Трудности совместного проживания

Когда-нибудь это должно было случиться. Кто-то из окружающих Мидориму людей — вредных, безвредных или частично обезвреженных в своем благородном стремлении творить добро — однажды должен был сообщить об этом Такао. Мидорима был готов к этому все долгие полгода учебы в старшей Шутоку. А предупрежден, как говорится… Правда, вооружиться Мидорима не успел — даже не придумал чем. В конце концов, Мидорима так долго ждал этого, что само появление стало полной неожиданностью. Он даже не понял толком, что произошло. Вот он поднялся на крыльцо: достать по дороге ключи, в очередной раз посчитать эти семь ступенек вверх, встряхнуть сухой ворот — скорее по привычке, всю прошлую неделю лило. Вот он открыл дверь: горячий запах свежей выпечки, улыбчивое лицо Такао — почему он здесь, сегодня же воскресенье? Ладно, это Такао, ему можно, — что-то мохнатое у ног. Вот он понял — что-то не так, и мохнатое с обиженным воплем улетело в сторону гостиной. Откуда через две секунды ошарашенного молчания показалась Маю. — Братик, ты чего? На руках у нее сидел белоснежный пушистый кот и глядел разумно и настороженно. Мидорима проглотил позорный вопль, отогнал желание сигануть за дверь и глубоко вздохнул. — Шин-чан? Изумление на лице Такао выглядело настолько комично, что Мидориму немного отпустило. Все-таки привычные вещи успокаивают. — Такао, у тебя есть минута. Такао сосредоточенно кивнул, замер, собираясь с мыслями, а потом осторожно начал: — Шин-чан, понимаешь, тут такое дело… О, Шин-чан понимал. Дела Такао себе заводил всегда весело и с размахом: то он торгует футболками с автографами Кисе на «eBay» — сумел продать почти две сотни, Мидорима и не подозревал, что вокруг столько идиотов, — то он прогуливает уроки под предлогом тренировок, то тренировки под предлогом завала в учебе, то он устраивает ночные экскурсии по школе с обещанием показать духа порядка и скромности. В такие дни у Мияджи обычно пропадал боевой ананас. И каждый раз это начиналось с безобидного «понимаешь, тут такое дело». Тут сложно было не понять. Мидорима терпеливо вздохнул. — Маю, сходи, пожалуйста, за продуктами. — Но ты же только что… — Я забыл рис. — Но ты же и ходил за рисом! — Маю-чан, — Такао ослепительно улыбнулся, — ты можешь оставить нас с Шин-чаном наедине? Мы сейчас будем ругаться, кричать и портить мебель. — Если что, я скажу, что это Феликс, — Маю заговорщически подмигнула. — Я тебя люблю, Маю-чан! — Ага, если бы. — Маю остановилась на пороге и выразительно посмотрела на Мидориму. Мидорима хмыкнул, отвел взгляд и, не придумав ничего лучше, залился краской. К удивлению всех присутствующих. — Мне кажется, твоя сестра нас в чем-то подозревает, — отвлеченно посетовал Такао. Мидорима отмер и начал снимать туфли. — Так, подожди, какой еще Феликс? — сообразил он, когда понял, что Такао слишком долго молчит. Комок пуха запрыгнул на диван и замер, обернув лапы хвостом. Голубые глаза смотрели теперь прямо и без опаски. Тупое животное, подумал Мидорима и сделал большой шаг в другую сторону от кота. — Ты назвал кота Феликсом? — Я хотел назвать Соником, Минако хотела Сквало, но потом он навалил в горшок с маминым цветком, и мы сошлись на Феликсе. А ты котов боишься, да? — Нет, с чего ты это взял? — Мидорима бросил попытку будто случайно спихнуть кота на пол пакетом с едой и пошел на кухню. — Просто не терплю посторонних в своем доме. Такао молчал. Мидорима озадаченно обернулся: пропустить такой повод ответить — это