Рождение Рута

Ночной Руат спит спокойно. Зоркий страж лежит у порога, не спуская глаз с закрытых ворот — любой, кто рискнет зайти внутрь, познакомится с его зубами! — а высоко над ним одинокий дракон, сидящий на скалах и отлично видимый на фоне поднявшейся луны, время от времени расправляет крылья, будто обнимая ими Холд: все хорошо. Все хорошо! Еле слышно похрапывает в своей комнате старый Лайтол, на время забывший о своих кошмарах — тень коричневого Ларта застыла у него в изголовье, прикрыв бывшего всадника и даруя ему столь необходимый покой. Деловитый Бранд заснул прямо за рабочим столом, использовав груду бумаг в качестве подушки, и его голубой файр, не сумев разбудить хозяина, свернулся у него на голове, зажмурив светящиеся бусинки глаз. Спит юный лорд Джексом — после уроков, заданных наставником, все его пальцы в чернильных пятнах, но завтра прилетает Н′тон, и вместе с ним можно будет слетать на Ледяное озеро, так что даже во сне мальчик улыбается, предвкушая встречу с бронзовым всадником… Спят все — поварята и слуги, девушки с кухни и парни с конюшен. Повизгивают уставшие собаки, в полусне трутся мордами о кормушки скакуны. Даже надоедливые ползуны, кажется, на время забыли о своих паутинах и застыли где-то в темных уголках, куда не дотягиваются ни щетки, ни тряпки, ни острый глаз уборщицы, в очередной раз решившей навести порядок в кладовке. Руат спит, от подвалов до чердаков. Всюду царит тишина… Но все же, если осторожно пройти через двор и заглянуть в двери маленького амбара, стоящего чуть в стороне от главных дверей, то можно увидеть, как на лежанке, вздрагивая от носа до хвоста, беспокойно мечется белый дракон. Обычно Рут спит тихо, лишь время от времени вздыхая или почесываясь лапой; редко когда ему приходится просыпаться и, окинув помещение мутным взглядом, снова уронить голову на край ложа. Ему не приходится ни о чем беспокоиться до самого утра — ярко-бессмысленные драконьи сны уносят его за собой, будто теплым потоком — но иногда… Иногда — увы! — задержавшиеся в глубинах сознания кошмары приходят за каждым из нас. И, если судьба бывает на него за что-то недовольна, Рут снова и снова видит страшный сон, так похожий на воспоминание. Окрашенное болью. Отчаянием. И надеждой. Он вспоминает о том, что было в самом начале. Он снова и снова возвращается туда, откуда пришел… В этот странный мир, что был пуст, когда он в нем появился. В этот мир, что останется пустым, когда его окончательно не станет. Маленького живого создания, лишь накануне открывшего глаза и осознавшего, что оно — существует… После чего безымянная душа погружается во мрак забвения. Кто… он? И зачем, зачем вообще появился на свет?.. Он не знает. Он задавал эти вопросы множество раз, но так и не дождался ответа. Никто не собирался его учить. Никому не было дела до его одиночества. Он был один, один, совершенно один. Он слышал музыку. Пение. Не ушами — всем телом. От костей до кончиков крыльев. Он пытался отвечать, пытался петь в ответ, но кому нужна его слабая нота, тут же рассеиваемая толстыми стенами? Он чувствовал, как слегка дрожит пол, как трепещет его тело, как отзывается на странный и прекрасный зов — «Пробудись!» — и это не давало ему покоя. Не позволяло вновь очутиться в безмолвном забвении. Этой песне он был нужен. Эта песня звала его за собой! И вот впервые, точно спущенная пружина, крошечное создание разворачивается в своем узилище, готовое пойти на приступ. Удар! Удар! Еще, ну еще немножечко! Оно бьется из последних сил, задыхаясь в кровавом кошмаре. Его легкие мучительно ноют — никогда не знавшие воздуха, они требуют его каждой клеточкой, они горят, горят, пылают! — и существо продолжает сражение, пусть даже где-то глубоко внутри знает: ему не выиграть. Оно сгорит дотла еще до того, как успеет найти путь наружу, оно превратится в пепел, в пыль, развеется в черном ничто и исчезнет навеки — но все же не перестает надеяться. Что кто-то его все-таки услышит. Что кто-нибудь — ну хоть кто-нибудь! — придет к нему на помощь! …Где ты?! Оно помнит, помнит. То, первое прикосновение — и тела, и души, когда еще полусонный малыш очнулся в своей темнице и повернулся в ту сторону, где чувствовалась чужая… нет, совсем не чужая, но такая знакомая рука! Он прижался к скорлупе так плотно, как только мог, он всем своим естеством развернулся навстречу родному-близкому-незнакомцу, дабы ощутить его… дабы почувствовать, что они — похожи. Жалость… да, там была жалость, но выше этого — сострадание. Понимание. Они оба не сумели познать материнской любви, они оба заранее были признаны мертвыми — и оба же так хотели жить, так сильно, ужасающе сильно