За Джона!

Еще недавно на его плечах лежала тяжелая черная шуба, подбитая соболиным мехом, но и без неё Джон выглядел довольно-таки привлекательно. Его заставили надеть одежду в цветах дома Старков, хотя он до сих пор отказывался признавать себя таковым. «Он всего лишь скромный бастард, и тебе не следует ожидать от него большой вальяжности», — предупредила его Арья еще давным-давно, когда он пришел к ней, тогда еще его невесте, и признался, что не хочет на ней жениться и даже рассказал, почему. Однажды он уже женился не по любви, но теперь у него был выбор. Ренли думал, что Арья убьет его во второй раз, но та лишь громко рассмеялась и сказала, что давно было пора расставить все точки над «и». Не то чтобы Ренли был удивлён — Арья не думала даже притвориться влюблённой в него. Сейчас она во все глаза таращилась на брата, неловко бредущего по деревянному полу Большого Зала, нелепо озиравшегося по сторонам. Он, казалось, потерялся, но лишь небольшая уверенность в том, куда он идет, вела его вперёд. Он даже не догадывался, куда ему нужно смотреть. «На меня, Джон», — прошептал Ренли достаточно тихо, но септон услышал его и умильно улыбнулся. — Кажется, милорд Джон не знает, как нужно вступать в брак, ваша светлость. И стоило ли удивляться — это первый случай, когда мужчине приходится… — Простите его нерасторопность, септон, — весело проговорил Ренли, поправляя застёжку на плаще. — Увы, пока его сестер обучали тому, как грамотно флиртовать с мужчинами и царственно идти к алтарю, он напитывался жаром кузни. Мужчины не вступают в брак подобным образом, но он сам пожелал устроить это. И вот, теперь ему приходится идти сюда вместо одной из своих сестер, но, я уверен, он счастлив этой участи. Ренли нашел в толпе Арью и хотел подмигнуть ей, но та не увидела его, устремив взор на брата — тот, в свою очередь, шёл под руку с Сансой и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Арья могла бы сейчас быть на его месте, но, пока шли приготовления к свадьбе, всё повернулось немного другим боком. Мало того, что невеста всё время отказывалась от жениха, так еще и появился Джон Сноу, обаятельный, сильный и не в меру кучерявый. Бывший лорд-командующий Ночного Дозора, погибший от предательского клинка, он решил, что воскресший Ренли Баратеон — его спасение от снегов, холода, мороза, ветров и Красной Женщины, которая после гибели Станниса решила и Джона довести до полного безумия. После всего произошедшего она прожила не так уж и долго, и теперь Ренли восходил на престол, как законный правитель Семи Королевств, а Джон шёл к нему и септону, терзаемый волнением. Скоро он произнесет новую клятву, и Ночной Дозор исчезнет из его памяти. Он, его люди, события, а также обязанности. В конце концов, он был лордом-командующим и должен был подавать пример, а лорд-командующий не ложится в постель ни с кем, пусть даже этот кто-то — его лучший друг и даже более того… — Сам виноват, — позже скажет ему Ренли. — Я предлагал сделать это втайне, а потом заявиться на Королевский Совет и, надо же, тут бы все узнали, что Король и его Десница разделяют супружеское ложе. Думаю, никто бы не интересовался, чем именно мы там занимаемся, и едва ли захотел бы слушать в подробностях. И скажи мне тогда, мой милый Джон, кому бы до этого было дело? Тогда его муж фыркнул и отпил еще немного вина. Одна капелька потекла мимо его губ, оставляя за собой тонкую, едва заметную красную ленту. Как же расточительно Джон всегда относился к этому напитку, но еще более расточительней — к своему телу. Как можно было скрывать его под мехами и