совсем не похоже на Такао. Тот счастливо улыбался, глядя блестящими глазами в стену. Мидорима прокашлялся, привлекая внимание, потом задумался над своими словами и снова покраснел. Чтобы остыть, голову пришлось сунуть в холодильник. Вместе с головой в холодильник отправились зелень, молоко и бутылочка соевого соуса. — У меня мама на этой неделе в ночную, — сказал Такао, тихо подкравшись со спины. — Если увидит этого — убьет. — Кого? — Думаю, кота. К нам она, кажется, уже привыкла. — Очень смешно. — Мидорима сложил последний пакет на полку и поставил чайник. — Такао, этому коту полгода, не меньше. — Шесть месяцев и два дня, мы его вот таким нашли, — Такао развел два пальца. — На прошлой неделе юбилей праздновали. — Вот, — кивнул Мидорима. — Как-то ведь он жил у тебя эти шесть месяцев и два дня. — Мама ничего не знала, — сказал Такао. — Как? — Мидорима чуть не сел мимо табурета и теперь старательно делал вид, что поправляет скатерть на кухонном столе. — Ну, она работала с утра до ночи, приходила уставшая и почти сразу ложилась спать — мы на это время Феликса в ванной запирали. Она даже ничего не заподозрила, веришь? Мидорима верил. Такао-сан, страдавшая хроническим насморком и не менее хронической слепой любовью к своим детям, две недели не замечала колонну коробок с футболками в собственной прихожей. Правда, когда обнаружила, мало не показалось никому. — И что дальше? — А теперь она в ночь, днем дома будет. А я ведь учусь… — Очень посредственно, надо сказать. — Но я пытаюсь! — Я о том же. — Шин-чан, не сбивай. — Такао навернул круг вокруг стола и снова остановился возле раковины. — Давай пока отложим разговор про мои косяки, иначе мы до кота не доберемся. — Да, точно. Никаких котов. — Ну Шин-чан, — Такао ввернулся под руку и заглянул в глаза, — но это же котенок. Он милый и очень нравится Маю-чан. К тому же когда я не с тобой, тебе ведь надо с кем-то общаться. Вот, будешь тренироваться на коте. — Не хочу преувеличивать, но ты всегда со мной. Постоянно. Тебе не кажется? Такао замер, закусив уголок улыбки. — Кажется. Еще скажи, что тебе это не нравится, — он наклонился ближе, закрывая собой плиту, пушистое чудовище на диване и вообще все проблемы, про которые Мидорима помнил, когда входил в дверь. Конечно, Мидориме нравилось. Короткие удушающие поцелуи, захваченные в кулак волосы на затылке, горячие пальцы на пояснице, грохот крови в ушах, выгнутая шея, запрокинутая голова, закатившиеся глаза, изогнутые губы — и все это от его рук, от его прикосновений, от его голоса, от него… — Шин-чан, пожалуйста, — Такао вставлял слова между поцелуями, Мидорима млел и ничего не соображал. — Минако меня убьет, если с Феликсом что-то случится. Мы же его от кошки отобрали. От мертвой. Он был такой маленький. Слепой. Из пипетки выкармливали. Минако с ним в ванной сидела, чтобы ему одному страшно не было. — Неделя, — прохрипел Мидорима. Кухонные часы скользнули вверх по стене, пол мягко ударился в спину. — Спасибо, Шин-чан, — Такао счастливо улыбнулся, а потом дернул воротник рубашки, выворачивая пуговицу из петли. — В магазине риса не было, я купила мороженое, — нарочито громко сообщили от двери. — У вас кипит чайник и холодильник не закрыт, а так я ничего не видела. Шаги затопали вверх по лестнице. Мидорима быстро поднялся на ноги и со строгим видом навел палец на Такао. Тот беспечно улыбнулся. — Неделя, я помню, — и поцеловал кончик пальца. — Еду и лоток я принес. Расческу и шампунь Маю-чан уже забрала, мячик… не