Мы с ним были слишком одно, чтобы кто-то остался жить после того, как не стало другого. Мы были не просто близки, мы были одним целым, и после того, что с ним случилось, мне казалось, что раз половина меня осталась жить, и прожила так долго, в этом должен быть какой-то смысл. И он бы был, если бы не моя бездарность. Я всего лишь Прыгун, чем бы ни травился. На той стороне события управляют мной, а не я ими. А самое обидное во всем этом то, что будь он на моем месте, он бы с этим справился. Ведь он был намного сильнее. И вот я все думаю. Тот ли из нас умер, кто должен был умереть? ©
В комнате было темно и очень холодно. Окно было закрашено густым слоем черной краски, из щелей в раме нещадно дуло. Местами краска была содрана, и в некрасивые шрамы на стекле, оставленными чьими-то ногтями, лился тусклый, серый лунный свет. Дверь они нашли не сразу. А когда нашли — поняли, что закрыли ее на совесть, для надежности подперев чем-то снаружи. Мрак стоял такой, что лица друг друга они могли видеть, только приблизившись вплотную. Удивительно, но глаза не привыкали к этой темноте, и даже спустя время очертания комнаты приходилось узнавать на ощупь. — Я как Слепой, — сказал Макс, трогая руками плечи брата. Рекс ничего не ответил и раздраженно дернулся. Легкие, медленные прикосновения отвлекали его от попыток вскрыть отмычкой дверной замок. Целую связку ключей, прекрасную, разнообразную связку найденных и украденных ключей, один из которых непременно бы подошел к замку в заброшенном кабинете, пришлось оставить в спальне. Они с Максом ничего не успели понять, когда пришли старшие, растолкали их и увели куда-то отдельно ото всех. Пока в спальне голосил разбуженный Вонючка, Сиамцы, сонно щурясь и не смея перешептываться, тащились за старшими по коридору до той самой комнаты, в которую их бесцеремонно втолкнули и тут же захлопнули дверь. Хромой напоследок отвесил Рексу подзатыльник. Становилось все холоднее. — Не получается! — злобно выплюнул Рекс, отбрасывая отмычку. Где-то рядом послышался прерывистый вздох. Зубы у Макса стучали от холода, и он тер плечи руками сквозь тонкую пижамную ткань, чтобы согреться. — Иди сюда, — очень тихо позвал Макс. Рекс помедлил, подумывая найти отмычку и снова попытаться открыть дверь, но потом все же двинулся на голос. Он положил ладонь брату на шею и притянул к себе, утыкаясь лицом в изгиб плеча. Шумное, тяжелое дыхание согревало кожу на выпирающих ключицах. Макс скользнул руками под майку брата, согревая продрогшие пальцы, — Рекс вздрогнул, но не отстранился. — Как думаешь, долго еще? — спросил Макс через несколько минут. Они сидели на полу, прижавшись друг к другу, переплетя руки и ноги, соприкасаясь лбами. Так было теплее. И спокойнее. — Не знаю, — вздохнул Рекс. В Доме было тихо. Слишком, неестественно тихо для ночи Выпуска. Словно предчувствуя беду, Дом замер и замолк, хороня в стенах тишину. Сиамцы уснули в пустой и холодной комнате. Проснулись они, когда в царапины на черной краске окна пролился розоватый рассветный свет, от отдаленных криков и топота множества ног. Их выпустили. Они побежали туда же, куда все остальные, почему-то тоже крича. Будто бы они уже знали, что случилось. Макс постоянно отставал, и Рекс на бегу оглядывался, чтобы увидеть взгляд брата — такой же, как у него самого, мутно-желтый и испуганный. Добежали они одними из последних. Там были все дежурные воспитатели, Хламовник в полном составе и почти все Дохляки — среди зареванных лиц в толпе почему-то не хватало только Слепого. И тут на пол, воя, рухнул Кузнечик. Рекс присмотрелся и, наконец, разглядел одного из погибших — узкое бледное лицо в обрамлении грязных черных волос, темная струйка, стекающая из уголка губ. Стылые мутные глаза мертво смотрели в потолок. Крови было очень много, и она была ослепительно-красной. Смотреть на нее было больно. Макс нащупал руку брата и силой сжал его пальцы.***
