Разбиваясь

В руках у Кофуку были звезды. Разноцветные, осязаемые, крошечные — они светились, они были в вечном движении, они оставались блеском чужих надежд. В руках у Кофуку были люди. Их... надежды? Просьбы? Мечты? В руках у Кофуку были нити, напрямую сшитые с чужими судьбами. — А потом ты, Ято, ты... Не помню, но ты точно что-то забавное делал! — Кофуку, как обычно радостная и энергичная, пропускает гостя в дом, попутно путаясь в своих же ногах и всё норовя упасть. Вообще-то, Ято уже привык: каждый раз, когда они приходят к ней, Кофуку закрывает дверь и в течение секунд десяти находит, обо что споткнуться. Вообще-то, Ято уже привык, и смело может сказать: вот сейчас, сейчас Кофуку все-таки упадет. — Это странно. Ну, что тебе снится один и тот же сон? — Ято, и глазом не моргнув, совершенно спокойно подхватывает подругу и улыбается: иногда она может быть милой в своей неуклюжести. — Не один и тот же, Ято! — Кофуку надувает щеки, как ребенок, хочет отойти, разрывая их полуобъятия, но быстро передумывает. Утыкается носом в шею, закрывает глаза и собирается с мыслями, чтобы что-то сказать. Вообще-то, вот к этому Ято не привык, и он обнимает её уже полноценно, он волнуется давно и хочет как-нибудь помочь. — Они разные. Они всегда разные. Это... действительно странно. Где-то месяц назад Кофуку начали сниться необычные сны. Сначала она расценила их как какие-то обрывки фантазии, развеивающиеся поутру солнечными лучами. Потом она поняла, что эти сны — они похожи на раздробленные части чего-то целого, большого. Они были разными, но явно чем-то объединенные; ну, то есть, действия-то менялись, как и места, но какие-то определенные декорации, временные границы — они неизменившимися якорями переходили из сна в сон. Эта последовательность, непрерывающееся действие, ощущение целостности и присутствия — это похоже на настоящую жизнь, и чем дольше Кофуку видит эти сны, тем больше чувствует, будто она жила там. Или живет. И каждый день она силится вспомнить хоть что-то, выудить из оставшейся после пробуждения пустоты какую-нибудь конкретную деталь. И каждый день все попытки просачиваются сквозь, все картинки смазываются и обертываются фольгой, а чертовы ощущения так сделать не могут — и вот они остаются, как осадок, как накипь, заседают, падают на дно и пускают корни. Кофуку — неокрепший цветок, ломкий и хрупкий. И падают на изгибы линий комьями сомнения, и лепестки сгибаются под тяжестью отравленных опустошением капель-помутнений. Кофуку сдувает ветер её снов, он приходит в жизнь незаметно и медленно. Кофуку смешивается. — Может, мне остаться? — Ято напрягается, потому что сегодня с ней будто что-то не так. А в последнее время у них так повелось: когда плохо или страшно больше обычного, когда отвратительное самочувствие пересекает грань, когда действительно очень-очень и даже Дайкоку не может помочь, Кофуку просит Ято остаться на ночь, и он уверен почти на сто процентов, что сегодня нужен. Но она задумывается. И, помедлив, отвечает: — Нет, не надо.

__________

Проходит всего около недели — и Кофуку красит волосы в розовый цвет. Нет, вообще-то, она красилась и раньше, красилась в рыжий, каштановый, и этому в принципе не уделяли большого внимания, потому что ничего незаурядного тут нет, и... и вдруг розовый? Опять же, бить тревогу из-за этого не стоит, мало ли, каких перемен ей захотелось, да Ято и не беспокоился бы, если б Кофуку не говорила про своё внезапное решение: «в той жизни я такая». Если б Кофуку вообще про каждое своё решение не говорила: «в той жизни я такая». Так что Ято вполне обоснованно считает, что у него все-таки есть причина для беспокойства. И Кофуку считает так тоже. Она становится отрешенной и заторможенной, она боится поворачиваться к зеркалам, потому что там другая она, причем точно из сна: определенно есть, но сокрыта туманом. Кофуку боится всех, мало спит, не может отделаться от преследующего ощущения, будто половина её жизни — иллюзия. Сны продолжают тянуться к ней. Кофуку забывается и просит о помощи. Ято ночует у неё гораздо чаще. Дайкоку встречает его измотанным взглядом, а Кофуку почти не выходит из комнаты, она держится за голову, она пытается вспомнить, что преследует её во снах, но даже обрывки ускользают и растворяются. Ято держит её за плечи и говорит: «всё будет хорошо». Кофуку это обычно отрезвляет и успокаивает, и потому Ято продолжает: «посмотри мне в глаза». Она смотрит. И больше не находит спасения. Кофуку засыпает глубокой ночью, но засыпает — это, конечно, громко сказано. Она мечется, сбивчиво шепчет и шумно дышит. Ято устал считать, сколько раз она уже просыпалась. Просыпалась и цеплялась за него — так быстрее понимаешь, что сон уже прошел, что сейчас ты дома, ты не одна. Ято почему-то всегда спит в своем спортивном костюме, и если раньше это смотрелось даже как-то забавно, то сейчас Кофуку, пытающуюся посмотреть на него, пробирает не только спокойствие, но и дрожь. Никогда он еще не был настолько близким и чужим одновременно. Кофуку хочет сказать что-то о том, что Ято из того мира точно такой же, только она не совсем помнит и понимает, что видела и что пытается донести. Кофуку неразборчиво хрипит, шепчет, слезы сбивают её и сбивается она сама, путая реальность и сны. В конце концов она уже больше плачет, чем говорит, и утыкается в плечо перепуганного не меньше неё Ято. Кофуку успокаивается, ей кажется, что всё уходит. Но в объятиях Ято она дрожит. Кофуку потихоньку засыпает, только беспокойная ночь не приносит ничего; Кофуку просыпается будто для того, чтобы принести обрывки каких-то фраз и снова уйти в оцепенение. Это продолжается долго — Ято опять сбивается со счета. Связно Кофуку говорила редко — Ято запомнил все её фразы. «Ты там бог, Ято. И я тоже». «Это страшно, Ято». «Я боюсь». «Ято...»