знаю, куда он его загнал. Вроде все. Мидорима осторожно выглянул из кухни. Чудовище — милый котик Феликс совсем как Такао обернулся через плечо, махнул хвостом и с дивана сиганул прямо на шторы. *** Этот кот определенно был астральным двойником Такао — тот вечно попадал в какие-то истории, почему бы ему ради разнообразия не попасть и в кота. Он точно так же на кухне выбирал стульчик в углу, везде совал свой любопытный нос и, кажется, считал своей жизненной целью вывести Мидориму из себя. А еще он просто иррационально нравился родителям Мидоримы, и это раздражало безумно. Ладно Такао, он хотя бы забавный — на этой мысли Мидорима вздрогнул и сбился с ноты. Но это. Вот это, с противным голосом, беспечными голубыми глазами и огромным, просто невероятных размеров хвостом, которым, казалось, можно было выбить дверь, — вот это милым не было ничуть. Впрочем, если подумать, милым и Такао не был. Ну, не всегда. Ну хорошо, был. Но только в исключительных случаях. Мидорима закончил мелодию и закрыл глаза, прислушиваясь к тишине, от которой он в последние три дня уже успел отвыкнуть. Под ногами заскреблись, и Мидорима шарахнулся в сторону; стульчик с неприятным скрипом оцарапал пол. Ну вот. Феликс склонил голову набок — Такао, Такао, ну вылитый Такао же! — на секунду обвил хвостом ножку рояля и стал медленно приближаться. — Феликс, Феликс, кис-кис-кис, — раздалось со второго этажа. Мидорима, прикинув, не будет ли это звучать как крик о помощи, кота немедленно сдал: — Маю, спустись, забери его от меня. Не бегай по лестнице. Бегай, бегай, прыгай вниз — второй этаж, ничего не случится, шептало что-то в голове, пока Мидорима, сжимая вспотевшие пальцы, смирно сидел у стены. Послышался грохот пяток о пол, и кот с диким воплем кинулся к Мидориме. Тот, с воплем не менее диким, подскочил, опрокинув стул, и в два шага оказался в дверях. Мохнатое чудовище, кажется, гонку проиграло. — О, вот вы где! — Маю, красная и запыхавшаяся, вбежала в комнату. — А я его ищу, ищу. Хотела ему бантик повязать, а он убежал. Братик, мальчики же носят бантики? — Носят, — мстительно согласился Мидорима. — Вау, кажется, ты ему нравишься. Даже слишком, я бы сказала. Мидорима опустил взгляд. Кот, с видом самым что ни на есть сучьим, уже пристраивался к его ноге. Это все гормоны, думал Мидорима, быстро, почти бегом, удаляясь в сторону любой закрывающейся на ключ комнаты. И подростковый протест. Зачем еще нужно быть таким засранцем, Мидорима не представлял. *** — Он просто скучает, — сказала вечером мама, вычесывая белоснежную гриву чудовища. — Или ревнует. С первым пунктом Мидорима согласился, не раздумывая: навязчивая, чрезмерная забота Маю могла вогнать в уныние и полную боевую готовность кого угодно. Со вторым тоже пришлось согласиться, когда стало понятно, кого и к кому. Такао пришел в понедельник вечером, улыбнулся открывшему дверь Мидориме, стянул кроссовки, огляделся — и тут же оказался прижат к стенке. — Ого! Секс? Наркотики? — со смехом спросил он и даже потянулся проверить зрачок. Ненависть, не ответил Мидорима. Бессонная ночь, полная непривычных шорохов, торопливое утро и этот твой поганый, просто невыносимый… Кот успел объяснить все раньше и понятней. С диким воем падающего боинга он запрыгнул на руки к Такао, потыкался мордой в грудь и подмышки и улегся. И замурчал. Так громко, что из кухни показалось завистливое лицо Маю. — А у меня он так не мурлычет, — пожаловалась она и сунула в рот остаток овсяного печенья. — Привет. Чай? Печенье?.. Ээ… лучше