижал крепко, до боли, чтобы она почувствовала его напрягшееся от нескромных мыслей естество. – Приду к тебе когда-нибудь, обещаю… – жарко выдохнул он в Стешино зардевшееся ушко. – Ох, барин… Я вас ждать стану, – шепнула она, обвивая руками Яшину шею и смело целуя в губы. – Яшенька… Долго они не могли отлипнуть друг от друга – только когда старые настенные часы прохрипели три, тяжело дышавший Яша отпрянул и, поправив под одеждой затвердевший, жаждавший ласки орган, полез на подоконник. Он немного не рассчитал высоту. Земля больно ударила в пятки, так что Яша только чудом удержался и не вывихнул щиколотку. Успокаивающе помахав Стеше, он поймал метко брошенный ею саквояж и, махнув еще раз на прощание, заторопился в сторону Молдаванки. Он больше не оглядывался. 1. Бар-мицва - возраст достижения религиозного совершеннолетия в иудаизме.