Собака Дамблдора

Дом Дамблдоров был постройкой из темно-красного кирпича, чьи архитектурные вольности заставили бы чопорный Баскервиль Холл поджать губы при встрече, и на его заднем дворе происходили интересные события. Шестилетняя Ариана, ощутив пробуждение своей магии, создавала золотистых стрекоз, и волшебные насекомые кружили над ее головой, пытались усесться на притолоки и долетали даже до забора… Откуда на них пораженно смотрели три пары глаз. — Как она это делает? — спросил один из соседских мальчишек другого. — Давай залезем во двор и узнаем, — предложил тот, и, не откладывая в долгий ящик, подтянулся на руках, перекинув правую ногу через декоративный заборчик… и замер. Потому что как раз в этот момент из-за угла дома показалась огромная черная псина ростом выше любого из мальчиков. Без всяких признаков привязи. Собака вальяжно прошла через рой золотистых стрекоз, любопытно обнюхав одну, которая попыталась сесть ей на нос, и лизнула девочку в щеку. Ариана весело рассмеялась. Ребенок на заборе замер, не решаясь лишний раз двигаться. Сэм Гаскинс, которому было аж девять лет, рассказывал ему о давно вымерших гигантских ящерицах, которые сразу бросались на жертву, если она двигалась. Эта собака вызывала схожие чувства. Пес повернул морду к изгороди и с шумом втянул воздух ноздрями. Приятели страдальца, застрявшего на заборе, тут же припустили прочь со всех ног. Да и сам бедолага, сдавленно пискнув, последовал их примеру: страх того, что черный ужас подойдет ближе, пересилил его опасение сдвинуться с места. Собака лишь проводила детей взглядом, а потом, шумно вздохнув, улеглась прямо в пыль рядом с Арианой. Девочка позабыла о стрекозах и отыскала другую забаву: забралась на спину питомцу и начала теребить мягкие уши, уговаривая его встать на лапы. — Покатай меня, Ласточка. Ну, покатай, — уговаривала она и быстро добилась успеха. Шестилетняя Ариана не была большой тяжестью для бладхаунда, особенно — не чистокровного, так что роль пони собака исполнила выше похвал. А испуганные мальчишки пробежали по тропинке, чудом не сбив с ног высокого мужчину в странном малиновом сюртуке, больше напоминающем мантию, который приближался к дому. — Альбус, — строго сказал он, заходя в дом. — Ласточка снова ходит без поводка? — Только лишь вокруг дома, — очень серьезный на вид мальчик лет десяти оторвался от микроскопа. — Я же просил тебя, — продолжил Персиваль с мягким упреком в голосе. — Наши соседи отвязывают собак на всю ночь, опасаясь воров, — недовольно нахмурился Альбус. — А ты запрещаешь мне отпускать Ласточку в темноте. Когда же собаке гулять? — Поэтому и запрещаю, что опасаюсь за шкуры соседских дворняжек. К тому же Ласточка ночью — то еще зрелище. Не хочется слишком уж явственно напоминать всей округе о собаке Баскервилей. Три года назад, май 1888 года. Джентльмен в низко надвинутой кепке пробирался по огородам, нарочно сойдя с дороги, чтобы не встретить соседей. В руках он нес объемистый сверток, который периодически дергался и тонко поскуливал. — Здравствуйте, мистер Степлтон! Мужчина вздрогнул, и из развернувшегося свертка выпал на землю голенастый щенок необычайно крупных размеров, но, судя по глазам, совсем еще маленький, и вероятно впервые оторванный от теплого живота своей матери. Увидев ребенка, щенок заскулил и немедленно лег пузиком вверх: большая часть псов, которых вдоволь потискали в раннем детстве, инстинктивно боится детей. — Какая у вас замечательная собака! — умилился мальчик. — Я тоже хочу себе щенка, но папа не разрешает, потому что мои брат и сестра еще маленькие. Он говорит, что я должен довольствоваться ими. Как будто я похож на кого-то из тех малолеток, что просят родителей подарить или братика, или собаку! Судя по выражению лица, щенок