Вечная мерзлота

1.       Иногда Гаэтано думал, что не было бы никакого Фроста, если бы однажды после вечеринки ему не захотелось вытряхнуть пепельницу в машине. Так мало связанные между собой вещи выстраиваются в цепь судьбы, и вредная привычка на одном конце порождает смерть от нее на другом, а чем заполнен промежуток — не так уж и важно.       Вечеринка была вполне приличной, гости все как один с репутацией, и его небольшая слабость (любил голубоватый сигаретный дым, шершавый привкус на языке, бессмертие лучший врач) нашла удовлетворение только в машине. Он остановился там, где его до брезгливости вдруг начала раздражать набитая пепельница, открыл дверь и быстрым движением вытряхнул ее прямо на мостовую, ветер подхватил окурки и покатил к стоку канализации наперегонки с обрывками какой-то газеты. Район был бедным, мусора кругом было достаточно, но его дорогая машина привлекла внимание группы подвыпивших подростков, сидевших вокруг горящей бочки — осень была холодной.       Некоторые из них, впрочем, подростками не были, тяжелые биты в руках делали их похожими на сборную спортсменов, слаженная команда плечистых, рослых хищников из трущоб, нападающих стаей.       — Мусорить нехорошо, — издевательски прокричал ему один из них, на ходу расстегивая куртку. — Мамочка не учила тебя правилам приличия?       — Приехал в чужой район и мусорит, — по-петушиному проголосил другой, — ку-ку, дядя! Выходи поздороваться и убрать за собой.       Гаэтано задраил стекла и задумчиво посмотрел на лица парней — биты давали им ощущение собственной неуязвимости, ирония судьбы. Один из них по животному поскребся в стекло, поскуливая на манер собаки, которую не пускают в гостиную, пока второй демонстративно мочился ему на капот, а третий пробивал колесо. Остальные хохотали. Их было восемь. Мюнхен плохое место…       Двоим он просто сломал шеи, одному вскрыл живот, вытащив кишки наружу у еще живого парня, остальные замерли, когда увидели выступающие клыки — голоден не был, но запах крови вызывает что-то вроде повышенного слюноотделения даже у сытого вампира, несмотря на века самообладания. Они пятились, это выглядело смешно, и он мечтал о моменте, когда они сообразят повернуться к нему спиной и убежать. Но они не бежали, сжались в кучу и, отталкивая друг друга, пытались спрятаться за спиной того, кого считали своим главарем. Тогда и Гаэтано обратил на него внимание — молодой, сильный зверь с блестящей черной шерстью, раздувающий ноздри от запаха крови и чужой силы. Он не боялся. Пятился, как все, но в его глазах был не страх, а лютый, жадный интерес.       Гаэтано остановился, остановился и тот. Асфальт блестел мокрыми огнями неоновых вывесок. Даже с такого расстояния был слышен стук крови в его венах и артериях, Гаэтано почти видел сокращения сердечной мышцы, которая запускает по кругу очередную порцию жидкости, разбавленной адреналином и алкоголем. Тело у зверя было гибким и горячим, вызывало желание приложить к нему ладони и разогнать вечный холод в жилах, адово проклятье любого вампира…       Машинально прикинув время, Гаэтано посмотрел на запачканные манжеты — отстирать не удастся, придется выбросить. Он снял пиджак и бросил зверю, наблюдая за его реакцией: поймал, свернул тряпку в ком и почти не целясь, метнул в горящую бочку, не спуская с Гаэтано суженных глаз. Понятливый щенок…       — Поменяй колесо, — приказал он. — Холодно.       Тот на секунду заколебался, шмыгнул носом, независимо доставая дешевую сигарету из рваной пачки, чтобы оттянуть время. Гаэтано поморщился, подошел, вынул ее у него из пальцев, смял и отбросил в сторону.       — Мерзость, — сказал он. — Не смей курить это при мне. Колесо в багажнике. 2.       — Сколько мне еще ходить послушником?       Гаэтано усмехнулся, повязывая галстук перед зеркалом — хороший вопрос. Рано или поздно должен был возникнуть. Кровать отражалась в стекле только той частью, на которой лежал Дик, мокрый и скользкий после душа. Как и его взгляд.       — Причешись, — бросил он в отражение.       — Ты не ответил на мой вопрос.       — Ты не причесался.       Тот медленно подцепил с тумбочки расческу и сунул ее в волосы.       — Так лучше?       Гаэтано не ответил, глядя на него в зеркало. Дик провел расческой по волосам, из его черной шерсти зубья расчески сделали глянцевую полосу. Почему-то вспомнилось время, когда в душ его приходилось загонять силой, и держать под струями воды до синяков на шее, выгоняя из него дешевый алкоголь и своеволие. Это время безвозвратно кануло в Лету, уступило место шелковым рубашкам, университетскому курсу, пижонским запонкам и открытым кабриолетам цвета неба. Щенок взрослел, превращался в породистую псину, и по-прежнему схватывал на лету.       — В послушниках ходят столько, сколько захочет наставник, — сказал он. — Я не считаю, что время твоего обращения пришло.       — А может быть тебе просто нравится, что я застрял в этом идиотском положении? – нарочно громко спросил Дик. — Разношу напитки, развожу твоих гостей по домам, просиживаю штаны в университете… Тебе не кажется, что шесть лет послушничества выходят за рамки здравого смысла?       Он приподнял брови, зная, что это придает его лицу выражение издевательски-невинное.       — Нет, мне так не кажется, — спокойно ответил Гаэтано. — Я сам был послушником больше десяти лет, прежде чем мне оказали эту честь.       — Это честь – обращение в возрасте, когда из тебя песок сыплется? Серьезно?       