цеплялись за свое существование! Где же ты?! Он умирает. Песня звучит все глуше, сквозь гулкий рокот в ушах, и он растворяется в песне… растворяется в тишине. Он сражается из последних сил, но они тают на глазах. Он судорожно бьется, колотит лапами, крыльями, хвостом — но все без толку, без толку! Остановиться уже невозможно — слишком, слишком страшно! — поэтому он бьет, бьет и будет бить, пока не исчезнет окончательно, пока весь мир не провалится в бездонную!.. …Как вдруг — удар! Резкий, сильный — не изнутри, снаружи! Словно звонкая пощечина, словно рывок за шкирку: просыпайся! Ну же, вставай! Да вставай же! А потом — еще удар! И еще! Оглушительный скрежет ломающейся стены — так, наверное, могла бы грохотать оболочка мира, вздумай ее кто-нибудь разрушить — и мир рушится, и тьма наконец-то исчезает! Маленькое существо еще не на свободе, но оно впервые за свою короткую жизнь видит рассеянный свет — свет, свет, выход! — и бросается ему навстречу, и маленький нос пробивает плотную оболочку, чтобы сделать первый обжигающий вздох… как же прекрасен воздух! Как изумительно он наполняет легкие, кружит голову, возвращает силы!.. — Ты хочешь жить — как хотел я! И ты нуждаешься только в небольшой помощи — как и я когда-то! Он слышит этот крик, он кричит в ответ — он здесь, он жив и он хочет жить! Первый вдох наполняет его энергией, и он начинает биться еще неистовее, словно желая помочь своему спасителю, своему освободителю, что разрушил стены его тюрьмы… что продолжает их разрушать! Он нужен кому-то! Он все-таки кому-то нужен! И когда ужасающе холодная, опаляющая, приятная волна воздуха окутывает все тело новорожденного, и, не сумев удержать равновесия, тот летит на горячий песок, на твердую и колючую землю — эта мысль продолжает стучать в его голове живительным биением, ничуть не хуже яростно колотящегося сердца заставляя малыша дышать, и двигаться, и чувствовать… и жить! Ради этой мысли он был готов еще не раз оказаться в раскаленном сумраке, еще не раз ощутить все это давящее одиночество, ибо лишь желаннее тогда было освободиться от оков, почувствовать всю тяжесть своего неожиданно неуклюжего тела, опереться на мягкие, ласковые, дружеские, такие любящие руки! Он любил… о как же он полюбил его, этого мальчика с взъерошенными темными волосами, что стоял рядом с ним, поддерживая хрупкого дракончика, что смотрел ему в глаза — ему в глаза, в душу, в само переполненное любовью сердце! Его друг, его брат, его единственный и самый-самый лучший всадник! «Рут… меня зовут Рут!» …после чего судорожно прижатые к бокам крылья расслабляются, опадая на землю, и, не открывая глаз, маленький белый дракон разворачивается на своем ложе — так, чтобы утром, едва проснувшись, сразу же увидеть Джексома, его небрежно раскинутые руки и ноги, его задравшуюся во сне одежду, его приоткрытый рот и безмятежное выражение лица. Он долго смотрит на него, когда просыпается. Это похоже на ритуал. На доказательство того, что тот кошмар некогда действительно стал явью. Что Джексом все-таки пришел за ним, разрушил стены тюрьмы и даровал дракону свободу! Что никогда, никогда больше маленький Рут уже не останется в одиночестве и не заплачет в темноте… Он смотрит. Он прикасается мыслями. Сны Джексома — странные сны! — по-своему его забавляют, точно так же, как бессвязные картинки, передаваемые файрами, так что белый дракончик проводит некоторое время, присматриваясь к этим мыслям-мечтам-воспоминаниям. Он часто видит там Лайтола. И того, с голубым. И всадника Лиота. Но чаще всего — себя. И ему приятно. Даже во сне они с Джексомом не расстаются. Даже там они — вместе… …Так что заставить себя вернуться в реальный мир порой бывает не так-то просто! Но надо вставать. Ти-ихо, так, чтобы никто не заметил. Его всадник спит крепко, и можно особенно не осторожничать, но Рут, выросший в холде, привык двигаться бесшумно, следя за собой и стараясь не коснуться ни одной вещи — на собственном же опыте убедился, какие они хрупкие! Дело не такое уж простое, однако белый дракон — способный ученик, и даже кувшин для умывания остается стоять, где стоял, пока Рут приближается вплотную к кровати. Высунуть язык. Это важно! Если Джексома не будить, он проспит до обеда. А если придет та, с зеленой… Нет, не пойдет. Джексом расстроится! А если придет Лайтол, расстроятся все. Поэтому уж лучше так — и, выбрав подходящий момент, Рут наклоняется, чтобы от души лизнуть всадника в нос! Чтобы тот вскочил — лохматый, раскрасневшийся, сердитый и счастливый одновременно, чтобы схватил его за голову, чтобы повалил на пол, прижимая к груди, и чтобы звенящим голосом воскликнул: — Ну, Рут!..

Конец.