был для него куда большей мечтою, чем младшие дети. — Сочувствую, — пробурчал Степлтон, тщетно пытаясь поймать расшалившегося питомца и запихнуть его обратно. Собака приняла происходящее за игру и теперь радостно прыгала, уворачиваясь от протянутых к ней рук, припадала на передние лапы и порыкивала, скаля молочные зубки. — А как зовут вашего щенка? — Ласточка. — Но, мистер Степлтон… это — кобель. — Знаю. Ты же не думаешь, что именно я его так назвал? Это творчество Берил. — Вашей сестры? — Гм… Сестры, да. Сначала она добрых полгода твердила мне, что места здесь глухие, и поэтому нам нужна собака крупных размеров, не мельче бладхаунда. Я съездил в столицу и купил метиса этой породы с мастифом. Хорошего настроения Берил хватило ровно на три дня, до тех пор, пока этот щенок не съел остроносые туфли китайского шелка. И теперь она говорит, чтобы я убрал эту псину куда-то подальше от ее вечерних туалетов. — Надеюсь, вы не хотите ее утопить? Это же не гуманно. — Берил не стоит того, чтобы ради нее топили крыс, не то, что собак. Я очень надеюсь, что она скоро найдет себе богатого идиота и убежит с ним в Америку, оставив меня в обществе бабочек. Впрочем, прости, я забыл, что ты маленький мальчик и, наверно, считаешь всех взрослых мудрыми и безупречными. — Мне семь лет, мистер Степлтон, поверьте, я знаю жизнь. — О, целых семь? — он наконец-то поймал щенка, хоть и не без царапин от острых зубов на обеих руках. — Ну, тогда извиняюсь. Я помню, что когда мне было семь, я мечтал побыть юнгой на пиратском паруснике. — А я надеюсь, что стану ученым и буду таким же известным, как супруги Кюри. Вы же слышали про радий? Это — новый металл, для получения одного грамма в чистом виде потребовалось: несколько вагонов урановой руды, сто вагонов угля, сто цистерн воды и пять вагонов разных химических веществ. Он стоит намного дороже золота! — И для чего же он нужен? — В газетах пишут, что для здоровья. Что радий вылечивает от всего, даже лучше набирающих популярность машин, в которых для этих целей используется электричество. Джек Степлтон хмыкнул: — Человечество пытается изобрести панацею с античных времен. Наверняка, пыталось и раньше, но это не задокументировано. А кроме этого что-то полезное в радии есть? — Его соли светятся в темноте. В газете писали о том, что в Лондоне строят госпиталь, где все стены будут в светящихся фресках по мотивам детских сказок и стишков. Жаль, что они не взяли более современный сюжет, например, про нас и марсиан. Вы читали о том, что, возможно, на Марсе есть жизнь? — Разумеется, — кивнул Степлтон. — Новость о том, что Джованни Вирджино Скиапарелли обнаружил на Марсе сеть прямолинейных линий, которые он назвал каналами, до сих пор будоражит умы. Не удивлюсь, если в ближайшее годы кто-то напишет роман о нашей войне с марсианами. Но мне казалось, что дети куда больше любят сказки. Например, братьев Гримм. — Сказки любят девчонки, хотя после правдивых историй от Гримм любая из них не заснет да утра. Кстати, я — Альбус Дамблдор, — мальчик серьезно протянул руку. — Дамблдор из Насыпного Нагорья? — переспросил Степлтон, пожимая детскую ладошку. — Да, я знаком с твоим папой, хотя, как мне кажется, он не слишком общителен. Впрочем, я тоже не слишком люблю болтунов и даже порой предпочитаю своих бабочек людям, так что манера общаться два раза в год меня более чем устраивает. Возвращаясь к собаке, скажу, что несу ее в старую хижину на болотах, пусть пока поживет там. Надеюсь, что Берил вскоре одумается. — А собаке не будет там грустно? Можно я буду приходить и ее навещать? — Гримпенская трясина тебя, я смотрю, не смущает? — прищурился Степлтон. Разговор не мешал ему неспешно идти по дороге. Похоже, что после побега щенка он передумал скрываться от взглядов. — Я