Октябрь-ноябрь

Октябрь сегодня бешеный. Осень какая-то ненормальная во всех смыслах этого слова. Утром эта мадам поливает меня лучами солнца, а когда иду домой, то под таким ливнем ни мыться, ни стирать дома не нужно. Бытовуха носит мое обручальное кольцо. Несомненно, счастлива, что я узаконил наши отношения. Хотя я-то знаю, эта сволочь встречается даже с тобой. Только ты или они боятся признать это. Плюетесь сейчас в меня, да? Зря, очень зря, ведь я прав. Она стоит у тебя за спиной и гладит твои волосы. После двадцати пяти особенно начинает жрать мозги. Но никуда не денешься. — Жизнь такая, — говорит мать. Вообще, я не люблю осень. Каждый раз, идя на работу, сталкиваюсь с холодами, противным солнцем и голубым небом. Нет, солнце я люблю. Просто оно в сочетании с летним безоблачным небом выглядит так погано и лживо. Вот что-что, а фальшь я не переношу. Еще попадаются турники, лесенки, качели. Сюда я часто убегал в детстве, когда мои скандалили. В голове звучат голоса ругающихся родителей. Уже больше десяти лет прошло, а все помнишь, как каждый год в октябре их как будто разжигало устроить истерику с подачей на развод. Люди так живут не только в октябре, но и в марте, даже в июне или январе. Устраивают скандалы, подают на разводы, ненавидят друг друга и существуют вместе по какой-то непонятной причине. — Жизнь такая. Вот светлеть начинает позже, до часов семи в каждом, считай, окошке горит свет. Кто-то в школу, кому-то на работу. У каждого этого оранжевого свечения с ситцевыми занавесками есть своя история. Но заглядывать в окно — неприлично. Личная жизнь. На остановке много народу толпится. Все грустные, недовольные, в глазах — боль. Завидят на повороте автобус и давай толкаться. Если «повезет» — сядешь с широкой женщиной, от которой несет чем-то отвратительным. Тут в нос ударят сигареты, а от мужика, что держится за поручень, нависнув над тобой, вообще понесет водкой. Никаких сладких духов, нежности карамели, легкости шоколада. Только сигареты, пот, спирт, дешевый одеколон и парфюм барышень, которые с утра вылили на себя чан с мерзостью за триста рублей. Так пахнет разочарование и повседневность. Смотришь по сторонам, видишь людей, выискиваешь кого-то особенного. Стоит у окна. В сером пальто, в штанах в тон, только ботинки бирюзовые. Но не портят картину. Нос большой, крючковатый, глаза светлые, ресницы такие, что любая девчонка позавидует. Волосы немного слипшиеся, тонкие, русые, прикрывают уши. Стрижка из Советского Союза. Так набрасываешь его необычную личность к себе в блокнот. — Чо? Как? А я ничо, гы, еду, — начинает говорить он гоповатым голосом, делая неправильные ударения в словах. Так книжка с хорошей обложкой возвращена на полку, а рисунок перечеркнут. Скорее бы домой, смыть под горячей струей бесполезную влюбленность. Хорошо, что с людьми сейчас пересекаюсь мало. Сижу дома, с работы турнули. — Иллюстрации у Вас однотипные, нет смысла держать. А людям нравилось. Теперь свободный художник. Рисуй в переходе! Тучи сгущаются, темнеет уже в пять. Небо становится серовато-синим. Солнце уходит за высокие, однотипные дома, прячась от не менее не оригинальных нас. Внутри что-то ударяется пару раз, озвучивается и затихает. Так внутри меня умирают последние чувства и надежды на светлое будущее. Бытовуха уже спит со мной, так что нет никакого желания искать себе применение в жизни. Помню, в учебнике «Окружающий мир» за третий класс читал рассказ о том, что все мы хотим стать великими, но это мало у кого получится, ибо по большей части люди эгоистичны и самолюбивы. Сейчас меня, лежащим на боку, смотрящим через треснутые очки в темную стену, трудно представить великим художником. Рисовальщик если. Нашел недавно чек с Почты России о переводе тысячи на чей-то счет. Долго думал, но так и не вспомнил имя этого человека. Начало потрясывать, даже потекли слезы, ибо осознал, что такого важного события в своей жизни не помню. — Ты просто заработался, — говорит в трубке мать. А я проверяю свои последние отправления, вижу каких-то Вадимов, Сергеев, Ален и Михаилов, которым я то что-то отправляю по двести грамм, то перевожу деньги. Листаю телефон, вижу фотографии порога, дороги, салона автобуса. Грешу, что камера сама включилась. Дальше фотография спящего меня, хотя живу один. Судороги сводят