Рекс проснулся, как ему показалось, оттого, что он увидел плохой сон. Ему снилось что-то красное, и во сне он ощущал холодное прикосновение ладоней к своей руке. Открыв глаза, он оглядел спальню. На улице было еще темно — комнату освещали только уличные фонари, смешанные с лунной белизной. Рекс повернулся, чтобы посмотреть на голову брата, лежащую на краю его подушки. Соседняя кровать была пустой — когда все заснули, Макс по привычке перебрался к нему. Словно почувствовав его взгляд, Макс тоже открыл глаза. — Почему ты не спишь? — сонным шепотом спросил он. — Не знаю, — тихонько ответил Рекс. Было тепло, несмотря на глубокую ночь, и даже душно. Откуда-то из-за окон доносился отдаленный звук волнующегося моря. В груди Рекса теснилось странное, горячее чувство радости. — Пошли наружу. Наружность здесь, в санатории, не пугала детей Дома. Санаторий стоял в отдалении от курортного поселка, чужаки сюда не забредали, и всю близлежащую местность приезжающие на летний отдых подростки считали своей. Макс ненадолго задумался, а потом кивнул и скинул с них тонкое одеяло. Они надели майки с шортами и тихонько вышли, стараясь не разбудить стаю. По коридору крались медленно и оглядываясь, боясь попасться воспитателям. После событий выпуска те не скупились на наказания и запреты, строго следя за дисциплиной. Этим летом детей забрали из Дома в санаторий намного раньше положенного, — уже через день после выпуска — чтобы не мешали расследованию и не маячили перед заплаканными и разгневанными родителями старших. В Сером Доме остались только Смерть и Кузнечик: оба не могли покинуть Могильник. Покинув небольшой двор санатория, Сиамцы пошли быстрее, оставляя на пыльной дороге следы босых ног и костылей. Постепенно шум воды становился громче, а воздух — тяжелее и гуще. Море тускло поблескивало впереди, зовя их к себе. Берег казался почти белым: настолько чистым здесь был песок. — Как хорошо, — выдохнул Рекс. Между ребрами у него пекло от захлестывающего восторга. Макс улыбался, глядя на светлое лицо брата. Одежду и костыли оставили подальше от воды, сберегая от набегающих временами волн. Рекс закинул руку брата себе на шею и обхватил его вокруг торса, помогая добраться до ласковых и теплых морских прикосновений. Соленая вода щипала загоревшую кожу. Они плавали очень близко друг к другу, то заплывая на глубину, то дурашливо плескаясь на мели. Тела их, костлявые и острые, одинаково вытянутые, постоянно соприкасались. Близости было мало, ее не хватало, как воздуха под водой, хотелось притиснуться еще сильнее, стать снова, как раньше, много лет назад, единым целым. Уставшие, мокрые и пропитанные морем, Сиамцы вылезли на берег и, не одеваясь, легли рядом друг с другом. Песок лип к мокрым спинам, марал отросшие светлые волосы, немного кололся и был приятно-теплым. Было уже достаточно светло, и Рекс по привычке разглядывал шрамы на их с братом ногах — единственное, что их отличало. Макс лежал с закрытыми глазами и слабо улыбался, пока Рекс гладил выпирающие темные рубцы на его бедре. Широкая ладонь скользнула выше, и Макс почувствовал, как к лицу прилил жар — не стыда, удовольствия. Никто из них никогда не думал, что в этом было что-то неправильное. Все, что делало их ближе, казалось самыми естественными вещами на свете. И тонкие губы, скользящие по скулам и линии подбородка, и горячее, сбивчивое дыхание, и солоноватый вкус кожи, слизываемый языком. И особенно — хриплые, тихие стоны, когда они синхронно двигали руками и кончали в ладони друг другу. Правильно и до головокружения, до звенящей пустоты в мыслях хорошо. — Пора возвращаться, — тихо сказал Макс чуть позже. Рекс чувствовал наплыв того самого, особенного восторга, от которого на глаза наворачивались слезы и заходилось в истоме сердце. Ему очень не хотелось никуда возвращаться. Хотелось целую вечность лежать на теплом песке, ощущать наплывающие на ступни волны, вдыхать горячий влажный воздух и сжимать пальцами костлявое запястье брата. Он с сожалением вздохнул, встал и, отряхнувшись, похромал за одеждой. Небо медленно, неспешно светлело.***
Дом встретил их недружелюбно. Весь день небо было затянуто низко-нависшими, темно-серыми тучами, и когда автобус въехал во двор, полил дождь. Холодный моросящий, быстро пробирающийся под одежду. Воспитатели кричали и торопили всех, кого можно было торопить. Никто не стоял и не курил во дворе, делясь впечатлениями об отдыхе, — все суетливо бегали от автобуса к Дому, перенося сумки и толкая коляски. Через час Акула построил промокших и взъерошенных воспитанников на первом этаже. Вещи неаккуратными кучами были свалены вдоль стен. — Итак! — хрипловато объявил он. — Итак! — Акула нервным движением расслабил узел уродливого галстука. Воротник его серой рубашки был пропитан потом. — После весенних событий, — по