Endear...

      Алан сидел в повозке напротив родителей, рядом с детьми, что строили друг другу кривые рожицы, что выглядело довольно мило и смешно со стороны. Алан с улыбкой, но печальным взглядом смотрел на детей, понимая, что их время скоро придет. Но рука шинигами никогда не дрогнет. Но сочувствие тем, кто скоро умрет должно быть в любом случае.       Наконец, повозка покинула Лондон. Несколько часов повозка ехала по сухой и разъезженой лесной дороге, вокруг были одни деревья, с ветвями которых еле справлялся солнечный свет. Вокруг не было ничего кроме деревьев. Деревья, деревья и еще раз деревья.       Вдруг Алан замечает, что птицы смолкли - значит, в лесу они не одни...       Лошади уже сильно устали и не могли тащить повозку так быстро. Лакей останавливается, опускается со своего места и, достав мешочек с яблоками и морковью, выуживает оттуда яблоко и кормит гнедую лошадь. Животное с радостью принимает яблоко и довольно хрустит им.       Дети выбегают из повозки и кружатся вокруг лакея и двух лошадей, одна из которых не желала принимать ни яблоко, ни морковь из рук Лакея, лишь отворачивая от невзрачного парня лет двадцати свою голову. Граф Клидффорд и его жена тоже вышли из повозки следом за своими детьми.       Обоим детям понравился серый конь, который все никак не хотел есть и чуть встал на дыбы, но старший из детей, мальчишка, которому от силы было лет девять, хотел попробовать покормить коня сам, поэтому засунул руку в мешочек, достал сочное зеленое яблоко и морковь и протянул к лошадиной морде яблоко на раскрытой ладони. Как и ожидалось, конь снова отвернулся. Привереда... Почувствовав шкурой холодок по коже, который исходил от шинигами, конь повернул голову в сторону мальчишки. Тот провел рукой по длинной конской шее и преподнес серому морковь, которую конь всё же принял.       Вечерело. Пришлось искать ночлег, и молодая семья двинулась в путь, дабы к ночи доехать до ближайшего населенного пункта.       За два с половиной дня пути Алан успел уже поймать себя на мысли, что устал от ожидания. Но и досрочно убивать людей не хотелось. Пусть живут себе, пока могут. Тем более осталось всего ничего - каких-то десять часов... А пока он может спокойно посмотреть на дивную природу лесостепи. На причудливые цветы, которые там росли. И все такие разные...       Внезапно лакей снова остановился. Вероятно, что-то случилось с упряжкой. И раз уж Алану выдалось время, он осмотрится немного. Но только он хотел сделать шаг, как увидел, что чуть не наступил на столь дивный и знакомый ему цветок. Кажется, эти хрупкие цветы назывались Эриками - подумал Хамфриз, сорвав цветок.       Тонкий, ярко-зеленый стебелек с небольшими зелеными листками, вдоль которых виднелись едва заметные жилки. Самих лепестков было немного, и они были очень тонкими, почти прозрачными. Алан сразу же вложил цветок в свою книжку и вернулся в повозку, которая вот-вот тронется с места.       У Алана не укладывалось в голове, почему же он один поехал? А вдруг ему станет плохо в дороге? Все-таки, он единственный в департаменте, кто заработал шип смерти, работая с чужими душами. Это как депрессия. Неизвестно где и как в неё впал, но пока ты пребываешь в таком состоянии, тебя словно пожирает изнутри, что не то, что больно, скорее жутко, противно и неприятно.       Наконец, они приехали. Как дети были рады тому, что разомнут свои затекшие ноги... Им так хотелось поиграть, но мать, почему-то поменявшись в настроении, настояла на том, чтобы они помогли разобрать вещи и освоиться на новом месте жительства. Алан пошел вслед за самым старшим из детей, что что-то недовольно бурчал всё время по поводу того, что эта работа не для будущего графа, за что получал подзатыльники от рассерженной матери.       Роковой час всё приближался. И чем меньше оставалось жить семье, тем больше жена графа начинала злиться. Невозможно понять, с чем это связано, но женщина как будто чувствовала, что смерть уже не за горами и дышит им всем в затылки. Как ни странно, рассказывать об этом мать троих детей не стала.       Как только семья управилась с вещами, графиня принялась вытирать пыль со стола, потом шкафа, закончив это дело на подоконнике. Алан остался наблюдать за женщиной. Она достала из сумки небольшую стопочку чистой бумаги, которая была связана тугой нитью, поэтому стопка немного напоминала книгу или что-то вроде личного дневника.

Я не могу это объяснить, но меня беспокоит некое тревожное чувство, будто с мной и моей семьей что-то случится. Может быть что-то плохое. Тем не менее, как я не пыталась, логических объяснений найти не смогла и списала все на предрассудки, - писала она, постоянно окуная перо в чернильницу, - но недавно я увидела едва уловимый силуэт мужчины в строгом костюме недалеко от того места, где мы буквально полдня назад останавливались. Он держал в руках маленький цветок. Кажется, он называется "Эрик". Я помотала головой и все исчезло. Я списала все на усталость. Но даже сейчас, я чувствую тот холодок, что бьет по коже, хотя на улице достаточно тепло. Этот слабоватый холодок уже три дня не дает мне покоя. В моем, наверно, больном воображении сложилось ощущение того, что нас караулит сама смерть.

