***
Рассветные лучи, пробуждая город, ползут по крышам домов. Светлеет рано. Прохлада расползается по комнате, некогда наполненной жаром. Младший лежит на животе, накрытый одеялом. Его глаза закрыты, но парень не спит, прислушиваясь к звукам вокруг себя. В теле приятная слабость и нега. Чонгук до сих пор чувствует тепло там, где его касался Намджун. На подушке рядом остался запах. Постель хранит факты. Нет только самого Намджуна. В тот короткий момент, когда Чонгук провалился в небытие и до его полного пробуждения, он успел исчезнуть. Вполне в духе старшего. Слабая улыбка касается губ. Хочется пить, но сил подняться нет. Чонгук выпит до дна и наполнен чувствами одновременно. Все, что остается, — догорать до утра, подобно комете, проделавшей долгий путь.***
И что он нашел в этом несносном мальчишке? Невозможный. Дерзкий для своих шестнадцати, Чонгук заставляет Намджуна испытывать множество непонятных и новых ощущений. Этот дьяволенок в хлам разносит привычный устоявшийся мир. Взгляд с издевкой. Чего же добивается? Намджун делает глубокий вдох и с размаха бьёт по муляжу противника. До чего же удивительно, что дороги настолько разных и одновременно одинаковых людей пересеклись. Оскалившись, парень заносит руку для очередного удара. Взлохмаченный мальчишка бежит через дорогу, едва ли не теряя шарф по пути. Намджун впервые встречает его из школы, чувствуя себя при этом более чем странно. С чего бы такая забота? — Эй ты! — бросает Чонгук, почти врезаясь в старшего. — Пришел проводить? Как мило! Удар приходится четко в район челюсти, как Намджун может оценить. — Эй, я с тобой говорю? Губы искривляются в ухмылку. — Мелкий, нарываешься. — А ты догони! — выхватив из рук старшего телефон, парнишка устремляется бежать, громко смеясь. Намджун тут же срывается с места. Всё, напросился. Курок спущен, выстрел произведен. — Эй, эй! Ускоряясь, Чонгук ныряет за угол, уходя от преследования. Его задорный смех звенит в ушах. Быстрый, черт возьми! Хотя Намджун не раз убегал от полиции, демонстрируя свою выносливость и скорость, сейчас не может догнать обычного школьника. Повязка с руки чуть съезжает, кожу саднит от удара, но парню нравится. Он бьёт ещё несколько раз, вспоминая. Один. Чёрная макушка мелькает среди толпы прохожих. Яркий рюкзак не дает потерять из вида. Два. Заливаясь смехом, Чонгук ныряет в проём за кафешкой, сам себе отрезая путь к отступлению. Три. Кажется, Намджун на пределе. Этот несносный мальчишка вновь сводит с ума. Даже сейчас, загнанный в угол собственной неосмотрительностью. Четыре. Старший похож на хищника, мягкой поступью приближающегося к жертве. Та, на удивление, широко улыбается, заранее зная, что должно произойти. Пять. Намджун нависает над младшим. В глазах напротив он видит подозрительный блеск. Прищурившись, Чонгук убирает руки в карманы, оставаясь на удивление спокойным. Шесть. Драконит. Семь. Повисшее безмолвностью мгновение тянется ощутимо долго. — Эй, Намджун! Вырывает из мгновенного ступора. Восемь. Прижав хрупкое тело к стене, чтобы не подумал сбежать, старший наклоняется, чтобы ближе рассмотреть дьявольские пляски на дне темных глаз. В горле мгновенно пересыхает. — Телефон. — Забери. Девять. Хватка на плече становится ощутимее. Десять. — Маленький дьявол. Впервые за несколько лет бесперебойных тренировок Намджун промахивается. Костяшки пальцев покраснели от постоянных ударов, кое-где выступила кровь. Что-то есть в манящей линии губ и рваной мокрой челке. Стоит приблизиться, как дыхание Чонгука ощутимо сбивается. Он замирает, чувствуя выдох на нежной коже. Обычно старший долго не раздумывает над тем, как поступить, но