рядам пошел шепоток. Ральф и Ящер одновременно цыкнули на подопечных, и ропот стих. — Всем преподавательским коллективом было единогласно решено перегруппировать воспитанников. Толпа возмущенно загалдела, кто-то засвистел, Табаки верещал что-то невразумительное громче всех, и даже окрики воспитателей никого не утихомиривали. — Молчать! — рявкнул Акула и тут же закашлялся, окончательно сорвав голос. — Все недовольные могут хоть до выпуска сидеть в изоляторе. Угроза подействовала, и все замолчали. Только Шакал громким шепотом продолжал требовать оставить его там, где он есть сейчас, — рядом с его любимым гоблином в четвертой комнате. То ли это было совпадение, то ли после истории с посылками Акула не хотел с ним связываться, но Табаки оставили в четвертой. Туда же определили Волка, Лэри, Горбача, Спортсмена и Толстого. Возмутиться попытался только Спортсмен, но Ральф его осадил, и через несколько минут новая группа, ворча и вяло переругиваясь между собой, похватала свои сумки и скрылась из вида. Они еще не знали, что в спальне их уже ждал вышедший из комы Кузнечик. Распределение оставшихся заняло немного времени — первыми уехали почти все колясники, в самую удобную для них комнату, первую. Потом Ральф долго зачитывал список тех, кого было решено заселить в две смежные спальни — пятую и шестую. Отправляя учеников в комнаты, Первый предупредил, что их ждет новенький, и пообещал вечером зайти проверить, не придет ли кому-нибудь в голову его избить. Валет в ответ на предупреждение оскалился и громко сообщил, что любитель бить новичков уже определен в четвертую. В конце концов, когда были заняты все комнаты, кроме третьей, Акула повернулся к скучающим Сиамцам. Взглянул на одинаковые лица с выпуклыми желтыми глазами и невольно передернулся. — Вы двое! И все остальные с вами вместе — в третью! Акула снова расслабил галстук и расстегнул две верхние пуговицы рубашки. Оставшиеся воспитанники неторопливо разбирали свои вещи и негромко переговаривались. Карманы Сиамцев топорщились ключами. — Этих — под твою личную ответственность, — сказал Акула Ральфу. Тот хмуро кивнул, наблюдая, как Рекс взял обе сумки — свою и брата — и, прихрамывая, зашагал по коридору. Макс, шепча что-то ему на ухо, шел рядом. Сиамцы то и дело оглядывались на воспитателей и Акулу. Директор полез в карман за стремительно заканчивающейся упаковкой успокоительных. Идея разбросать самых трудных воспитанников по разным комнатам уже не казалась ему такой уж хорошей.***
Попав в отремонтированную за целое лето их отсутствия комнату, Макс первым делом повесил над своей кроватью кактус в горшке. Рекс попытался его убедить, что это лишнее, и что они уже давно не дети, чтобы разводить растения, но аргументы были проигнорированы. В первую же ночь в новой спальне Макс привычно перелез в кровать брата, стоило остальным уснуть. — Ты чувствуешь это? — шепотом спросил он. Рекс прислушался к себе, но не ощутил ничего, кроме усталости от долгой дороги и тупого раздражения на воспитателей и Акулу. Даже чувство радости сегодня было намного тусклее обычного. — Нет, — честно сказал он. Перекинул руку через грудь брата, притягивая к себе чуть ближе, и закрыл глаза. — Дом не рад нам, — упрямо шептал Макс. — После того, что случилось весной, он не рад нам. Подавив тяжелый вздох, Рекс снова открыл глаза и внимательно посмотрел на Макса. Он всегда тонко чувствовал настроение брата — от малейших тревог до отражения собственного восторга. Сейчас Макс был взволнован и немного расстроен. Словно то, что Дом не рад, было важно. Рекс взъерошил брату отросшие за лето соломенные волосы, быстро коснулся губами сперва виска, потом скулы и уголка губ. В груди потеплело. — Спи, — попросил он, чувствуя, как Макс расслабляется и успокаивается. Макс послушно закрыл глаза и почти сразу провалился в темноту. Той ночью Максу снился странный сон. У него было две ноги, и ни одна из них не болела, не была изрезана уродливыми шрамами. Он шел по дороге в странном, полупустом городе, и дома на обочинах скалились на него страшными, пустыми и темными окнами. Изредка встречающиеся люди смотрели на него со злобой, исподлобья, и быстро отводили взгляды. Ему очень-очень не хватало чего-то важного. Целого куска души. Весь свой путь во сне — много часов по странной дороге — он проделал, чтобы найти то, чего ему не доставало. В