У каждого из нас есть свои мечты... Иначе просто нельзя. Антуан де Сент-Экзюпери
Пальцы ног коснулись мягкого песка, и тело тут же окатило волной мурашек. Шумный вздох наряду со звуками разбивающихся о берег мощных волн нарушил мертвую тишину так называемого пляжа, скрытого от основного места купания отвесной скалой. Возвышающийся на утесе громадный старинный маяк, ставший у любопытной детворы излюбленным местом для шныряния, все еще тихо потрескивал, будто бы мечтал освободиться от оков не щадящего никого времени и продолжить выполнять изначально данную ему миссию. Слишком он волновался за тех смельчаков, которым ему не довелось указать верный путь. Люси решила, что в прошлой жизни она была этим маяком, который оказался брошенным всеми, когда пришло время покориться неминуемому. Землетрясение не обошло стороной небольшого утеса, на котором маяк раньше гордо освещал дорогу кораблям, а жители их маленького городка восстанавливать чудом выстоявшее, но все же потрепанное сооружение не захотели. Все единодушно решили, что добрый вояка отслужил свое. И никто не замечал, что прожектор наверху время от времени потрескивал, подвывал бушующим ветрам и издавал жалобные звуки в тон волнам, постоянно бьющимся о песчаный берег, как бы сообщая, что еще не сдался. Люси знала, что рано или поздно ему придется смириться с тем, что он больше никогда не сможет гордо вспыхнуть ярким пламенем, указывающим единственно правильную дорогу. Этот маяк больше никогда не сможет насладиться тем, для чего был создан. Как и она – никогда не сможет показать себя во всей красе. Костыль увяз в песке, и тело, оставшееся без поддержки, по инерции продолжило двигаться вперед. Ноги неуклюже попытались предотвратить неминуемое падение, но вынужденное соприкосновение конечностей с песком лишь вызвало судороги по всему телу. Люси испуганно вскрикнула и машинально закрыла голову руками. Песок смягчил падение, но тело все равно окатило волной боли. Спустя пару минут, когда боль утихла, девушка перевернулась на спину и, раскинув руки в стороны, сделала несколько движений вверх-вниз. Нижних крыльев у «бабочки» не было, но само осознание, что она может вот так спокойно лежать на пляже, совсем как раньше, и слушать истории бьющихся о берег волн, вызвало у Люси легкую улыбку на губах. Песок ускользал сквозь пальцы и чуть щекотал кожу, приморский ветер путал прядки волос, а небо, усыпанное миллиардами сияющих звезд, каждая из которых имела свою собственную историю, убаюкивало и заставляло блаженно закрыть глаза. Люси, вглядываясь в манящую темноту небосвода, невольно усмехнулась, когда представила, как их семейный доктор будет хвататься за сердце и в возмущении ловить ртом воздух, если узнает о ее ночной вылазке. Держать ноги в тепле и не подвергать их нежелательному давлению у нее явно не получилось, да и о сохранности костылей она особо не думала, когда выкидывала их через окно при побеге. В тот момент она все равно совершила бы задуманное, даже если бы несчастные пластмасски сломались и добираться до пляжа пришлось бы ползком. Ходьбу на животе наряду с прыжками на правой ноге Люси усвоила в полной мере, когда принципиально отказывалась использовать врученные ей костыли дома. Девушка пожалела, что не оделась теплее, когда некоторое время спустя окончательно остывший песок начал неприятно кусать холодом кожу рук. Прохладный ветер проникал под легкую фланелевую рубашку, которую она в спешке стащила со спинки компьютерного кресла, а брызги от морских волн иногда достигали светловолосую, вынуждая ее невольно вздрагивать. Все нутро сжималось в комочек, зубы начинали стучать, и – Люси мысленно усмехнулась – лишь ноги не чувствовали ни холода, ни дискомфорта. Перевернуться на живот стало воистину огромным подвигом. Добраться до лежащих