просто чай. — Привет, нет, спасибо, я к Шин-чану. Решил взять на себя часть ответственности. Подумал, что так будет правильно. Да, Шин-чан? — Да, — ответил Мидорима и додумал, что лучше бы вообще забрать всю ответственность целиком и вернуть ее туда, где взяли. — Чем займемся? — спросил Такао, проходя в спальню. Мидориму передернуло. — Кота оставь за дверью. — Но Феликс… — Или останешься там же. — Все. Понял. — Такао показательно ссадил кота на пол, подтолкнул ногой в сторону лестницы и закрыл дверь в комнату. — Нормально? Мидорима кивнул. — Ну а теперь мы чем займемся? Прижимая Такао за плечи к себе и целуя мягкие, пахнущие вишневым соком губы, Мидорима думал, что очень, ужасно, просто катастрофически хочет спать. Такао провел носом по щеке, поцеловал в висок, а потом пропал из зоны видимости, и все стало темно и спокойно. Мидорима задремал. *** Проснувшись часа через два, Мидорима понял две вещи: он совершенно не выспался, и Феликс, кажется, объявил ему войну. Он спал возле шеи Такао, сложив хвост ему на поясницу и зацепившись лапами за футболку. Ну, как спал — когда Мидорима попытался схватить его в покрывало, покосился злым голубым глазом и тихо зарычал. Тронул мягкой лапой губы Такао. Ударил хвостом по бедру. Мидориму тряхнуло. Он слез с кровати и пошел вниз. В конце концов, он считал себя слишком разумным человеком, чтобы воевать с котом. Зачем все эти сложности, когда на кухне Маю уже доела печенье и совершенно очевидно не знала, чем себя занять. Через минуту кот с диким ором свалился с лестницы и потерялся где-то в районе ванной комнаты. Мидорима улыбался и заваривал две чашки чая. *** С того дня коту была присвоено звание личного врага, и зваться он стал не иначе как мохнатое чудовище. Мохнатое чудовище спит на диване. Мохнатое чудовище прячется от Маю под раковиной. Мохнатое чудовище любит, когда ему расчесывают спину. Мохнатое чудовище опять навалило на пороге — хвост бы открутить этому мохнатому чудовищу. И Мидорима нисколько не смущался собственных мыслей: как оказалось, кот был не только белым и пушистым, но еще и по-человечески злопамятным и очень гадливым. Он умудрялся пакостить мелко, но точно и исключительно Мидориме. Но родители были от него без ума, Маю радовалась, Такао подлизывался, и Мидорима терпел. И все бы ничего, но мохнатое чудовище, без особого зазрения своей мохнаточудовищной совести, предъявляло недвусмысленные права на Такао и Мидориму к нему подпускать отказывалось. Такао это сначала даже веселило. Потом он поскучнел и стал рассеянным. Потом разозлился. А в пятницу пришел к Мидориме, запер чудовище в ванной, Мидориму — в его спальне и предложил поговорить. — Я так не могу, — сказал он печальным жалостливым голосом, и Мидорима понял, что переговоры будут недолгими. — Я больше так не могу. Как будто Мидорима мог. Как будто у него не вставал от одних поцелуев в душе после тренировки, как будто он не пропускал половину информации на уроках, потому что пялился на Такао, улыбающегося чему-то в телефоне, как будто он хотел продолжения всего этого безумия. Как будто нельзя было просто избавиться от этого чудовища. Решение напрашивалось само собой, правильно же? Нет, неправильно, понял он, когда взгляд Такао стал совсем тоскливым. — Я за эти два… — Три. — Нет, сегодня уже не считается. А нет, блин, считается! Я же за эти три дня совсем с ума сойду. Мидорима погладил его по голове, прислушался — вроде было тихо, осторожное партизанское шуршание не слышалось — и