конце концов, он дошел до закусочной, где шумная некрасивая официантка спросила его, зачем он опять сюда явился. Макс ответил, что никогда здесь прежде не был. Она расхохоталась и сказала, что настойки из слез Стервятника еще никого до добра не доводили. Прозвучало очень странно и не понятно. — Ты же только утром сегодня заходил, птенчик, — сказала она. — И сказал, что собираешься в Лес. Недалеко ушел, — рассмеялась женщина снова. Макс ушел из закусочной, ничего не съев и не выпив. Закрыв глаза, он сосредоточился и попытался представить себе себя самого, в каком-то лесу. Где-то высоко в небе вскрикнула чайка. Откуда бы ей взяться так далеко от моря?.. Открыв глаза, Макс увидел вокруг лес. Он был живой, шумно дышал и трогал Макса листьями, ветками и корнями. А под одним из деревьев сидела фигура. Очертания она очень походила на Макса — долговязая, тонкая, с выпирающими на плечах и бедрах костями, со спутанными волосами. Лица фигуры было не разобрать, и у нее была одна нога. Фигура была вся соткана из сумрака, почти растворялась в полумраке леса, и видна была только при свете солнца, слабо пробивающемся сквозь сплетенные ветви крон. Это была Тень. Проснулся Макс в своей постели. Он долго лежал, пытаясь вспомнить, что ему снилось, но запомнились ему почему-то только Тень и Стервятник. И то, что во сне у него было две ноги. На висевшем над кроватью кактусе появился росточек будущего цветка — Макс заметил это, одеваясь. Брата в комнате уже не было. Оставшееся после сна чувство нецелостности скреблось изнутри, и хотелось поскорее увидеть Рекса. Пусть даже он будет мрачным и не захочет слушать рассказ про сон. Рекс слушал. Сидел рядом в столовой, слушал и намазывал маслом бутерброд для Макса. А за соседним столом четвертой шумно ссорились Волк и Спортсмен. В основном ссорился Спортсмен, а Волк жестко огрызался, насмешливо и снисходительно глядя из-под светлой челки. Табаки с восторгом в глазах внимал перепалке, порой вставляя не несущие смысла реплики, а Горбач пытался их успокоить. За зрелищем завтрак прошел незаметно. К вечеру о своем сне Макс уже и забыл. Первые три недели осени прошли почти спокойно: несколько драк, удачно не замеченные никем из воспитателей, посылка из Наружности с сигаретами и всем остальным, новые учителя, набранные взамен массово ушедших после прошлого Выпуска. Кузнечик получил новую кличку и стал Сфинксом, Смерть покинул Могильник и попал во вторую, где его начали звать Рыжим. Настороженное спокойствие рухнуло в один момент. Никто не успел понять, с чего все началось. Спортсмен и Волк в очередной раз переругивались за ужином, а на выходе Спортсмен толкнул Волка плечом, сдвигая с дороги. Вяло огрызаясь друг на друга, они вместе со всеми почти дошли до спальни. Мало кто услышал, что именно сказал Волк. А те, кто слышал, приукрашивали истину, создавая множество различных версий. Волк и Спортсмен швыряли друг друга о стены, врезались кулаками в животы и подбородки, молотили по спинам, пинали по коленям. Сцепившихся не разнимали до тех пор, пока между тонких музыкальных пальцев не блеснуло лезвие ножа. Кто-то закричал, и Спортсмен сделал шаг назад, а Сфинкс — вперед. — Успокойся, — попросил он мягко, приближаясь к Волку. Тот шумно дышал через нос, то и дело слизывал с губ темную кровь и по-прежнему сжимал в руке нож. — Ты понял, кому ты подчиняешься, Черный? Голос у Волка был очень тихий и страшный. Никто не понял, почему он так назвал Спортсмена. В тот день Черный стал Черным, а у четвертой появился вожак.***
В Могильнике по ночам было очень тихо. В самом Доме, даже когда выключали коридорное освещение и часы отмеряли три после полуночи, никогда не бывало такой абсолютной тишины. Кто-то ходил по коридорам, в какой-то из душевых всегда шумела вода, в комнатах шептались, курили, читали вслух, пели, из шестой и четвертой частенько доносился тихий гитарный плач. В Могильнике было тихо. Настолько тихо, что Макс, пересказывая Рексу свой недавний разговор со Сфинксом, касался губами уха брата. Иначе его голос был бы слышен в коридоре. — И что? — почти беззвучно переспросил Рекс. — У четвертой вожак, потому что там Спортсмен пытался командовать Волком, — его рот накрыла горячая ладонь, заглушая быстрый шепот. — Во второй вожак теперь Леопард, — продолжал упрямо Макс, утыкаясь губами в шею. — Они его сами выбрали, а не