провел здесь всю жизнь, — ответил мальчик, шагая в ногу с взрослым. Для своего возраста он был довольно высок, можно даже сказать — долговяз, а потому разница в длине ног не заставляла его семенить, сбивая дыхание, в попытках успеть за Степлтоном. — И знаю, что по-настоящему опасных мест на этих болотах достаточно мало, отец показал мне их все. Могу вам устроить экскурсию, если хотите. — Спасибо за предложение, но у меня пока нет достаточно ненавистных врагов. — Чтобы вы сами не утонули, имею в виду, — пояснил Альбус, усмехнувшись на шутку взрослого. — Кстати, собака, живущая на болотах, это весьма в духе местных фольклорных традиций. — Ты про сэра Хьюго и собаку Баскервилей? — Да. Папа рассказывал, что беспутного Хьюго загрызли его же собственные собаки, потому что он их не кормил. Кстати, скорее всего — тоже бладхаунды, как и Ласточка. У этой породы длинная история охоты на людей, помнится, они даже чуть не догнали кого-то из монархов. — Это был шотландский король Роберт Брюс, — кивнул Стэплтон, на сей раз — покосившись на мальчика с интересом. Как Джек честно признался несколькими минутами ранее, соседи не представлялись ему приятными собеседниками: их кругозор был слишком узок, а суждения — категоричны. Но этот ребенок вел себя по-другому. — Согласно преданию, он долго бежал ручьями, а потом влез на дерево, чтобы гончие его потеряли. Но это уже в прошлом, как, к сожалению, и «закон горячего следа», предписывавший отворять любую дверь, перед которой остановилась собака на поиске. Представляешь, насколько меньше беглых преступников было бы в Англии, если бы их и сейчас искали с бладхаундами? — Сто лет назад с ними искали похитителей баранов. — Ну да, — хохотнул Степлтон. — Эволюция породы от шотландского короля до барана. Впрочем, мы уже подходим к болотам, а они не любят тех, кто отвлекается на посторонние вещи. Нам с Ласточкой пора в путь. Рад был познакомиться, Альбус. Ты можешь приходить к щенку, когда хочешь, но только я умоляю тебя, будь осторожнее. — Большое спасибо. Приду обязательно. Август 1889 года. Домик Степлтона в сердце Гримпинской трясины. — Альбус, а что ты говорил про люминесцентные краски? — Художники ревностно охраняют свои секреты, но всем уже известно, что зеленое свечение изображения можно получить, пользуясь смесью соли радия с сульфатом цинка. А для чего это вам, сэр? Хотите написать портрет сэра Чарльза Баскервиля, светящийся в темноте? — Что-то вроде такого. Спасибо. Сентябрь 1889 года, дом семьи Дамблдоров в Девоншире. — Альбус, подойди, пожалуйста, ко мне. Ты знаешь, что старый маггл по фамилии Баскервиль найден мёртвым рядом со следами гигантской собаки? — Да, отец, уже слышал. — Тебе есть что сказать мне по этому поводу? Альбус промолчал. Его отец вздохнул и отложил в сторону «Ежедневный пророк», указав отпрыску на соседнее кресло. — Сынок, я никак не препятствую твоему увлечению маггловской наукой и дружбе с людьми, не являющимися волшебниками, — начал Персиваль. — Так как полагаю, что история нашего народа слишком пропитана нетерпимостью, чтобы я вносил свои несколько кнатов в эту копилку. Но смерть — это очень серьезно, и я сомневаюсь, что Джек Степлтон — этот тот человек, с которым стоило бы здороваться за руку. — Не могу представить себе, чтобы мистер Степлтон хотел убить старого Баскервиля, — сказал Альбус, забираясь на кресло с ногами. — Доктор Мортимер сказал, его смерть была естественной. — Но ты же не будешь отрицать, что Степлтон напугал его той гигантской собакой, о которой ты столько рассказывал? Вместо ответа Альбус лишь засопел. Возразить ему было нечего. — Дорогой, поверь опыту человека, который прожил в этом мире чуть дольше тебя: не все люди хорошие, и, скажу даже более, неплохой человек, один раз