Чудовища

— Я расскажу тебе историю. Голос, густой как мед, льется в уши, затекает в глаза, забивает ноздри, мешая дышать, и бьется волной о черепную коробку, рождая эхо. Вокруг светло, но мертвый белый свет бесполезен — перед глазами плывет вязкая муть. Мураки вытягивает руку и шарит по полу, пытаясь нащупать очки, скорее по привычке. Ведь когда просыпаешься на полу со связанными ногами, то быстро понимаешь, что рядом нет никаких очков. Когда просыпаешься, а твой враг вместо удара ножом одаривает тебя сказкой, то так же быстро понимаешь, что очки не нужны. Тяжелый недобрый взгляд он ощущает кожей. — Ты слушаешь? — спрашивает голос. Кто-то притаился неподалеку, невидимый, и хочет поговорить. Трус, — думает Мураки, начиная проверять веревку на прочность. — Жил некогда на свете мальчик, был он и красив, и талантлив, даже боги прочили ему славное будущее. И семья была хорошая, с традициями. Но вот несчастье — не любили родители свое дитя. Ребенок от другой женщины занял законное место наследника в мыслях отца. А мать… кто разберет, что творится в душе матери, которая обходит сына стороной и лишь изредка кидает на него взгляд, полный досады. Может, боялась? Цветение ненависти продолжалось недолго и принесло долгожданный плод — мальчик поверил, что недостоин любви. Теперь голос кажется благозвучным и до странного знакомым. Притягательным, как бывают притягательны ядовитые змеи. Еще Мураки знает, он не может принадлежать человеку. А те создания, что он призывал из глубин ада, привычные и послушные, всегда были безмолвны. Мысленно Мураки перебирает знакомую нечисть, вспоминает заклинания. Когда тварь подойдет ближе, он будет готов. — Теперь никто не вспомнит, что было раньше — начал ли он забирать чужие жизни или у него появился друг. И то, и другое изменило его жизнь. Слова мерно ударяют в грудь, сминают защиту и впечатываются клеймом поверх старых шрамов. Мураки терпит. Лишь отодвигается машинально, упирается спиной в холодную стену, пытаясь найти в ней опору. Терпение — путь к свободе. Монотонный рассказ дарит иллюзию силы. — Но мысли о мести не отпускали, опутывали удавкой и выжигали сердце. Магия Мураки съеживается под натиском чужой злобы. Он невольно закрывает глаза, под веками оживают непрошенные воспоминания. Это не может быть Саки. — И вот однажды он спас друга от верной смерти. Он был готов пожертвовать собой, и тьма отступила, оставив взамен новую судьбу. — Вранье! — сквозь зубы цедит Мураки. Ликование охватывает его — волшебство закончилось, тварь ошиблась один раз, ошибется и другой. Теперь достаточно увидеть ее облик, и Мураки напрягает глаза. — Думал, я говорил о тебе? Твоя самонадеянность поразительна. Зачем мне складывать рассказ о таком ничтожестве, как ты? — царапающий смех резко обрывается. Когда наступает тишина, Мураки чувствует, как тень страха накрывает его с головой. — Куросаки Хисока больше для этого подходит. Не нужно тебе было его убивать, его друзья расстроились. Перед глазами текут, тянутся, как резиновые, поблескивая кровью, забытые образы. Мураки наблюдает, будто в замедленном повторе, как корчится на земле Хисока, пытаясь свести руки в защитном заклинании, чтобы поставить щит. Все напрасно. Энергия шинигами светящейся лентой покидает его тело. — Сам виноват, — бросает он, не дожидаясь, пока страх переплавится в панику. — Нельзя быть таким доверчивым слабаком. И тогда наконец что-то меняется. Большое темное пятно скользит перед глазами Мураки, так быстро, что невозможно разглядеть силуэт незнакомца. — Ну что же ты? Освободиться просто, — раздается шепот совсем рядом, — смотри. Веревка, связывающая ноги, оживает, распадается темными прядями, которые неспешно ползут прочь, к своему владельцу. Существо окружает Мураки удушливым запахом увядших цветов. Рядом с ним он чувствует себя слабым, как мотылек рядом с ястребом. — Чего ты хочешь? — задыхаясь, спрашивает Мураки. Он еще торгуется, он привык сражаться до конца. — Ничего, — слышит задумчивый ответ. — Желания больше не движут мной, только голод. Тварь наклоняется ближе, чтоб он смог разглядеть ее. Мураки смотрит, завороженный, как знакомые прекрасные черты сменяются оскаленной пастью ёкая, которая исчезает, превращаясь в гладкую маску. Вдруг в лицо плещет фиолетовым, и Мураки понимает, что он глупец. — Никто до сих пор не знает, чья природа одержит верх, если сольются воедино демон с мстительным духом. Я проверю это на собственном опыте, а потом напишу мемуары. Острый коготь осторожно, почти нежно, чертит линии у него на щеке, а потом вспарывает кожу. Ответить Мураки не успевает, только подумать. «Он всегда был слишком импульсивным». Потом приходит боль.