как у четвертой. Ты вообще видел, как они вслед за ним стали выглядеть? Рыжий даже татуировку на щеке сделал. Рекс вздохнул, убирая руку брата со своего лица, и повернулся на бок. Макс в последнее время вел себя непривычно — был взвинчен, активен, общался со всеми остальными стаями разом, натащил в третью еще растений, и, каким бы чахлым оно ни было, в спальне все они обязательно оживали, цвели и зеленели. Иногда, просыпаясь среди ночи, Рекс не находил Макса ни в своей собственной постели, ни в его. В такие ночи он пытался и искать Макса по коридорам, и ждать его в спальне до утра, но никогда не находил и всегда засыпал, так и не уловив ни разу момент тихого возвращения брата. Их все еще называли Сиамцами, но недавно Табаки, посмеиваясь и дурачась, сказал, что пора бы им переименоваться в Сиамца Р и Сиамца М, потому что все чаще они были отдельно друг от друга. Слова Шакала тревожили Рекса — за много лет знакомства он научился слышать за бессмысленным трепом и шутками Табаки то важное, что он на самом деле имел в виду. Остро хотелось вернуть обратно целостность, неделимость и ощущение горячей, невероятной радости, которое последнее время было тусклым и усиливалось совсем редко. Несколько минут Сиамцы молча смотрели друг на друга, видя искаженные отражения собственных лиц. — И что ты предлагаешь? — тихо спросил Рекс после. Макс придвинулся ближе. — Нам тоже нужен вожак. Иначе может повториться то, что случилось весной. Для Рекса это было странно — впервые столкнуться с чем-то, что нельзя делать вместе. С самого детства, даже после разделения, они все делали вместе — заново учились ходить, участвовали в драках, принимали душ, лежали на очередном обследовании в Могильнике, даже болели вместе. Вместе ушли из Хламовника. А вожаком должен был стать только один из двух. — Ладно, — одними губами сказал Рекс. — Вернемся к нашим и скажем, что я теперь... — Почему ты? Рекс уставился на брата желтыми выпуклыми глазами — тем самым взглядом, от которого многим становилось не по себе. Во взгляде чувствовалось что-то неуловимое, плохое, что-то, что делало Рекса старше брата, жестче. На Макса этот взгляд никогда не действовал. — Не смотри так, — шепотом попросил он. — Нельзя решать за всех. Спросим остальных. Тишину нарушило слишком громкое несдержанное хмыканье. — Зачем спрашивать, если и так понятно? Макс не ответил. Прижался всем телом к брату и полез руками под больничную пижаму. Рекс потянулся к прикосновениям, задышал чаще, откинулся на подушку и сжал в пальцах длинные пряди светлых волос, такие же, как у него самого. Макс расстегивал маленькие пуговицы неспешно, по очереди — одну на своей рубашке, одну на рубашке брата, снова одну на своей... Рекс накрыл рукой его ладонь, останавливая. — Услышат, — хрипло пробормотал он. И, вместо того, чтобы прекратить, сам принялся стягивать с брата одежду и беспорядочно целовать в губы, скулы, шею и выпирающие ключицы. Макс очень тихо застонал. Возбуждение было острым, горячим, сильнее обычного. Было мало прикосновений рук, мало дыхания куда-то в шею, мало быстрых, мокрых поцелуев. Чувство было такое, что они срывались с шаткого обрыва, на котором с трудом держались, в темную, приятную бездну. Это была черта, которую они прежде не переходили. Бесстыдно, жадно и торопливо они узнавали друг о друге то немногое, чего еще не знали прежде: как Макс выгибается и кусает свои губы, сдерживая стоны, пока Рекс неловко, царапая тонкую кожу зубами, берет его член в рот; как Рекс жмурится от удовольствия, когда лежащий под ним брат раздвигает ноги и подставляется под каждое прикосновение; как Макс едва слышно всхлипывает, утыкаясь лицом в изгиб локтя, и медленно двигает бедрами, давая растягивать себя длинными пальцами. В какой-то момент Рекс замер, не двигаясь вовсе несколько долгих секунд. До одури страшно было сделать брату хотя бы немного больно, было страшно не сдержаться и поторопиться. Макс прижимался к его груди мокрой от пота спиной, терся о стоящий член и целовал его руки. Сердце под ребрами бухало оглушительно громко. — Пожалуйста, — почти неслышно попросил Макс. Перед глазами потемнело напрочь от просьбы, от близости, от желания. Рекс медленно встал на колени, приподнял Макса за бедра, заставляя прогнуться в спине, и приставил к растянутому входу член. Макс сам толкнулся назад, насаживаясь, и слишком