преступивший черту, будет вставать перед таким искушением снова и снова. Я слышал, что доктор Мортимер ездил в Лондон за сыщиком. Эта история точно не кончится хорошо, и я хочу, чтобы ты держался как можно дальше от Джека Степлтона. — Но, отец, а как же Ласточка? — возразил мальчик. — Я знаю этого пса с тех пор, когда он был щенком, и абсолютно уверен, что Ласточка не кусает людей вообще, как и положено настоящей охотничьей собаке. Но лондонским хлыщам для убийства хватит и внешности, на все прочее им наплевать. — Альбус, сейчас ты ведешь себя грубо и некрасиво, — в голосе Персиваля появились строгие нотки. — Называть незнакомых господ словом «хлыщи», не побеседовав с ними даже раз? Понимаю, сейчас ты расстроен, но нужно следить за собой и не бросаться словами, способными оскорбить. К тому же не забывай, что это всего лишь собака. — Это — моя собака, отец! И если мистер Степлтон решит выследить сэра Генри… — … то ты ни за что, ни за что не пойдешь ночью на эти болота. Да, тебе уже восемь лет. Но человеку без палочки нечего делать в компании магглов… — Людей! — … с огнестрельным оружием. Испуганному охотнику ничего не стоит выстрелить просто на звук, а я хотел бы дожить до твоих внуков. Так что пообещай мне не вмешиваться, и я дам тебе слово, что сделаю для твоего пса все, что смогу. По рукам? Альбусу ничего не оставалось, кроме как согласиться. Октябрь 1889 года, ночь, Гримпинская трясина. Окрестности Гримпина в конце октября — жутковатое место. Хэллоуин был еще далеко, но на болотах было достаточно жутко и в другие октябрьские ночи. Персиваль Дамблдор крепче сжал в руке волшебную палочку, в очередной раз запретив себе использовать заклинание «Люмос». Если он правильно понял расклад, собаки и Степлтон сейчас охотились на сэра Генри, а лондонские сыщики, соответственно, на злодея с собакой. Поэтому, если Персиваль хотел оказаться сюрпризом для тех и других, ему стоило вести себя тихо и быть незаметным. Он медленно шел по тропе, ведущей от Баскервиль Холла к домику Степлтонов, зная, что Генри будет возвращаться тем же путем. Для того, чтобы добыть эту информацию, Дамблдору не потребовался Империус, вполне хватило и чашки чая, распитой с Мортимером. Уважаемый доктор всегда был довольно болтлив, и сейчас Персиваль думал о том, что против Степлтона сыграла его изоляция, потому что про сегодняшнюю засаду в окрестностях знали и утки. Внезапно впереди раздался хриплый вой, а потом не менее ужасающий человеческий крик. Перестав таиться, Персиваль припустил вперед со всех ног, но, сделав лишь десять шагов, замер, парализованный жутким зрелищем. По тропе прямо на Дамблдора бежал человек с лицом, перекошенным от ужаса так, что было трудно узнать в нем сэра Генри из Баскервиль Холла. А за ним неслась… неслось… нечто большое, черное и светящееся. Первая мысль Персиваля была: «Инфернал!». Отреагировал он соответственно. — Эверте статум! Чудовищный зверь, взвизгнув, отлетел назад. Последовавшее «Протего!» раздалось вместе с выстрелом. Пуля, направленная в то место, где чудовище было секунду назад, отразилась от невидимого щита и улетела обратно, вынудив невысокого, похожего на фокстерьера мужчину резво отпрыгнуть в сторону. К несчастью, в стороне от тропинки лежало гримпинское болото, так что стрелок тут же увяз, огласив тишину ночи проклятиями. — Люмос! — он хотел сделать это с самого начала и теперь перестал бороться с собой. Ну что же, картина немножечко прояснилась. Сэр Генри лежал на тропе лицом вниз, собака спокойно сидела возле окружающего его невидимого барьера. При свете волшебной палочки Персиваля зеленое сияние ее морды поблекло, так что на инфернала пес уже не тянул. В засаде, как оказалось, ждали не двое, а трое людей, и один из них соображал быстрее