шубами, когда оно так явственно просилось наружу? Прямо Ренли в объятия. И как сложно не потянуться и не поцеловать Джона в подбородок, хотя, в принципе, никто не мешает ему сделать это. Джон неловко переминается с ноги на ногу, вставая перед каменной лестницей. Там, наверху, на высоко расположенной площадке, стоят септон и Ренли. Последний тепло ему улыбается, и эта улыбка вдруг напоминает Джону, ради чего они это всё затеяли. Ради друг друга. Ренли теперь король, и никто не посмеет бросить в него камень. Он умен, он справедлив, он не будет безумен, а его партнером станет человек, которого он любит. Ренли не сойдет с ума от несчастья, а в момент, когда тучи нависнут над его головой, рядом будет кто-то, кто поддержит его, и даже на время заберет корону, если потребуется. И это будет Джон. Они встают совсем рядом, и Ренли берет его руку. Он так высок и огромен, а бронзовый панцирь с большим черным оленем во всё туловище закрывает его тело, защищая от всего, что может прикоснуться к нему и причинить боль. Единственные места, где кожа не закрыта — лицо и кисти. Пальцы Ренли прикасаются к Джону, и на их лицах играют радостные улыбки. Их момент настал. — Я так не хотел произносить клятву, Ренли, — признается Джон после. — В предыдущий раз это плохо закончилось. Тот в ответ лишь громко засмеялся, а потом сказал: — Я — штанами прикрытый меч, я — дозорный, охраняющий покой Ренли Баратеона. Я тот, кто верен своей клятве до тошноты, и не может её нарушить, пока не даст новую. Ренли потянулся к нему, и Джона обдало теплым дыханием: он почувствовал, как его быстро кусают за мочку уха и коротко целуют рядом. Джон краснеет и старается не хихикать, но получается с трудом. Нет, седьмое пекло, Ренли не может делать этого с ним на глазах у всех. Он знает, как Джон реагирует на такие поцелуи, и совершенно точно пытается повернуть это в свою пользу. Поскорее бы пир закончился! В чем-в чем, а в обольщении Ренли равных не было. — Я еле заставил его прийти в септу, — признается Ренли, не отпуская руку Джона. Тот виновато опускает глаза, но улыбается, когда его суженый произносит: — Уговорил меня потом пойти в богорощу принести клятву перед Старыми Богами, да простят меня Семеро. Септон ласково улыбается им обоим и переходит к официальной части. — Самая длинная церемония в моей жизни, — шепотом признается Джон, когда Ренли валит его на заваленную ветками землю в тени богорощи. Они лежали под листьями чардрева в полной темноте, и лишь тонкий лучик луны проникал через его крону. — Много ли их было, Джон? Особенно тех, которые заканчивались так приятно? Ренли снова тянется вперёд и целует Джона около уха, а затем поднимается губами чуть выше. Снова. Он знает, как Джон отреагирует на это. Он точно издевается. — Здесь? Сейчас? — он спрашивает, чтобы убедиться, но надеется услышать «да». Кому какая разница? Всем не до того. В богорощу почти никто не ходит. А даже если и ходит, только не ночью. Его Боги увидят, что он держит клятву. И пусть знают, что Ренли принадлежит ему, а он принадлежит Ренли. Всё так просто теперь — а может, так было всегда? — Нет, здесь холодно. Я чувствую, что отморожу себе всё, что только можно, и тогда ты так и не узнаешь о том, почему так хорошо иногда поддаваться невинным соблазнам. — Здесь должны быть горячие источники… В Винтерфелле были, разве… Ренли усмехнулся. — Пойдем в замок, Джон, — произносит он сладким голосом и тянет Джона за ворот рубашки. Он уже мало похож на воина, остервенело рубившего людей Болтонов у Винтерфелла, разбивавшего ледяные тела белых ходоков — сейчас он такой