громко, несдержанно застонал. Его рот тут же накрыла ладонь. Одной рукой зажимая брату рот, другой придерживая его за бедро, Рекс двигался, неторопливо, плавно и осторожно. После каждого движения Макс все больше расслаблялся, подавался навстречу толчкам, лизал чужие пальцы и вбирал их в рот, чтобы не стонать. От вида брата — потная кожа, липнущие к шее длинные волосы, выгнутая спина, напряженные плечи — у Рекса перехватывало дыхание. Хотелось еще, хотелось больше, хотелось, чтобы вот так, открыто и до невозможности близко, было всегда. Он кончил почти сразу после Макса и, улегшись рядом, прижался к разгоряченному мокрому телу. Ощущение восторга переполняло его, сдавливало грудную клетку, не давая дышать, под веками пекло, и в уголках глаз собиралась соленая влага. Они с братом были одним целым, и больше Рекс не собирался в этом сомневаться. Через пару дней они покинули Могильник, и на голосовании стая выбрала вожаком Макса.***
В карты играли в учительском туалете. Место было не самым лучшим, но только здесь можно было играть на серьезные ставки, без лишних свидетелей, которые забредали порой посмотреть на игру в библиотеку. Пока играли, пили настойки, которые делали в каждой комнате, иногда приносил кое-что особенное Стервятник — личные эксперименты, которые славились непредсказуемым эффектом. Тень не одобрял ни карт, ни экспериментов, но брату ни того, ни другого, конечно же, не запрещал. В те ночи, когда Стервятник уходил играть, Тень куда-то пропадал почти до утра, возвращался вымотанным, недовольным и всегда спал почти весь следующий день. Стервятник не задавал вопросов, интуитивно понимая, что честного ответа все равно не услышит. Куда уходит Тень, ему однажды рассказал Волк. Подростком Стервятник думал, что рассказы про Ходоков, Прыгунов, Изнанку и Лес — это всего лишь сказки, которые звучат ночью у костра и не имеют никакого смысла или значения. Мысль, что Тени все это доступно, вызывала смешанное чувство гордости и злости. Стервятник снова и снова травил собственный организм в попытках попасть на другую сторону. Ему удавалось это изредка, и каждый раз это было похоже на неуловимый, смутный сон. — Стрит, — сообщил Лорд, вскрываясь. Вокруг загомонили — новенькому из четвертой везло в игре, как дьяволу, он блефовал, завораживая холодной полуулыбкой, и часто выигрывал. Он и попал в узкий круг картежников по счастливому случаю — всех подряд играть ночью в тайное место не звали. Лорда взяли, потому что вскоре после приезда в Дом он попал в Могильник, где лежал в одной палате с Максом и познакомился с навещавшим брата Рексом. Ходили слухи, что в Могильник Лорд попал, потому что Сфинкс своими тренировками довел его до изнеможения и едва ли не самоубийства. Об этом говорили шепотом и изредка, потому что при всех Сфинкс и Лорд вели себя, как близкие друзья. Стервятник знал правду и только улыбался с вежливым недоумением, слушая глупые сплетни. В туалете было накурено, крепко пахло спиртным, воздух был густым, тяжелым. Стервятник любил азарт, любил блефовать, любил смотреть играющим в глаза своим долгим, немигающим желтым взглядом и видеть неприятие в лицах других. Это было забавно. — Лунная дорога? — переспросил Лорд, на свету рассматривая зеленоватую жидкость в мутном стакане. — Именно, — кивнул Стервятник. Это было новый напиток. На самого Стервятника он подействовал вполне благоприятно — тело онемело, разум заволокло приятной дымкой, и приснившийся сон был ярок, волнителен и полон ощущений. Даже отсутствовавший в ту ночь Тень вернулся довольным и повел брата с собой в душ, чтобы жадно целовать и гладить под горячими струями за закрытой запотевшей дверью. Реакция Лорда оказалась иной. Глядя в остекленевшие светло-серые глаза, Стервятник почувствовал неприятный холодок. Лорд не реагировал ни на что, не двигался и не моргал. Напоминал великолепное произведение искусства, мраморное изваяние — таких красивых черт лица не смог бы воссоздать ни один скульптор. — Найдите Волка, — приказал Стервятник. Никто не отреагировал. Все испуганно смотрели на Лорда, не в силах оторвать взгляд от идеального и неподвижного лица. — Живо, ну, — в этот раз его послушались. Кто-то начал суетливо собирать карты, прятать алкоголь и смывать в унитаз окурки, кто-то с шумом несся по коридору в четвертую. Вместе с Волком почему-то пришел Тень. Они осмотрели