Дамблдора. Убедившись, что опасности для жизни Баскервиля сейчас нет, он положил руку на предплечье спутнику, тоже приготовившему револьвер, и покачал головой, давая понять, что стрелять больше не следует. Его темные глаза смотрели на Дамблдора с искренним интересом. Не очень частая реакция у магглов, впервые сталкивающихся с волшебством. — Сэр, — обратился он к Персивалю. Выговор у незнакомца был самый что ни на есть столичный. — Я склонен предположить, что вы легко можете вызволить инспектора из унизительной ситуации, в которую он, к несчастью, попал. Возглас «Тысяча чертей!», раздавшийся со стороны болота, показал, что борьба полицейского и трясины затягивается, ибо болото таки оказалось упорным противником. — Если я прав, попрошу вас это сделать, — продолжил лондонец. — И я, и инспектор Лейстрейд будем вам благодарны. Дамблдор взмахнул палочкой. — Асцендио. Болото тоже являлось водой, так что тело инспектора оказалось успешно вытолкнуто на поверхность. Правда, от неожиданности он потерял равновесие и чуть не упал, поэтому Дамблдор поспешно добавил: — Мобиликорпус. Растопыривший руки и ноги Лестрейд благополучно долетел до безопасной тропинки, где его аккуратно опустили на землю. В полете инспектор напоминал уже не фокстерьера, а разозленного, шевелящего клешнями омара. — Глазам не верю! — воскликнул доселе молчавший участник охоты. Персиваль мрачно подумал о том, что память всем магглам придется серьезно почистить. Он не любил применять «Обливейт» — главным образом потому, что видел достаточно случаев, когда небрежность магов в заполнении информационной дыры оборачивалась всякими казусами. Но сейчас выбора не было. — Как вам известно, друг мой, — ответил ему лондонец, просивший у Дамблдора помощи для инспектора, — я — детектив, что означает высокую степень критичности к миру. Но при всей моей величайшей готовности его познавать, я верю: Вселенная устроена слишком сложно, чтобы на это хватило всей человеческой жизни. — И, повернувшись к Персивалю, добавил: — Мы еще не знакомы. Я — Шерлок Холмс, лондонский детектив. Это — мой друг, доктор Уотсон, а господин, которого вы благородно спасли из трясины, инспектор Лестрейд, Скотланд-Ярд. — Персиваль Дамблдор. — Я слышал о вас, — заметил мужчина, названный Уотсоном. — Однако решил, что раз вы живете далеко от Баскервиль Холла и не общаетесь с его хозяином, то вся эта история вас не касается. Но вот сегодня вы здесь. Умоляю, скажите, где я ошибся? — Вы правы, мое знакомство с Баскервилем нельзя назвать близким, — ответил Персиваль. — Мы раскланивались на дороге и снимали друг перед другом шляпы, встретившись на деревенской ярмарке. Но мой старший сын знает эту собаку и очень волнуется за нее. Поэтому мне как отцу пришлось пойти на болото: таков был единственный способ удержать Альбуса дома. — Понимаю вас, — произнес Холмс. — К сожалению, я не женат, но видел массу примеров того, как родительская любовь толкает людей даже на более странные вещи, чем преследование гигантского пса в темноте на болотах. Все, не сговариваясь, посмотрели на собаку. Она вела себя все так же спокойно. — Эта тварь съела Снуппи, — сказал Уотсон. — Я в этом уверен. — Вероятно это так, дорогой друг, — ответил Холмс, — но она вряд ли поймала его на болотах. Спаниель либо пришел в ее будку, либо, что вероятнее, его привел в будку к собаке ее хозяин. А все псы охотничьих кровей агрессивны к животным, особенно — к сородичам своего пола, это инстинкт. Натравить же такую собаку на человека намного сложнее, и мы с вами, господа, имеем возможность увидеть это воочию. И он уверенно подошел к замершему псу. — Осторожнее, Холмс! — Не волнуйтесь, — сказал детектив, пристально глядя собаке в глаза и медленно протягивая к ней руку. — Псы без дефектов в психике