же теплый, как первые весенние ветры, и такой же нежный, как талая вода на Летних Островах. Когда он проткнул мечом кого-то из знаменосцев Рамси Болтона, Джон по-настоящему увидел его, понял, что не так уж этот Ренли Баратеон глуп и смешон, каким его все рисуют. Он был бы счастлив за Арью, если бы не влюбился в Баратеона сам, неожиданно для себя и всех остальных, включая самого Баратеона. Тогда его всё еще держала клятва Ночного Дозорного, но теперь? «Я не возьму себе жены…» — он и не берет себе жены, он сам как жена. «Я не буду отцом детям…» — нет, не будет, эта прерогатива останется за Ренли. А Джон лишь будет наблюдать и молча восторгаться. — Ты не нарушаешь никаких клятв, — проговаривает Ренли, словно прочтя его мысли. — Я ценю твоё желание побыть на природе, но близится ночь. В кровати, под одеялом, рядом с моим горячим телом… — Он дышит Джону прямо в ухо, чтоб его Иные побрали! — … будет теплее. Еще один короткий поцелуй. Затравка для Джона, чтобы он попросил еще и наконец-таки пошёл за ним в замок, как послушная собачонка. — Ты прав, — отвечает он, переплетая пальцы Ренли со своими и поднимая его за собой. — Идём. Джон не без удовольствия замечает себе, что идут они не спать. Ренли не позволит ему уснуть, да он и не станет просить этого. Такие ночи вообще не могут быть созданы для сна. Он и раньше-то не спал, мучимый уж чересчур соблазнительными видениями, но теперь его ничего не должно остановить, ведь правда? К тому же, пора и его благоверному получить свой свадебный подарок. Когда застучала посуда, Ренли никто не дал и куска укусить. Джон сидел рядом и ехидно улыбался, поглощая блюда одно за другим, а вот Королю нужно было вежливо принять всех гостей и не забыть вежливо ответить на их поздравления, по пути отвесив комплимент своей новоиспеченной жёнушке. — Всё это так необычно, — бормочет лорд Редвин, благодарный Ренли за возвращение его сыновей домой. — Стало быть, Боги знают, чьи союзы благословлять. — Таргариены веками брали себе в жёны своих сестер, и Боги смотрели на это сквозь пальцы… — Я бы не сказал, ваша светлость, — встрял Великий мейстер. — Король Эйерис был наказан собственным безумием, которое в итоге привело его к смерти. — Возможно, я тоже безумен, — Ренли переводит взгляд на Джона, но тот не слушает их разговор и лишь перекидывается гневными взглядами с Лорасом Тиреллом. — Я же лучше Лораса, правда? Сначала Ренли буквально тащит его за собой в абсолютном нетерпении, но стоит им выйти на открытую улицу, как он сбавляет темп и начинает идти медленней. Людей вокруг нет, но холодный ветерок немного усмиряет его пыл. Джон всё равно чувствует, насколько твёрдо настроен Ренли — его пальцы слишком крепко держат пальцы Джона. Девизом Баратеонов была фраза «Нам — ярость», но конкретно сейчас Джон добавил бы к нему слово «страсть», что, в принципе, является двумя сторонами одной медали. Ренли останавливается на лестнице и встает на ступень ниже него. — Почему ты спрашиваешь? — Все знают, что между вами что-то было. — Лорас предал меня, а его отец не помог нам, когда требовались войска. Всё не мог поверить, что я жив, даже когда я сам заявился к нему в Хайгарден. Мы вернули Винтерфелл и без его вмешательства, но я понял, как много изменилось за время моего отсутствия. — Ты меня не понял… — нерешительно проговаривает Джон. Зря он затеял этот разговор, но еще не поздно забрать свои слова назад. Вот только разве Ренли заслужил это? Глаза его, голубые, словно небо, кажется, глядели куда-то вдаль, сквозь Джона, но зрачки были устремлены прямо на него. Джон не может обмануть