Двое не спят

За окном кружатся нереально-плавно снежинки, деревья покачиваются под слабым ветром. Уже выпавший снег искрится на рыжеватом свету фонарей, под деревьями он темно-фиолетовый. На домах вокруг лежат шапки снега, периодически срываясь с балконов. Большая часть окон не горит, наше тоже скоро погаснет. Мы сидим в комнате, теплой и небольшой, укутавшись в плед и прислонившись спиной к батарее, читаем конспекты. Готовимся к зимней сессии: ты в меде, я на истфаке. Обстановку здесь я могу описать, не поднимая головы от записей: неширокая кровать, две тумбочки, разрисованные мной яркими пятнами, старый шкаф, который остался еще от прошлых хозяев, стол с двумя стульями, крутящееся кресло и пушистый сиреневый ковер на полу, на котором мы сейчас расположились. Ты сосредоточено вчитываешься в плотные ряды вертикальных букв, что-то помечая на полях, я, хмуря лоб, пытаюсь вспомнить, что я имела в виду под диковинными сокращениями в своей тетради. Устав от столь больших умственных усилий, я откладываю ее в сторону и ложусь тебе на колени. Бросив взгляд на часы на запястье, я отмечаю, что уже идет второй час ночи. Теперь понятно, почему я хочу спать. Ты привык ложиться поздно, поэтому тебе пока нормально, а у меня уже закрываются глаза и мало соображает мозг. Пока ты рассеянно гладишь мои волосы, я смотрю в окно. Несколько окон уже погасло, в одном, седьмом снизу и третьем слева, гирлянда зажглась новым цветом. Наверное, там живут дети, которые проснувшись среди ночи, решили несколько сменить обстановку. Здесь же совсем немного украшений на стенах — несколько моих плакатов и совместно нарисованный на куске ватмана дед мороз в почти человеческий рост. На столе лежат мандарины, утыканные гвоздиками, в кувшине стоят елочные ветки, на которые повешены раскрашенные шарики для пинг-понга. Мой взгляд снова возвращается к окну, и я начинаю считать слишком большие хлопья. Уже засыпая, я отхлебываю очень сладкий чай из твоей кружки, потому что к моей надо тянуться, и проваливаюсь в сон. Снятся мне небольшие города, солнечные и пыльные, так не похожие на мою жизнь. Море бьет в доски причала, по узким каменистым горбатым улочкам носится на велосипедах ребятня, сверкая загаром. На базарах остро пахнет рыбой, мускулистые дородные жены рыбаков зазывают покупателей, перекидывая осьминогов с руку длиной. В море несколько белоснежных туристических яхт выходят за линию волнорезов, маленькие катера рыбаков останавливаются, чтобы начать ловлю. В кофейнях, стены которых покрыты сероватыми от пыли цветами, свисающими из горшков, сидят старики и, покуривая трубки, играют в шахматы или шашки и обсуждают местные новости. Вся эта мирная картина может обмануть много кого, но я не первый раз здесь. На этот город готовится наступление, войска союзников уже потерпели поражение на перевале Три-Праего и предпочли пожертвовать небольшим городком. Мне надо предупредить командира местного допризывного батальона о том, что сюда движется много людей. Поэтому я бегу, немного задыхаясь, петляя между домами. Наконец вижу дом, где всегда дежурит кто-то из людей, имеющих постоянную связь с командиром. Я врываюсь в комнату, выпаливаю сообщение, вижу незнакомое лицо. Потом, опустив взгляд на форму, я понимаю, что это — враги. Тогда, собрав последнее дыхание, я стреляю ему в голову и бегу к велосипедному магазину. Он — самый укрепленный пункт в этом районе, да и колокол рядом. Пробегая мимо, я из всех сил дергаю за веревку и на весь город раздается звон, гулкий и пустой. Теперь все знают. Вот и на рынке кто-то догадался ударить, теперь и в порту слышно. А если и там забьют, то и сторож маяка будет знать, что происходит. Я снова бегу, размахивая алой лентой на подходе к магазину, врываюсь в двери и падаю за ближайшую стойку с велосипедами. За противоположной лежит мужчина в серой форме, по соседству со мной трое молодых людей с красными лентами на предплечьях. Все ранены, или мертвы. Остается по одному человеку — наш командир и их снайпер. Я знаю, что я опять не успела, что если командир сейчас приподнимется и выстрелит, то полусекундой скорее он упадет мертвым, а дальше город не спасти. И придется опять идти по кругу, рассчитывать время и бежать, сломя голову, ради жизни неведомого города неведомо где. И он, конечно же, прицеливается и спускает крючок, уже начиная крениться вбок. На синей клетчатой рубашке расплывается красное пятно, а я начинаю плакать. Конечно, снайпер тех, в форме, убит тоже, иначе и быть не может. Но почему я никогда не успеваю, почему всегда этот городок оказывается взятым? Заметив, что я начинаю всхлипывать, ты будишь меня и, прижимая к себе и поднося чай, заботливо спрашиваешь, что мне опять приснилось. Быстро успокоившись от твоего тепла и от осознания того, что это сон, я начинаю тебе рассказывать. Ты улыбаешься, потому что, наверное, я очень забавно смотрюсь: в огромной футболке, с двумя косичками, неаккуратными и изрядно подрастрепавшимися и с немного покрасневшими глазами, сижу и рассказываю, что мне опять не удалось предотвратить гибель города. Ты смотришь на часы, которые уже показывают три часа ночи, и говоришь, что несмотря на то, что завтра не будет пар, пора спать. Я, уже вполне проснувшаяся, тоже хочу переменить место на кровать. Встав, ты помогаешь подняться мне, отмечаешь, что хорошо бы почистить зубы. С неохотой я соглашаюсь и иду по холодному кафелю ванной комнаты. Сразу после этой порции холодных ощущений, я оставляю только свет небольшой лампы на столе, дрожа, залезаю под одеяло и пытаюсь согреться. Вскоре ко мне присоединяешься и ты. Я обнимаю тебя, стараясь как можно больше дотронуться до тебя, желаю тебе спокойной ночи. Ты отвечаешь мне тем же, поглаживаешь меня по спине, и вскоре начинаешь тоже засыпать, так как устал еще больше меня. Вокруг сероватого высокого здания с несколькими десятками глаз-окон, приветливо светящихся зеленоватыми огнями елок в завихрениях снежного ветра, кружатся звезды и крупные, почти с ладонь, снежинки, лениво падают на голубей, присевших на перила балкона и периодически отряхивающихся, покрывают стекла и подоконники причудливыми узорами. Изредка машины проезжают по занесенным улицам, взметая фонтаны снежных брызг, мерцающих оранжевым в свете фонарей. А те двое давно уже уснули.