чувствуют вожака в уверенно ведущем себя человеке. А этому зверю хоть и не повезло с хозяином, сделавшим из него орудие устрашения, но он остался всего лишь собакой, хоть и довольно большой. Произнеся это, Холмс положил руку на голову псу. — Лежать, — произнес он уверенным голосом. Собака покорно легла. Лейстрейд ахнул, Уотсон немного расслабился, Дамблдор — тоже. — Думаю, дорогой друг, — сказал Холмс, обращаясь к Уотсону, — вам стоит написать в книге, что Лейстрейд убил чудовище, и его труп поглотило болото. Ваши читатели легко предпочтут вымысел правде об этой собаке. — А что делать со Степлтоном? — спросил полицейский. — Такая собака — вполне даже оружие, так что его можно привлечь за покушение на убийство. — Не думаю, что Джек Степлтон станет дожидаться нашего правосудия, — пожал плечами Холмс. — Наверное, он уже пакует багаж, и, говоря между нами, я бы дал ему убежать. — Почему? — удивился Уотсон. — Он не кажется мне законченным негодяем, — пояснил Холмс, — да и непоправимого — гибели сэра Генри — нам удалось избежать. Что до Сэлдона, то с его смертью все, даже Элиза Берримор, вздохнули свободнее. Да и убил его именно страх, как и старшего Баскервиля, страх, не собака. Вы сами видели, что на теле покойного не было следов когтей и зубов. — Подобного пса вовсе немудрено испугаться, — проворчал Уотсон, косясь на собаку. — И те не менее, — парировал Холмс. — Ни на собаке, ни на ее хозяине — бывшем, надеюсь — не «висит» ничего однозначно криминального. Поэтому я и сказал то, что сказал. — Предоставьте это полиции, мистер Холмс, — вмешался Лейстрейд, на глазах обретая потерянную было уверенность. Немудрено слегка стушеваться, если тонешь в болоте в двух шагах от четвероногого ночного кошмара. — Охотно, — согласился с инспектором частный сыщик. — Но я не буду особо переживать, если ваши коллеги вдруг ничего не найдут. — Вас я попрошу быть свидетелем, сэр, — произнес Лейстрейд. — Правильно, господин Дамблдор, — поддакнул Холмс. — сейчас самое время что-то сказать уважаемому инспектору. И Персиваль произнес: «Обливейт». Сентябрь 1892 года. Лондон, вокзал Кингс-кросс. — Белый фосфор? — возмутился Альбус, листая книгу с названием «Собака Баскервилей». — Папа, ты видел? Этот маггл Уотсон написал, будто Стэплтон намазал морду живой собаки белым фосфором, который почти так же ядовит, как цианистый калий! — Я слышал сейчас слово «маггл»? — переспросил Персиваль, пока Кендра проверяла багаж, приготовленный к отправке старшего сына в школу. Ариана и Аберфорд, чувствуя беспокойство родителей, в последние дни просто сходили с ума. Впрочем, как и положено погодкам, еще не доросшим до посещения Хогвартса, но предвкушающим день, когда сова принесет им письмо из волшебной школы. — Браво, сынок. Всего лишь одна научная неточность , и ты готов позабыть свои принципы и разделить мир на «нас» и «них»? — Извини, — Альбус потупил глаза. — Мне не стоило так говорить. Но… неужели «соль радия» — это так сложно? — Тебе стоило стать консультантом, — сказала Кендра, потрепав сына по рыжим локонам. — Тогда бы читатели доктора Уотсона выучили слово «рентген» и все остальное, входящее в круг твоих интересов. — Я знаю, что будущее за наукой! — сказал Альбус, с видом «я слишком взрослый для нежностей» уворачиваясь от материнской ладони и деловито направляясь на платформу девять и три четверти. Персиваль улыбнулся в усы: его сын был увлекающейся натурой, и поэтому Дамблдор —старший не сомневался, что не далее, чем на зимних каникулах он услышит от Альбуса дифирамбы школе и магии. — Ты уверен, что хочешь взять с собой Ласточку? — уточнил он. — Да, — твердо произнес Альбус. … именно с того года «собаки» оказались вычеркнуты из списка животных, которых ученики могут брать с собой в Хогвартс.