потянул Такао на себя. — Как вы дома с ним справлялись? — Да он дома совсем другой человек был. То есть зверь. — Животное, — подсказал Мидорима. — Да. Спал где говорили. Ел что давали. Не орал по ночам. Почти. Мимо лотка сходил всего один раз, но там Минако была виновата, она его не вовремя пылесосом пугануть решила. А здесь… Вроде такой же, а как будто изменился. — Он просто ревнует, — уверенно сказал Мидорима и еле удержался от того, чтобы закатить глаза. Господи, какая же все-таки идиотская фраза. Такао тоже оценил: вздрогнул, надул щеки и уронил лицо Мидориме на грудь. Его плечи тряслись. — Ревнует? Шин-чан, ты же не серьезно? К кому он может тебя ревновать? — Не меня, — сказал Мидорима в потолок. — А, — Такао поднял лицо, щеки у него горели. — Меня, что ли? Шин-чан, честное слово, я ему ничего не обещал, ни в чем не клялся, и вообще я люблю только тебя одного. — Такао, прекрати паясничать. — Я тут, вообще-то, тебе в любви признаюсь, — Такао посмотрел насмешливо из-под ресниц. А потом поджал губы и решил обидеться. Мидорима погладил его по спине, длинно, с нажимом, и тот снова расслабился и улыбнулся. — А, слушай, может, у вас тут это… Ну, как называется, когда два самца не могут поделить территорию? Мидорима самцом себя не считал и вообще недолюбливал это слово. Как-то в детстве он посмотрел по ВВС передачу про период спаривания у горилл — два больших голозадых самца дрались за самку, а та кричала и кидалась в них орехами с ветки. Девятилетний Мидорима тогда решил, что это познавательно и очень интересно, а вот зашедший в комнату папа такое смотреть не разрешил, сказал — маленький еще, и переключил на мультики. С тех пор «самец» ассоциировался у Мидоримы с чем-то наглым, шумным и вульгарным, а таким себя он не считал. А вот чудовищу с королевской кличкой и поистине императорскими претензиями оно очень шло: тот был нагл, шумлив и голозад. — Я не собираюсь ни о чем спорить с котом. И уж тем более что-то с ним делить. Я просто не люблю котов. — Серьезно? — Можно подумать, ты не знал. — Но, Шин-чан, я правда не знал. — Такао заерзал на нем, и Мидорима вскинул подбородок и сжал зубы. — Так вот почему ты так от него улепетывал. — Я не… — А я-то еще думал, зачем ты вдоль стены крадешься, играешь, что ли. А ты, оказывается… Такао широко распахнул рот и выгнулся, не договорив. Пальцы на плечах Мидоримы вздрогнули, напряглись сильнее, впились в плечи. — Помолчи, пожалуйста, — попросил Мидорима и разжал руки, провел ладонями ниже, почти нежно погладил по бедрам. — Ну если ты так просишь, — глухо сказал Такао и упал на Мидориму, расслабляясь. Мидорима чувствовал его горячее шумное дыхание на своей шее — торопливое, быстрое, еще быстрее. Под горлом словно разлили кипяток, и в груди стало обжигающе горячо. Мидорима и сам не понял, в какой момент успел изучить Такао: что ему нравится, как ему нравится и почему; как он склоняет голову, как смотрит непрозрачно и выжидательно, как закусывает губу, вздрагивает плечами, прогибается в пояснице, царапает спину. Множество маленьких деталей складывались в целого Такао, и Мидорима знал каждую из них. Это оказалось неожиданно приятно — держать у себя в руках человека, раскрытого и понятного. И еще — смотреть, как этот человек получает удовольствие от собственной уязвимости. За это Такао очень хотелось любить, в одиночестве, спрятав ото всех. Мидорима забрался ладонями под шорты, погладил теплую гладкую кожу — и Такао взвился, обхватил обеими руками за шею, уткнулся