ноги, падаю на пол и заливаюсь слезами. Так страшно узнавать день за днем, что ты не помнишь то, что с тобой было. Решаюсь разбавить одиночество, знакомлюсь в сети с девушками. Пора выбрасывать дурь из головы, находить себе женщину и строить семью. Так хочется тишину, покой, сына или дочь, чтобы фотографии спящего меня имели какое-то обоснование. Жить в квартире на первом этаже, чтобы каждый мог заглянуть и понять, что у нас желтый свет, вместо занавесок — жалюзи, и все не как у людей, в хорошем смысле этого слова. Девушки меняются со скоростью одна в сутки. Несомненно, кто-то просит рисовать обнаженку, кто-то строит из себя недотрогу, но в итоге все оказываются в моей постели. Это происходит быстро, нацелено на «не облажаться». Вбиваешь брюнетку, блондинку, шатенку, снова блондинку в матрас кровати, а разницы и искры не чувствуешь. Я даже пробую с мужчинами, смахивая все на то, что все люди двойственны по своей природе, и ничего страшного, что я вернусь к былому разочек-другой. Так страшно потерять себя и не знать ответа на вопрос: «А что нравится мне?» Какой-то еврейский мальчонка сидит у меня в комнате, болтает о том, что ему страшно признаться, как сильно он любит мои работы, как я хорошо сложен и как сексуально у меня покусаны губы. Подношу руку к своему лицу и чувствую, что мое тело совершенно не имеет запаха. Он набрасывается на меня, мы тянемся в спальню, пересчитав стены и углы по пути. Сначала он кричит подо мной от боли, а потом задыхается от наслаждения, проявляя инициативу, добровольно насаживаясь на меня. Его кудрявые волосы мягкие на ощупь, тело хрупкое и бледное, а его большой, но аккуратно выточенный нос прекрасен, когда мальчишка откидывает голову. Внутри него взрывается солнце, уничтожая целую систему, разве что не галактику. А у меня шарик пару раз ударяется о железные стенки и затухает. Наутро приходится объяснить, что для любви недостаточно стоячего члена. Хочется еще и сердце с душой задействовать. Мимолетные порывы прекрасны в его шестнадцать, но не в мои двадцать пять. В эти годы видишь любовь совсем иначе. Курю на балконе. Хотя точно помню, что никогда и не начинал. Но раз у меня дома лежит пачка сигарет, незнакомая мне зажигалка, то это все мое. — Я просто заработался. Бесы на плече немного кусают за уши, болтают ногами. Мне стыдно с ними выходить на улицу. Дождь стучит по стеклу, ночь укрывает мраком и холодом этот город, последние листья держатся на деревьях изо всех сил. Трава, правда, местами еще зеленая. Чокнутый октябрь. Подруга дарит на Хеллоуин сделанного вручную тряпичного человечка в черном полосатом костюме, с глазками-бусинками и шнурком, торчащим изо рта вместо языка. Ночью у меня начинают биться на кухне тарелки. А этот человечек втягивает в себя язык-шнурок, повернув голову ко мне. Хватаю его, рву напополам, где проходит шов, влетаю на кухню, видя, что вся посуда в полном порядке. Что скажет подруга, когда увидит подарок? Надо завести кота, чтобы спихнуть все на кого-то. Деревья под окном качаются с такой силой, что, кажется, переломятся пополам вот-вот. Четырнадцатый этаж моего дома, самая крыша и, конечно же, я. Срываю с себя куртку, кидая ее в воздух. Пусть лучше ее разорвет ветер, чем эти прекрасные деревья. Солнце вдалеке начинает опускаться, освещая оранжевым светом меня. Облака нависают впереди, как бы расчерчивая солнце на две части. Снизу они темные, сверху золотистые. Лучи уходят за однотипные дома. Все они, похожие друг на друга, смотрят на меня. Так бы хотелось нарисовать на своем балконе что-то красивое, необычное, выделиться из этой чертовой массы. Первый снег падает в мои открытые ладони. Острые края снежинок режут кожу, первые капли падают на покрытие крыши. Высокие антенны ударяются друг о друга. У кого-то явно сейчас помехи по ТВ. Надо позвонить матери... Только жаль, что телефонная книга имеет лишь три номера, которые мне совсем неизвестны. Есть ли у меня мать? Есть ли я сам у себя? Мы в этом мире давно тронулись умом, просто каждый на своем фоне и в своей степени. Отшагиваю назад, наступая ногами в лужу от вчерашнего дождя. Одна моя нога оказывается босой, поэтому холод тут же сжимает кожу. Смотрю на свое отражение в этой луже, видя лезвия, которые крепко сжимают мои пальцы. Какой колючий сегодня снег. Ну, здравствуй, ноябрь.