      На этом Клиддфорд прервала свои записи. Хамфриз внимательно следил за её действиями и поразился тому, насколько эта женщина чувствительна и внимательна к себе.       Походив по комнате туда-сюда, она снова села за стол и, перевернув страницу, взяла в руки перо и в общих чертах нарисовала жнеца. Правда, без черт лица и мелких деталей, но нарисовала его, держащего в руках цветок. Позже возобновила свои записи. Может быть, это просто переутомление или волнение, переросшее прямым образом в паранойю? Не имею ни малейшего понятия...       Услышав крики и шум во дворе, она выглянула в окно. Дети уже успели подцепить на улице детей жалких крестьян. Нет, она не имела ничего против этих бедных и трудолюбивых людей, но именно они начинают первыми заболевать чумой, из-за которой уехала семья из Лондона.       Солнце уже село, и мать вышла искать своих детей. Она завела детей в дом. Те сообразили, что к чему, и, помыв руки и переодевшись, убежали на кухню, ужинать, а потом - спать.       Вот тут-то жнец и посмотрел на время смерти. Сделав несколько несложных арифметических действий, жнец рассчитал, через сколько времени после пожара должен умереть каждый из семьи.

Первый, кто умрет - девчонка, вторым скончается отец, третьим - самый маленький, позже мать, а за ней и старший сын.

      Почуяв запах гари, жнец воспринимает его как старт и отправляется в комнату девчонки. Та спит, свернувшись в одеяло. Сначала дышит быстро, потом дыхание замедляется, что можно распознать уже по почти не поднимающемуся краю одеяла.       Хамфриз ранил девочку и, просмотрев её пленку воспоминаний, забрал с собой, оставив мёртвое тело гореть, и двинулся дальше - в комнату отца. Тот очнулся от запаха гари, но дойти до двери не успел - его время кончилось, и пленка воспоминаний была отобрана жнецом вместе с жизнью мужчины.       Самый маленький член семьи уже задыхался от едкого дыма, находясь в одной комнате с отцом. В принципе, ребенок был в более безвыходном положении, нежели отец, и его жизнь кончится ровно через несколько секунд, поэтому жнецу ничего не остается, как забрать душу ребенка, после чего он бросается в комнату матери, которая спокойно сидит за столом, освещаемая лунным светом. Огонь еще не проник в её комнату, как и в комнату её первенца, но она не пытается избежать своей участи, а терпеливо ждет, пока явится ангел смерти и заберёт ее душу.       Наконец огонь поглотил большую часть особняка, захватив опорные балки, одна из них не выдержала и горящим углем упала на женщину. Та раздалась душераздирающим криком. Криком от боли и жара... У нее была еще пара минут. В этот момент она четко видела Алана и молила забрать её душу поскорее. Жнец все же согласился с ней и точным ударом рассек ей часть спины, сломав пару ребер и, просмотрев довольно длинную пленку воспоминаний, увидел многое: радость встречи ее с будущим мужем, рождение первого ребенка, его первые шаги и слова, - вплоть до сегодняшнего вечера. Пленка на этом закончилась, после чего, забрав и ее, Хамфриз двинулся к последнему "клиенту". Его, правда, пришлось поискать, а время поджимало. Две минуты.       - Где он? В шкафу? - спрашивал сам себя жнец. - Или... под кроватью.       Алан нагнулся и действительно нашел мальчишку под кроватью с накрытой руками головой. Его рваные вздохи нельзя было назвать дыханием. Он задыхался, поэтому не поднял головы и не заметил Алана, что быстро и почти безболезненно забрал жизнь мальчонки, после чего выскочил из окна горящего поместья.       После Хамфриз двинулся в поисках чего-нибудь движущегося, но такового не найдя, пошел пешком, точно зная, что кто-нибудь с утра всё равно поедет в Лондон.       Жнец шел и оглядывался на догорающее поместье. Оно уже обрушилось, а огонь уходить не собирался. Он стал еще больше и еще сильнее. Будто голодный хищник, огонь захватил и соседний сарай, но тут люди уже проснулись и собрались вокруг: кто наблюдая, а кто пытаясь потушить гору дерева.       Но жнеца это уже не волновало. Он поставил в документах печати и пошел прочь. Прочь от этого места. Прочь от огня. Прочь от мертвых и обугленных тел.       Алану предстояло обдумать, как бы быстрее вернуться в департамент, потому что работы еще много и чуяло нутро жнеца, что затянется эта чума... Ни на неделю, ни на две, а, скорее всего, на несколько месяцев. И вряд ли всё время так будет. Все-таки будут вспышки чумы и резкий скачок смертности населения вверх. А значит, если он не поторопится, придется еще за украденные демонами души отчитываться. Ему это надо?