только не сейчас. — Ну же. Смелее. — Засранец. Намджун ведется на провокацию, будто это — единственное верное решение. Впиваясь поцелуем в мягкие губы, старший дает понять, что пути назад нет. Чонгук и не собирается отступать. Они уже и так далеко зашли, переступив все мыслимые и немыслимые преграды дружбы, согревая друг друга губами в прохладный вечер ноября. Непривыкший осторожничать Намджун подчиняет младшего своей воле, но на самом деле идет на поводу умело подстроенной уловки. Он раскрывает губы, напирая, забирая последний кислород из легких. И, кажется, Чонгуку это нравится.***
Своим привычкам Намджун не изменяет. Он приходит на спортплощадку, занимается без оглядки на время, а после сидит, всматриваясь в сумерки. Долго оставаться без действия не получается. Намджун не умеет отдыхать, что порой мешает. Если что-то идет не так, как задумывалось, парню проще переделать несколько раз, нежели исправлять уже имеющееся. Напоследок, перед тем как уйти домой, он пробегает несколько кругов по периметру и только после этого успокаивается. По телу разливается приятная волна усталости мышц. Намджун всегда добивается целей, которые ставит перед собой. Так было всегда. Он эгоист до мозга костей и не остановится ни перед чем. Если что-то забилось в шальную голову, будь уверен — парень своего добьётся. Но даже при таком раскладе существует живой парадокс: одна цель, возникшая внезапно, никак не поддается. Человек, привыкший брать вершины напором, впервые получает по рукам. Глубоко вдыхая прохладный воздух, парень неспешным шагом бредет по улице. Один ненавязчивый образ то и дело всплывает перед глазами и тут же ускользает. Утекает сквозь пальцы. Как бы Намджун не пытался сжать руку в кулак, чтобы удержать эфемерное видение, ничего не выходит. Парень не знает, как именно заполучить желаемое, но одно знает наверняка — своего он добьётся.***
Говорят, что испытавший боль изменяется до неузнаваемости. — Ты трус, Чонгук. Слова бьют, как хлыст с размаху. — Боишься поднять голову и сказать в лицо то, что думаешь на самом деле. Ведь так? Людям свойственно ошибаться. Людям свойственно идти на поводу своих чувств. Каждый жаждет принадлежать кому-то. В нашем мире это единственный шанс почувствовать себя счастливым. Ты думаешь, что свободен, раз никому не принадлежишь всецело? Ошибаешься. Ты уже попался. В собственноручно созданную клетку, в которую боялся попасть. От осознания становится тошно. Внезапно холодает, но не снаружи, а внутри. Пальцы леденеют, заставляя бездумно сжимать и разжимать ладонь, чтобы согреть. — Молчишь? Вновь пытаешься уйти. Поздно, Чонгук. Куда ты уйдешь от самого себя? Этот голос слишком много требует. Как можно? Как можно так легко залезть в чужую душу и вытащить наружу все то, что бережно укрывалось слоями детской наивности и тишины? Чонгуку страшно. Он не понимает, как внезапно оказался на краю пропасти, стоя спиной к обрыву и лицом к Намджуну. Страх заставляет легкие рвано глотать воздух. Еще один шаг, одно неверное слово — и мальчик упадет в яму, из которой ему не выбраться. Чонгук не шевелится. Чонгук смотрит в лицо своему страху, роняя слезы на теплую куртку. — Чего ревешь? Боишься сказать, что влюбился в меня? Когда подобные слова звучат из чужих уст, оказывается, что всё не так сложно. Старший надумал усмехаться над тем, что Чонгуку в силу возраста и склада характера несвойственно? Он такой же, как и все вокруг. Такой же эгоист, считающий себя центром вселенной. — Это так сложно? Скажи же, вот он я, прямо перед тобой. — Намджун делает пару шагов, сокращая расстояние. Внимательный горящий взгляд впивается, прожигает