Лорда, тревожно переглядываясь между собой, но не пытались привести его в чувство. Волк попросил оставшихся картежников отвезти Лорда в четвертую и разбудить Табаки. — Думаешь, это оно? — неуверенно спросил Тень. — Похоже на то, — вздохнул Волк. Он почему-то сильно пах мокрой шерстью и болотом, а синяки под глазами, словно он не спал много дней, и острые скулы делали его лицо старше, чем на самом деле. — Поговори с ним, — попросил он. — Нельзя, чтобы это повторилось. Тень кивнул. Вскоре туалет опустел, и Сиамцы остались одни. Стервятник молча ждал, что скажет брат. Молчание было неприятным, неповоротливым. — Думаешь, я не знаю, зачем ты травишься? Можешь делать, что вздумается, но хватит поить всякой гадостью других. Голос у Тени был мягкий, вовсе не укоряющий, скорее просящий. Стервятник почувствовал, как изнутри медленно закипает странная, совсем неуместная злость. До слов брата он и правда чувствовал себя немного виноватым в том, что случилось с Лордом, но сейчас чувство вины сгинуло. — Никто не вливал Дорогу в глотку Лорда против его воли. — Никто не знал, какой будет эффект. Стервятник не ответил, молча зашагав к двери. Он торопливо шел по темному коридору до тех пор, пока не услышал сзади медленные, шаркающие и хромающие шаги. В груди защемило. Он остановился и дождался, пока брат догонит его. В третью они пришли вместе. Стервятник, неторопливо раздевшись, лег рядом с Тенью на его кровать и накрыл их обоих одним одеялом. От теплой близости становилось спокойнее. Легче. — Где вы были с Волком? — вопрос жег губы. Думать о том, что Макс делил с Волком то, чего не мог разделить с Рексом, было невыносимо. — Ты знаешь, где я был. — С Волком? Макс вздохнул и придвинулся ближе к брату. Уткнулся губами в висок, запустил пальцы в пропахшие сигаретным дымом волосы. — Какая разница? — шепотом спросил он. — Никакой. Стервятник встал и перелег на свою кровать.***
После звонка с уроков Тень взял Стервятника за руку и попросил остаться в классе. Толпа одноклассников, пошумев несколько минут, покинула кабинет и отправилась в столовую. — Лорда забрали, — сказал Тень. Стервятник сидел на учительском столе и задумчиво смотрел в пол. О том, что Лорда увезли, он уже знал от Сфинкса. — Забрали, потому что ты напоил его этой дрянью, — продолжал Тень. Голос у него был нехороший. Прежде он разговаривал таким голосом с другими вожаками, с проштрафившимися Птицами или даже с воспитателями, но никогда — со Стервятником. — Его забрали, потому что Черный — последняя сука, додумался позвать Пауков. И я никого не поил. Лорд сам пил. Тень присел рядом на стол. Тягучее молчание, напряженное и неприятное, выводило из себя. Было странно подбирать слова, разговаривая с братом, самым близким и знающим его лучше всех человеком. — Если ты хочешь попасть на Изнанку, есть другие пути, и вовсе не обязательно пить всякую... — Я не хочу на Изнанку, — оборвал его Стервятник. — И я буду делать то, что сочту нужным. Он смотрел зло. Длинные пальцы нервно скользили по цепочке, на которой висела бирка с буквой имени, — после разделения их все различали и без бирок, но Сиамцы все равно носили их. Тень резко встал. — Я запрещаю. Слова хлестанули по воздуху, как удар. Стервятник ощутил странное, навязанное то ли Домом, то ли Тенью желание подчиниться. На вытянутом лице Стервятника отразилось удивление. — С какой стати ты мне что-то запрещаешь? — Я твой вожак. Смех вышел натянутым и неестественным. Рекс встал и попытался уйти. Костлявая рука брата схватила его за ворот рубашки и с силой дернула на себя. Макс крепко держал его, вжимая телом в стол, лицо было искорежено самой неподходящей Максу эмоцией — злостью. Рекс не мог перестать смотреть на сжатый в тонкую светлую полоску рот. В глазах потемнело. — Я запрещаю тебе, — раздельно выговорил Тень. — Слышишь? Рекс не слышал. Он смотрел на двигающие губы, на гневные алые пятна на острых скулах, на каплю пота, стекающую по шее и на пульсирующую сонную артерию. Все было словно в замедленной съемке. Больше всего на свете хотелось вырвать свою одежду из рук брата, оттолкнуть его и уйти. Вместо этого Рекс подался вперед и прижался ртом к по-прежнему двигающимся губам. Макс замер, а через несколько секунд, продолжая вжимать брата в стол, выдохнул и сдался. Движения были торопливыми, злыми. Рекс дернул ремень на джинсах, другой рукой