его, Джон не может позволить, чтобы между ними были какие-то недомолвки. — Я знаю, что ты не любишь его. Больше. — Тогда в чем проблема? Сомневаешься в том, что любят тебя? — В этом-то Джон точно не может сомневаться. Ренли устроил для него знатную пирушку и не менее знатный маскарад, который ему самому не так уж был нужен. Но Джон не может жить, не дав какой-нибудь клятвы, а Ренли подарил ему целых две. Сомнений никаких: он его любит. Вот только… — Нет, просто Лораса никакие клятвы перед Богами не сковывали, он мог просто взять и, невзирая на то, что ты был женат… — Джон поднимает взгляд на Ренли и по его улыбке, почти незаметной в мраке ночи, но от этого не менее теплой, понимает, что ему лучше заткнуться. — Седьмое пекло, Джон, ты серьезно думаешь, что я хочу тебя только из-за этого? — Ладно, ты не обижайся, я просто с ума схожу… — Джон хочет пойти дальше, но Ренли преграждает ему дорогу. Так близко. Нет, он снова издевается, а ведь до замка еще так далеко… — Мой безумный король… — Он шепчет и целует Джона в губы, вкладывая в поцелуй больше, чем может передать словами. Джон прижимает его к себе ближе и греется, чувствуя как пальцы Ренли зарываются в его волосы и едва заметно прикасаются к коже. С его губ срывается непрошеный вздох облегчения — он его любит. Он может рассказать об этом, даже не используя голосовые связки, стихотворные формы и заумные метафоры. Пусть только целует его вот так, и еще раз. И снова, и снова… — Да ты весь горишь, Джон Сноу. — Седьмое пекло, ну а чего ты еще ожидал? — Он просто не может на него смотреть, нужно поскорее бежать, иначе придется раздевать Ренли прямо здесь и сейчас. Даже панцирь, который днем казался таким прекрасным, сейчас не более чем лишняя бутафория. Ренли заговорщицки улыбается. Ясно, как день: в их жизни нет и не будет никакого Лораса Тирелла. И ни кого-либо другого. На что же еще, седьмое пекло, способен его язык? Пока Джон ест, Ренли голодает во всех смыслах этого слова и даже не может понять, чего ему хочется больше — Джона или жареного гуся, или фаршированного кабана, или пирога с миногой, или лимонного пирожного, или ягодного морса, или тыквенной запеканки… Пожалуй, всё-таки Джона, но и живот нельзя обижать. Ренли тянется к большому блюду с жареными гусиными крыльями, но его взгляд падает на Джона, который тоже хочет попробовать птицу, и странная, игривая и детская мысль приходит в его голову. — Я только что признался септону, что безумен. Ты знаешь, почему? — Ты обезумеешь еще сильнее, когда попробуешь эту вкуснятину! Попробуй, пока никого нет рядом — объедение! Он насаживает небольшой кусочек на миниатюрную вилку и подносит её к губам Ренли, но тот лишь усмехается и приказывает королевским тоном: — Положи его к себе в рот. — Чего? — Положи. Его. К себе. В рот. — Какого… — Давай же, Джон, я попытаюсь отобрать этого гуся у тебя, раз уж он того стоит. — Ты же на собственном пиру, люди смотрят… — Неужели ты думаешь, что мы испортим им аппетит? Я бы наоборот проголодался, если бы увидел, как кто-то целует Джона Сноу. Моего Джона Сноу, между прочим. Сначала бы, наверное, убил этого человека, кем бы он ни был, а потом съел бы сам. Ренли чмокает его за ухом, прекрасно зная, какую реакцию это вызовет, и Джон сдаётся. Кончиками пальцев он аккуратно приподнимает жареное крылышко и кладёт одну его половину в рот, вторую оставляя снаружи. Ренли смеётся, глядя на эту тщательную операцию, и пытается зубами отобрать несчастного гуся. Джон отдает его совершенно безвольно, не проявляя ни капли усилия. Ну уж нет, так просто он не отделается, и