насквозь. Парень ожидает ответа, наблюдая за беззвучным рыданием. — Эй, мелкий. Прекрати это. Прекратить плакать? Прекратить любить? Прекратить молчать? Тысяча вопросов с тысячью действий роем бешеных пчел носятся в мозгу, перебивая друг друга. С трудом распахнув глаза из-за склеившихся ресниц, Чонгук поднимает голову. Этот ужасный человек выше ростом, что в очередной раз заставляет чувствовать себя отвратительно. — Я ненавижу тебя. — Я знаю, Чонгук. Но это не меняет того факта, что любишь. — Заткнись! — резко съеживается младший, желая в момент стать пылинкой и унестись дальше ветром. — Чонгук, послушай… — Не хочу, — тут же отрезает он, смахивая слезы. — Строишь из себя недотрогу? Хорошо, не возражаю. Но послушай, принцесса, в жизни не всё так просто, как тебе хочется. За свои поступки приходится отвечать так же, как и за свои слова. Боишься ответственности? Боишься обжечься? Чеканит, сотрясая воздух, как сумасшедший. Откуда в Намджуне столько всего? — Если не научишься говорить, никогда не повзрослеешь, Чонгук. — Ты ужасен. — Продолжай. — Ты просто отвратителен! Как ты можешь рушить всё то, что мне дорого? Чего ты добиваешься? Чего ты хочешь от меня? Посмеяться? Так смейся, Намджун! Смейся над глупым мальчиком, который влюбился в такого, как ты. Я ненавижу тебя, слышишь?! Ненавижу, Намджун! Иди ты к чёрту! — злоба, всё это время копившаяся в грудной клетке, в конце концов, находит путь наружу. И чем больше плюётся ядом Чонгук, тем сильнее руки старшего сжимают его запястья. Хотелось ударить по лицу, расцарапать довольную ухмылку до крови, испортить столь привычную картину, но силы иссякали с каждым новым потоком слов. Занесенную для удара руку старший перехватывает с легкостью. Это почти бесполезная борьба, исход которой решен заранее не в пользу Чонгука. Вместо ожидаемых насмешек следуют крепкие объятия. Парнишка вырывается, отталкивая от себя персонального монстра, но хватка крепнет пропорционально сопротивлению. Младший стучит кулаками по широкой груди, стараясь унять боль в глубине себя, но всё больше расслабляется, чувствуя, как пальцы зарываются в волосы на загривке. Он устал сопротивляться. Устал убегать. Устал молчать и терпеть бушующее море, бьющее холодными волнами по внутренностям. С Намджуном бесполезно спорить. Он всегда добьётся своего. — Ты такой трус, Чонгук. — Да, я трус. Доволен? — Более чем. — Ненавижу тебя. — Уверен? — тон голоса меняется. Это что, усмешка? — Заткнись. Просто заткнись. Ты меня бесишь. — Глупый Чонгукки. — Затк.. Но протест тонет во внезапной нежности, разливающейся внутри, подобно сладкому напитку. И Чонгук пьёт этот яд, от обиды кусая губы Намджуна, на что тот отвечает довольно грубо, сжимая волосы в кулак. С ним нельзя по-другому. Намджун слишком… Просто слишком.***
Забившись в угол, Чимин сидит почти без движения. Глаза смотрят, но не видят ничего конкретного. Его взор обращен внутрь себя. На душе так погано, что хочется вырвать из груди кусок плоти, бросить на пол и растоптать. Да, именно растоптать. Пройтись каблуком ботинок по гоняющему кровь органу, чтобы убедить его перестать издеваться. Сколько можно страдать от неразделенных чувств? Сколько можно мучиться, убиваться и пытаться протиснуться в мир разрушенных надежд. В душе Чонгука стены в крови. В душе Чимина битое стекло, по которому он танцует босыми ногами. Изначально обречены. Парень знал, хоть и наивно верил. Наивно, хотя разумная голова твердила прекратить. Но когда рядом с младшим появлялась высокая фигура — срывало крышу от злости. Костяшки белели, когда пальцы сжимались в кулаки. Хотелось отобрать и присвоить обратно себе. Чонгук всегда был рядом, стал частью жизни, а теперь так легко ускользает из неё. Игра в одни ворота. Игра в одиночестве. Чимин прижимает колени, обхватывая их руками. Дышать тяжело, хоть в комнате вовсе не душно. Не хватает рядом Чонгука. Не хватает озорства мальчишки, который сначала обнимает, а потом отталкивает. Сначала говорит о том, что всё прекрасно, им весело вдвоем. И что в итоге? Не нуждается. Ни в ком, кроме Него.***