гладя брата — выпирающие ребра под пальцами, напряженные мышцы живота, алые следы царапин на бледной коже. Макс путался в болтах собственных штанов, лихорадочно целуя Рекса в шею, плечи, острый подбородок. Силой развернув брата, Рекс заставил его наклониться и упереться в столешницу. Потные ладони скользили по лакированной поверхности, стол скрипел. Макс прикусывал нижнюю губу и блаженно закатывал глаза, когда Рекс толкался в него грубо, быстро. На светлой коже бедер оставались следы ладоней после коротких, резких ударов, на шее и плечах темнели засосы. Ощущение контроля и власти над стонущим, выгибающимся под ним Максом кружило Рексу голову. Он нагнулся и прижался к брату, просовывая руку ему под живот и обхватывая член пальцами. Через несколько сильных, размашистых движений ладонью Макс застонал в голос и кончил, вздрагивая всем телом. Рекса накрыло следом. — Доволен своим положением? — ехидно усмехнулся Макс, поправляя одежду и стирая со стола сперму и потные отпечатки. Рекс крутил в пальцах самокрутку и молча наблюдал за братом. — Доказал, кто главнее, — продолжил Макс и подошел ближе. Он расслабленно, сыто улыбался искусанными, припухшими губами. — Теперь послушаешься? Опережая ответ Рекса, хлопнула дверь. На пороге класса стоял Ральф и недобро смотрел на них, прищурившись. Он шумно втянул носом воздух, чувствуя характерный, тяжелый запах секса. Братья стояли слишком близко друг к другу. — Вас не было на обеде. — Мы не голодны, — огрызнулся Рекс. — Тогда идите в спальню, нечего здесь торчать. Сам Ральф прошел в кабинет и сел за учительский стол. Сиамцы послушно направились к выходу, зеркально прихрамывая. — Рекс, задержись. Стервятник поморщился — он не любил, когда его называл по имени кто-либо, кроме брата. Да и тот с детства не обращался к нему по имени напрямую. Кивнув нахмурившемуся Тени, чтобы шел без него, Стервятник закрыл дверь кабинета изнутри и прислонился к ней спиной, внимательно глядя на Первого. Он был хороший мужик. Стервятник питал к нему симпатию за умеренную строгость, понимание и нежелание лезть в личные дела учеников. Сфинкс говорил, что Ральф обещал помочь с возвращением Лорда. — Что это? — Первый кивнул на самокрутку в руке Стервятника. Тот продолжал задумчиво теребить ее пальцами. — Косяк, — честно ответил Стервятник. Чудесные растения, выращиваемые Максом, имели свою пользу. — Хотите? — он протянул самокрутку Ральфу. Желтые глаза смеялись. Первый подавил желание встать, подойти и встряхнуть воспитанника, взяв за шиворот. Рекс всегда был наглее брата, сильнее, драчливее, язвительнее на ответы и бесстыднее. Было в нем что-то, что казалось темным, плохим. И было странно, что он, пусть даже нехотя и скрипя зубами, подчинялся Максу. — Чтобы я этого больше не видел. Стервятник послушно спрятал косяк в карман. — Я могу идти? Дождавшись кивка, он уже открыл дверь, чтобы уйти, когда Ральф снова окликнул его: — Почему вожак не ты? Вопрос интересовал Ральфа уже не первый год. Тень ни разу на него не ответил. Стервятник не оглянулся. Так и остался стоять в дверном проеме, сжав длинные пальцами дверную ручку. Первый не мог видеть его лица, а голос был отстранен и равнодушен: — Я был в прошлый раз. Ральф не понял, что это значит.Другой круг.
— Зачем Ральф сегодня просил тебя зайти? Прикрыв глаза, Рекс вспомнил сильные руки, стискивающие его бедра, темные волосы, липнущие к потной шее, трехпалую ладонь, ласкающую его член. Вспомнил осторожные прикосновения к изуродованной шрамами ноге и жесткие, грубые поцелуи. Острый, быстрый оргазм. Ральф застегивал на нем рубашку после. Рекс попрощался с ним, соблюдая субординацию, — по имени и отчеству. Было хорошо и совсем по-другому. — Ничего важного, — Рекс улыбнулся быстрой, холодной улыбкой и поцеловал брата в уголок губ. — Я же вожак. Даже Слепой отчитывается время от времени. Макс всегда замечал ложь брата. Заметил и в этот раз. Медленно ответил на поцелуй, запуская пальцы в длинные светлые волосы, и прижался к Рексу еще ближе. Всем телом, всем существом он ощущал, как с треском разрывается неуловимая, невидимая связь, которая всегда была крепче металлических тросов, сильнее самого разрушающего в мире стихийного бедствия. Больно было до застревающего в глотке воя. Чувство предательства начало гнить у него изнутри, отравляя организм. Спустя несколько дней Макса не стало.