Чтобы жили наши дети

У Юри маленькие теплые ладошки и большие наивные глаза. Она смотрит на него и забавно дует губки, одновременно сжимая края платья хрупкими пальчиками. Вся ее поза говорит о том, что либо будет так, как сказала она, либо никак. В общем-то, он и не думал отказывать ей в такой маленькой просьбе. Но… это странно. На журнальном столике стоят две чашки с ароматным травяным чаем, а от камина пышет жаром. В их маленьком лесном домике не было телевизора, телефона. Пожалуй, только огромный книжный шкаф, забитый сказками и классической литературой, да радио на подоконнике в кухне. Эген любит слушать музыку, готовя завтрак. — Почему в полоску? И… причем здесь коты? — Я не могу выбрать между синим и голубым, — печально тянет она, выдыхая. Ведет себя так, будто стыдится этой глупой нерешительности. — Поэтому… ну, вот. А кошки — очень умные животные! И дети любят кошек! «Юри любит кошек» — читается между строк. — Хорошо, — говорит он и проводит ладонью по лицу, пытаясь скрыть довольную улыбку. Впрочем, бесполезная попытка. Эген же все видит! — Но это будет очень сложно! Ты уверен, что справишься? Не то чтобы я была в тебе не уверена, но это же так трудно! Столько сил придется приложить! — Я справлюсь. Неужто сам Сатана не сможет обустроить детскую? Ты меня недооцениваешь. — Ну, я же просто спросила, — она пихает его в бок, хихикнув. — Должно быть, мы самая странная пара в этой вселенной. — Почему? — Потому что я выбираю обои в полоску, а ты красишь стены в белый цвет. У нас же разные вкусы! Кто-то сказал бы: «Потому что ты дьявол, а она — та, кто должен изгнать тебя из этого мира!» — Глупости все это, — бросает он, махая ладонью рядом с собой. Юри тут же плюхается на диван. Она обнимает его и трется носом о широкую мужскую грудь. И от волос Эген пахнет медом и молоком. Сатана думает, что родинки на ее лице можно целовать и целовать, что губы ее сладкие на вкус, что Юри теплая и живая. — Ого, кто-то из малышей толкнулся, — взволнованно выдыхает он, проведя ладонью по заметно округлившемуся животу девушки. — Они всегда толкаются, когда ты рядом, — она дует губки. — А со мной ведут себя тихо и смирно! Будто бы я тут самая строгая! Кажется, дети любят тебя чуть больше. — Меня невозможно не любить, — тянет он, не уловив ни единой осуждающей нотки в ее голосе. — Чувствуют, от кого получат все, чего только не пожелают. — Детей нельзя баловать, — она укоризненно качает головой. — Юри, они же еще не родились. — Но малыши тебя слышат и уже знают, что ты их слишком сильно любишь, — шатенка тихо смеется, а потом обращается к своим детям. — Нет-нет, детки, мама не разрешает, чтобы папа вас баловал! — Только между нами, — мужчина склоняется к животу, тихо шепча, — у нас самая красивая мама на свете! — Перестань меня нахваливать, — хихикает девушка, жмурясь от удовольствия. — Но спасибо! Мужчина лишь качает головой. — Знаешь, тебе рано или поздно придется проснуться, — печально улыбается Юри, гладя Сатану по волосам. — Не хочу. — Ты погубишь себя, если продолжишь жить иллюзиями. — В том мире меня никто не ждет, — он вдыхает аромат меда и молока. — В том мире ты мертва. — Но наши дети живы. В том мире есть частичка меня и тебя. Нас. — Они ненавидят меня. — Они просто не знают правды. Расскажи. Юкио и Рин — умные мальчики, — тонкие пальчики проходят вдоль шеи и зарываются в черные, непослушные волосы. — Юри, почему ты оставила меня? — Чтобы жили наши дети, — она улыбается. — Я любила их больше жизни. Он выдыхает и просыпается в своей постели. Один. В кромешной тьме. Пожалуй, вечность — самое худшее наказание для него.