Исчез. Не оставив ни адреса, ни записки. Все, что нужно, сбежать из города, полного тяжести пережитого счастья. Оно душит. Чонгук терпел, пока мог, но в один момент ослаб. Чимин не оставил выбора. Хотелось кричать, просить, биться головой о стену. — Мы не будем счастливы. Никогда. Он говорил бесстрастно, но болезненно ранил. — Я в тебе не нуждаюсь. В глазах Чимина постепенно тускнел яркий огонек жизни. Постепенно. Чонгук тушил его, плевал на чувства, как плюют на пальцы прежде, чем затушить свечу. — Всё не так красиво, как ты мог себе расписать. Всё это ложь. Не слушай. — Я тебя никогда не прощу. Мы бы смогли. — Я лгал тебе. Пожалуйста, Чимин. — Уходи, — жестко отрезает старший, в момент обрастая колючей бронёй. Пропущенный удар в грудной клетке сказывается на дыхании недостатком кислорода. Младший перед ним по-прежнему красив и хрупок, но сейчас ненавистнее существа нет на земле. — Убирайся, Чонгук. Я всё понял. С каких пор объект своей любви он ненавидит так же, как и человека, забравшего душу Чонгука? Никто не знает. Не слушай. Не слушай меня, это все пустые слова. — На этом и закончим.***
Душные вокзальные площади. Толпы снующих туда-сюда людей, безликих и пустых, как сам Чонгук. Он легко вливается в общую серость, не ища шансов на спасение. Терять дважды подряд — слишком. Тот, кого ты любишь, рано или поздно уйдет. По своей ли воле или обстоятельства вынудят — решение свыше, но Чонгук принимает. Принимает, как данность, как испытание, которое он должен нести в себе. Месяц счастья сотрется годами мучений и ночных рыданий в подушку. Кто-то явно издевается над его птичьим сердцем, подбрасывая в толпу знакомый образ Намджуна. Вон один, высокий, широкоплечий и походка та же. Сдуру чуть не погнался следом. Совсем обезумел от горя, Чонгук. Совсем с ума сошел. Второй отважен по собственной слабости. Не хотелось вешать обязательства, перекладывать ответственность на друга, который давно уже больше, чем друг. Только без черты, лишь чувства. Чимин не всемогущий. Он совсем не похож на Намджуна. От любого упоминания разряд тока по венам. Господи. За что? В руках билет на ближайший рейс. Неизвестно, кто и что ожидает там, но оставаться здесь равносильно умереть в огненной печи. Каждая улочка +10 к общей температуре. Чонгук понимает, что больше нельзя. В легких и так напрочно свинцовая пыль. Кажется, он первый пациент среди недодвадцатилетних с подозрением на рак.***
Контроль и выдержка сами собой занимают положенное место, когда на горизонте появляется опасность. Хищно оскалив пасть, сеульская ночь выпускает из своих недр опасных тварей. Они плотным кольцом окружают, норовя разорвать двоих, оказавшихся в ловушке. — Эй, посмотри, кто здесь! Конечно же, он признаёт одного из сильнейших. Но когда на чужой стороне количество, сила может не помочь. Позади к широкой спине жмется младший, боязливо выглядывая из-за плеча. — Намджун… — Все в порядке. Закипающая кровь прожигает стенки вен, намереваясь залить асфальт. Их слишком много. Много тех, кто желает зубами впиться в горло и задушить. В глазах напротив плещется смерть. Звон цепей в ушах. Только Намджун не привык сдаваться. Жаль, что Чонгука не спрятать. Только если отвлечь на себя