носом под ухо, сдавил кожу на горле губами. У Мидоримы сердце обрывалось от его нежности. — Смазка с резинками в рюкзаке, — прошептал Такао. — Я туда сейчас не дойду. — Я тебе не… — Зато я тебе — да. Давай так, — Такао крутанулся, опрокидывая Мидориму на себя, глянул мягко из-под путаных прядей. — Давай, а? Мидорима, завороженный его взглядом, медленно кивнул и потянул футболку вверх. Рядом на кровати что-то мягко спружинило. *** — Прости, — сказал Мидорима в третий, кажется, раз за вечер. Такао поморщился и приложил пакет со льдом к отбитому боку. — Да ладно, Шин-чан. Ты же не виноват, что котов боишься. — Я не… — Вон Кагами собак боится — и ничего. И этого их призрачного, по-моему, немного. — А Кисе — червяков, — зачем-то поделился Мидорима, и Такао согнулся от хохота. Попытался. — Ой блин, как же больно. Я, похоже, себе сломал… Шин-чан, что можно сломать в животе? — Пищеварение, — ответил Мидорима и покосился в сторону. Чудовище замерло на стеклянной полке египетской статуэткой и виновато смотрело из-под пушистых белых бровей. Красивый, конечно, зараза. Но все равно хотелось чем-нибудь его накрыть: полотенцем, там, или тазом. — Офигеть, — протянул Такао. — Я думал, что у тебя юмор в программу не заложен. Что это с тобой? Мидорима молчал. Не говорить же Такао, что он испугался. Испугался, когда чудовище запрыгнуло на кровать, тут же бросилось к своему любимому хозяину и вцепилось всеми четырьмя лапами в его голое плечо. Наверное, вид у Мидоримы тогда был совсем зверский, потому что Такао тоже испугался. Извернулся на кровати и полетел на пол, успев в последний момент выгрести кота из-под бока и приняв весь удар на себя. С тех пор чудовище молча и почти не шевелясь сидело на полке, отсвечивая огромными, все еще перепуганными глазами. Если бы это было запланировано, Мидорима бы собой гордился. Такао повернул голову, разглядывая расцарапанное плечо; его губы кривились болезненно и насмешливо. — Как будто у меня появилась очень страстная любовница. Как думаешь, семпаи поверят? Мидорима на явную провокацию решил не отвечать. — Ладно, другой вопрос: что мы с этим будем делать? Мидорима молча посмотрел на Такао. — Все-все, я понял, понял. Он нашарил на столе мобильник и принялся куда-то звонить. — Привет, семпай, это я! А? Да, со мной. Нет, ничего не натворили. Да честно. Всего один раз же было. Ладно, два. А в тот раз это не мы! А-а-а, семпай, ты предупреждай, когда в следующий раз так кричать будешь! Мияджи, понял Мидорима и мысленно пририсовал Такао нимб и крылья. Вот ведь самоубийца. — Семпай, слушай, тут такое дело… Ты котов любишь? Белый, пушистый. Тихий, умный, красивый, ест любую гадость, очень хороший. На недельку, пожалуйста, семпай… Мидорима скосил глаза. Господин очень хороший, казалось, понял, что разговор про него: навострил уши, приосанился, распушил хвост. Вот ведь какой симпатичный, сразу и не скажешь, что гад. Мидорима пожелал Мияджи терпения, милосердия и долгих лет жизни. — За что ты его так? — поинтересовался он, когда Такао, сияющий и счастливый, закончил разговор. — Ну Шин-чан! Не надо делать из Феликса монстра, — Такао заблокировал экран телефона. И тут же признался: — За вчерашний кросс — у меня до сих пор ноги трясутся. Мидорима злопамятным не был, но сейчас подумал и согласился. Ноги и вправду ныли. Да и ананасом он вчера незаслуженно чуть не получил. Удачи, Мияджи-семпай. — Маю-чан, ты не помнишь, куда положила бантик Феликса? Он так ему шел. — Сейчас найду. Удачи вам обоим.