кому уже какое дело, что там будет с этой злополучной птицей: Ренли нападает на него снова, и мясо благополучно летит вниз и стукается об пол. По ногам пирующих мягко ступает Призрак, непонятно как пробравшийся под такой маленький для лютоволка стол. Вилки, ложки и тарелки начинают подпрыгивать, когда питомец Джона ищет, где бы ему поудобнее выйти. Было бы, конечно, хорошо, если бы хозяин отозвал его и отвёл на кухню, вот только хозяину было не до того, и Призрак продолжал беспечно прогуливаться под столом, собирая упавшие на пол куски мяса и пугая некоторых дам. Ренли хохотнул, услышав в конце стола чей-то визг и на мгновение оторвался от Джона, чтобы обернуться на испуганную леди. На его удивление, это оказалась не леди, а сэр Лорас Тирелл. — Рыцарь Цветов раньше славился большой смелостью, — проговорил Ренли, оборачиваясь к своему благоверному. Джон весь покраснел, и дыхание его сбилось: он судорожно глотал эль и тряс головой, пытаясь прийти в рассудок. Неужели его поцелуи производят на Джона такой эффект? До чего же приятная мысль. — Призрак, — позвал Джон упавшим голосом, и Арья, сидевшая не так далеко от них, прыснула от смеха, а Ренли повернулся к ней и подмигнул. Она еще не знает, как сильно её братец покраснеет чуть позже. А вот и спальня. — Львоящера мне в ботинки, как долго я ждал этого! — Как долго, Рен? — Сказать тебе в днях, неделях, месяцах, годах или сразу зимах? Дверь заперта, и здесь нет никого, кроме них. — Свечи погасить? — спрашивает Джон, сбрасывая с себя надоевший тяжелый панцирь и протягивая руки к мужу, чтобы сделать то же и с ним, но тот уже отошёл слишком далеко от него. — Валяй, — Ренли валится на диван. — Я слишком долго просто смотрел на тебя, чтобы не запомнить, как ты выглядишь, а ты, Джон Сноу, даже… Даже лицо поцеловать своё не разрешал, даже в губы — и то редко, седьмое пекло, как же я выжил! — Не драматизируй, — Джон гасит свечи и ложится прямо на Ренли, накрывая его губы своими. Поцелуй длится достаточно долго, и Ренли не отстраняется от него, выгибая своё тело навстречу, будто держась за его губы, как смола за дерево. Так не хочется его потерять, теперь, когда Джон так близко, совсем рядом… А когда его руки ложатся на голую спину Джона, он выдаёт нечто неожиданное даже для самого себя: — Да ты разделся! — А ты нет, — отвечает Сноу и кидается на ворот его дублета, разрывая его зубами. Хотя бы чертового панциря уже нет. На пол с звоном падает застёжка плаща, за ней же скользят две пары бриджей и две рубашки, да и не удивительно — разве можно ровно лежать под двумя толкающимися телами, будь ты хоть одежда или даже простыня? Когда Ренли остается без ничего, Джон начинает выхаживать его тело медленно, но с возрастающим задором, словно гончар, лепящий очередной кувшинчик с такой заботой, словно это не посуда, а его собственный ребёнок. А ведь таким тихоней казался, всё клятвой прикрывался… А он? А он что, а он Ренли Баратеон, и он король, в конце концов, и ему тоже можно целовать своего благоверного везде… Да и вообще, не только целовать. И он может захватить власть так же просто, как Винтерфелл, как жареного гуся. Вот только как сделать это, когда дыхание сбилось, а сделать что-либо буквально нет сил? — Джон… — Тихо зовёт он, практически шепчет, и Сноу наконец-то отрывает голову от его тела. Он тоже дышит с трудом, а в его глазах чуть ли не стоят слёзы. Ренли убирает с его глаз темные волосы, упавшие на лицо и прикрывшие холодные, но такие прекрасные, родные и любимые старковские глаза. Ренли улыбается, когда шепчет, прикасаясь к щеке Джона: — Я люблю тебя, ты же знаешь, да? Ничего он не знает, его Джон Сноу. Знает лишь, что любит Ренли достаточно сильно, чтобы размякнуть и потерять хватку, а в следующий момент уже лежать на спине и смеяться ему в глаза, чтобы тот любовался им и его искрящейся улыбкой, а потом прижал бы к простыням и поцеловал бы за ухом, как он это любит. И пусть его нос щекочет кожу Джона и заставляет его смеяться, как младенец; пусть Джон царапает спину Ренли, когда его пальцы ничуть не плавно опускаются на его бедра и сжимают их… Пусть, если это доставляет ему такое удовольствие. И пока он и его уши так близко, Джон скажет, приторно вздыхая: — И я тебя, Ренли… — А тот поднимется, взглянет на него еще раз и кинется целовать с новой силой, кусая его шею, грудь, живот, ниже-ниже-ниже… Он произнесёт первый стон. Первый из тысячи, Джон Сноу не выдержит первым. Утром будут ходить слухи, но и пусть, до тех пор в их владении целая ночь, а за ней — еще одна, и еще одна, и еще тысяча других, многочисленных, словно потерянные звезды на ночном небосводе зимы, весны, лета и осени. Каким бы ни было время года за окном… И еще один стон. Джон оказался прав, но сам даже не ожидал, насколько. Язык Ренли рассказывал ему многое, не произнося при этом ни слова. Зачем же он так долго ждал?.. — Разрешите мне кое-что сказать, леди и лорды, — Ренли встаёт со своего места и поднимает над головой чашу с вином. Все замолкают. — Хочу произнести праздничную речь в честь вот этого вот человека, моего лорда-мужа, — он кивает на Джона, и тот снова заливается краской. — Ума не приложу, как так вышло, что мне в голову пришло предложить ему свадьбу, но это произошло, и теперь вы все здесь, едите эту прекрасную пищу и пьете это прекрасное вино! — Ренли вновь поднял чашу, и ему вторило несколько десятков голосов. «Ума не приложишь? Зато я приложу, — посмеивался про себя Джон. — Это был единственный способ заставить меня позволить тебе забраться к себе в штаны». Ну и пусть. Плащ, отличный от плаща Дозорного, не давил на плечи Джона, и он с обожанием смотрел на своего любимого Ренли. — Нас сблизил общий враг, угрожавший жизни каждого из нас и конкретно семье Джона. Мы сражались бок о бок, пытаясь отсрочить наступление зимы. Вероятно, нам это не удалось, но мы вернули север его законным правителям и оставили Стену на попечение опытным воинам. Теперь Семь Королевств могут спать спокойно. В том числе мы, как Король и его Десница. «Спать? Как же, — продолжал размышлять Джон. — Да он же не уснёт, пока не услышит, как я стону под ним!». — Без Джона той победы не свершилось бы. Без Джона я бы не стоял здесь. Без Джона я был бы не жив, поэтому предлагаю выпить именно за него. За Джона! — За Джона! — вторила Ренли Арья. Вслед за ней свои кубки подняли и Санса, и западные, и южные, и северные лорды, даже Лорас Тирелл. — За Джона! — грянул зал, и бывший лорд-командующий снова зарделся. — Ну давай, за папочку, за Ренли, — малышка уставилась на Джона голубыми глазами, будто вопрошая, чего же тот от неё хочет. Как объяснить маленькой девочке, которой минули только вторые именины, что он хочет накормить её, пока септа занята своими делами? Пока что выходило плохо, но Джон не собирался сдаваться. — Ну что, не будем есть за папочку Ренли? А за папочку Джона? Неужели придется звать мамочку? Девочка лишь захлопала глазами, но тут дверь открылась, и в солярий вошел Ренли. Вошел и так и застыл на пороге, увидев, как Джон пытается с ложечки накормить его крохотную дочь. — А вот и папочка пожаловал, — улыбается Джон, и девочка смеётся знакомым отцовским смехом.