и дать убежать. Лишь бы он понял. — Мелкий. Чонгук вздрагивает, улавливая интонацию. — Помнишь, как убегал от меня по этим улицам? Что он задумал? — Отвечай! — Помню. Намджун улыбается, осознавая, что многому смог научить мальчишку. — Тогда, — пока все остаются на местах, старший засовывает руку в карман и достает телефон. Совсем рядом слышится смех, ядовитый и противный, только Намджун не слушает. Он делает это намеренно. Младший не сразу соображает, что в его карман опускается что-то достаточно увесистое. В глазах Чонгука мольба, но старший не видит. Он чувствует спиной, но отметает сантименты. Он сильный, и сейчас совсем не время. — Не надо… — На счет три, — не слышит, но специально. Чувствует, как на боках усиливается хватка. Дурачок. Ты проживешь дольше, если послушаешь. Жаль, что так получается, но единственный шанс спасти дорогого человека — дать ему возможность жить. — Нам… — Раз, два, — почти на автомате произносит парень, глядя прямо в глаза главарю чужаков. – ТРИ! За последние секунды совместные Намджун платит много. Оказавшись не в то время и не в том месте, он привлекает к себе свору, от которой с легкостью бы ушел в одиночку. Но рядом Чонгук, и нельзя его так бросать на растерзание. Слишком дорог, слишком молод и слишком влюблен. Не провожает взглядом, но успокаивается, слыша звуки удаляющихся шагов. Молодец, мальчик. — Смотри-ка, твой друг тебя бросил. — А это неважно, — бросает парень, скалясь, подобно волку. — Можешь продолжать. И чужак спускает поводья.***
Холод людных проспектов забирается под кожу. Под платформой бурным потоком река автомобилей, позади тоже. Кривая фонарей тянется почти до горизонта, освещая путь. Кажется, кто-то небрежно сделал линию, по которой теперь люди путешествуют. Чонгуку надоело скитаться, поэтому сегодня это — его последняя станция. Метро с открытым вестибюлем не скрывает от ветра. Немного страшно от высоты, но, возможно, всё случится быстро. Некогда прекрасные глаза выцвели и посерели, как старые обои, пережившие потоп. Каждодневные следы подтёков вымыли дорожки, оставили под потолком черные пятна сгнившего дерева. Чонгук похож на старую заброшенную квартиру в списанном под снос доме. Потрепанный фасад, выбитые окна, сквозняки в душе. Он тайком вернулся в Сеул. Даже если кто-то увидел бы мальчишку в городе, не узнал. Слишком осунулся и истощился. На станции немноголюдно. Ждать долго, так как поздний вечер. Вокруг яркими цветами мерцает город, развлекая, завлекая, оживляя. Только на парня не действует. Он не живет, а лишь носит остатки тепла за клеткой ребер. Там до сих пор горько от обиды и потерь, но разве можно повернуть назад? Он устал. Устал носить в себе вечное разочарование и боль. Между ним и Намджуном всего несколько метров по прямой вниз и ряд невыполненных обещаний. Ночь холодная и склизкая, разве только не дождит. Между ним и Чимином молчание и толща холодной воды. Но на самом деле — Чонгук и Намджун, а Чимин между. Не может занять место другого, но и не пытается. Этой ночью холодно и мерзко, но в душе всё хуже. Сеул пронизывает иглами сквозь одежду. Отсюда, кажется, видно достаточно. Нужно лишь сделать шаг, чтобы окончить бессмысленный отсчет. Шаг. Всего лишь шаг. Большой, подобный прыжку, и конец придет сам. Яркий свет бьёт сбоку, ослепляя. Видимо, знак. Сошлись звезды. Тронулся внутренний механизм, который, казалось, уже заржавел и успел покрыться коррозией. Чонгук чувствует запах, вдыхает и шагает. В его видении Чимин отталкивает Намджуна, обвивая шею теплыми руками. Пусть так, напоследок, приятно. Но голос рядом прошибает дрожью, вещая: — Слишком молодой, чтобы умирать.