Дик снова запустил расческу в волосы, медленно отвел пряди назад, ладонью отжимая с них влагу, и Гаэтано застыл перед зеркалом, перехватив его взгляд — колючий словно иней, противоречащий кошачьей грации движений. Тигр — тоже кошка…       — Обращение в любом возрасте честь, — сказал он. – Чем ты старше, тем осторожнее. Вампиры живут долго, но мы не бессмертны. А ты, уж прости меня, слишком молод, чтобы не быть глупым.       — Сними с меня свою метку, я найду другого.       — Нет, — уверенно ответил Гаэтано.       — Нет? — Дик сузил глаза по своей привычке, чтобы скрыть их истинное выражение. — Решил подождать моей старости, чтобы не было мучительно больно за собственную глупость?       Гаэтано швырнул в него вазу, стоявшую у зеркала, просто так, чтобы заставить его замолчать, раньше это действовало безотказно, но на этот раз Дик не уклонился, а поймал ее без труда молниеносным движением. Подержал и небрежно отбросил в угол, ваза осыпалась острыми осколками, словно глыба колотого льда. «Так и меня отбросит», — мелькнуло у Гаэтано.       — Осталось совсем недолго, — сказал он. — Уже скоро. Я обещаю.       Его голос дрогнул. Дик уловил его неуверенность, встал и неторопливо подошел к нему, взялся за его галстук, который тот так и не завязал. Он сделал узел на шелковой ткани и слегка подтянул его к горлу наставника. Давление ткани было легким, но Гаэтано замер. Дик затянул узел сильнее, и он понял, что ему отчетливо не хватает воздуха; не от удавки на шее, а от запаха чужой крови под кожей, бурлящей, словно лава. Если бы он так не мерз…       — Не надо, — попросил он. — Мне не нравится, когда ты так делаешь.       Дик засмеялся, лед у него в глазах на секунду расступился, показав темную смертельную глубину, наполненную жаром.       — А так? — деловито спросил он.       Когда от их дыхания запотело зеркало, Гаэтано стер с него полосу и посмотрел на свое лицо, искаженное гримасой неуместной нежности, опустил голову, чтобы ее не заметил Дик. Сейчас он был сам себе противен. Слишком уж горячей была чужая кожа, слишком рядом была его метка, слишком близко билась вена, голубая, как лед на реке Изар — сочетание, которое, он знал, никогда не повторится. Лед он сломал с хрустом, как минутой позже сломал в руке край бокала, который ему сунул Дик. Тот понял его досаду и засмеялся, зажимая начинающей холодеть ладонью рану на шее.       Через пару дней, по традиции дома Эреба, он купил Дику пентхаус и четыре бойни в качестве подарка на обращение, и только подписывая документы, обратил внимание на имя, стоявшее в договоре, под которым тот расписался. Дьякон Фрост. 3.       — Дик, это плохо кончится.       Фрост лениво развалился в кресле, закинул ногу на ногу.       — И что? — спросил он. — Предлагаешь мне извиниться перед твоими старичками?       — Иногда это хороший выход, — жестко ответил Гаэтано. — И следи за своим жаргоном, я тебя уже предупреждал о последствиях.       — У меня плохая память на старческие бредни, — Фрост сделал движение рукой, словно поощряя его говорить дальше, пока он прикурит сигарету.       Данхилл.       — Ты называешь бреднями мнение чистокровных, — процедил Гаэтано. — Ошибка может стоить тебе жизни. И прекрати курить, когда я с тобой разговариваю.       — Можешь выйти, — небрежно ответил тот.       Дым сизой струйкой устремился в лицо Гаэтано. Фрост щелчком захлопнул зажигалку, бросил ее на стол и закинул ноги на полированную поверхность. Черная одежда делала его почти невидимым в черном кресле, выделяя только лицо. Черный цвет, универсальный поглотитель спектра…       — Я отправлю тебя в Европу, — сказал ему Гаэтано по возможности нейтрально. — Там ты будешь сидеть тише воды, ниже травы, пока твои выходки здесь не забудутся. Есть еще шанс все исправить. Я готов поручиться за тебя, если ты дашь мне слово остановиться, мне поверят, ты мой обращенный. Ты меня слышал? Вернешься, когда я разрешу.       Фрост удивленно посмотрел на него и расхохотался. Он сбросил ноги со стола и наклонился в сторону Гаэтано, глубоко затянулся сигаретой.       — Разрешишь мне? – тихо спросил он. — Ты?       Гаэтано смотрел на него и понимал, что в фокусе его раскаленного добела гнева сидит совсем не то существо, которое он знал раньше. Не уличный боец, не настырный послушник, и даже не нахальный молодой вампир, которому снесло голову от открывшихся возможностей.       Король наглости и уличного отребья.       — Время чистокровных уходит, Гаэтано, — равнодушно сказал Фрост. – Мне больше не нужны ничьи разрешения. Моя армия уже сейчас сильнее вас всех, вместе взятых. Да, они не знают традиций, не учились в университетах, но им это и не надо. Для этого у них есть я. Уезжай сам, и тогда пламя костра, на котором будут гореть твои чистокровные дружки, тебя не заденет.       Гаэтано взглянул ему в глаза и понял, что тот не шутит. Вместо породистой псины безродный щенок вымахал волком, приговор всем подписал он, Гаэтано, обратив его на пике формы, против установленного правила не делать этого с теми, кто может составить конкуренцию старым вампирам. Секундная слабость, истинная цена которой еще впереди.       — У тебя есть все, что нужно для счастья, – дернул щекой Гаэтано. – Почему бы тебе не жить спокойно? Зачем тебе нужен этот пожар?       Фрост затушил окурок прямо о поверхность стола, щелчком отправил его в угол и посмотрел на бывшего наставника непонятным длинным взглядом.       — Мне холодно, — наконец спокойно ответил он.