всего в метре от нее костылей не было сил, подняться без их помощи она не могла – правая нога, служившая ей опорой, буквально выла от боли, – а спина от долгого лежания начала неприятно ныть, да и простудить почки совсем не хотелось, поэтому Люси ничего больше не оставалось, кроме как собраться с силами и поменять позу. Спустя минуты две потугов и пыхтений взгляд шоколадных глаз уперся в едва-едва различимую линию горизонта, а подбородок бессильно опустился на сложенные руки. Люси с отвращением поморщилась, понимая, какой беззащитной она стала: одна смена позы высасывала все силы. – Жалкая, – процедила сквозь зубы Люси, сжимая правую руку в кулак. Слезы очень некстати начали собираться в уголках глаз, и девушка, приподнявшись на локтях, сердито смахнула хрустальные бусинки с лица. – До чего же ты жалкая. О том, как она будет добираться обратно до дома, когда даже не было сил подняться, думать не хотелось, поэтому Люси втянула в легкие как можно больше воздуха и вперилась взглядом в ластившееся перед ней море, которое иногда, словно желая поиграть с ней, выкидывало свои воды чуть дальше обычного – так, что девушке нужно было лишь протянуть руку, чтобы почувствовать его обжигающую прохладу. Руку Люси не вытягивала, но каждый раз, когда вода едва не добиралась до нее, улыбалась и вдыхала морской воздух чуть глубже обычного – благодарила тем самым своего давнего друга за то, что не забывает ее, даже если она больше не может навещать его так часто, как ей бы того хотелось. Как это было раньше. Море Люси любила с детства и не уставала благодарить родителей за то, что они еще до ее рождения переехали из многолюдного и вечно шумного Токио в небольшой приморский городишко, ничем собой не выделяющийся. Население городка едва переваливало отметку в девять тысяч, так что каждый знал друг о друге то, что сам человек о себе и не знал. Люси безумно обожала Магнолию, и на это было две причины. Первая заключалась именно в том, что неподалеку несло свои воды море, всегда готовое принять светловолосую девочку и ее непоседливых друзей в свои ласковые объятия. Дни, что Люси проводила на пляже, были для нее по-особому счастливыми. Море стало идеальным другом, который умел то, чего ее друзьям, увы, было не под силу – внимательно слушать. Люси могла взахлеб рассказывать о каких-то впечатлениях, забываясь в воспоминаниях, а оно тихо-мирно продолжало биться о берег, ласкало ноги девочки, слушало ее рассказы и изредка, когда было необходимо, давало советы, выкидывая сильную волну на песок. Люси обожала своего совсем не безмолвного друга и была благодарна ему за постоянное присутствие. Вторая причина касалась самих жителей городка: иногда у Люси возникало ощущение, будто она живет с добрыми волшебниками, а не с обычными людьми. Молодежь была очень дружной, а взрослые уважали друг друга, хоть слухи и распространялись со скоростью, во много раз превышающей скорость света. Люси всхлипнула и зарыдала с новой силой, сама не понимая, отчего льются слезы – то ли от накрывавшего с головой счастья оттого, что она смогла вернуться в свое любимое место, то ли от дикой усталости и разъедающей все естество осознания, что как раньше уже не будет.***
Стинг чертовски не любил ссориться с мамой. Эта женщина, имеющая несчастье называться миссис Эвклиф, каким-то образом сочетала в себе две крайности: то готова была его, двадцати двух летнего амбала, на руках носить да слюнки ему подтирать, лишь бы ее сыночек был счастлив, то ненавидела и проклинала до такой степени, что порой, когда он поздно возвращался, отказывалась пускать его за порог дома. Такая логика, а точнее ее отсутствие, в подобных случаях взбешивала младшего Эвклифа не на шутку, поэтому в том, что почти каждый их разговор оканчивался ссорой, ничего удивительного не было. Вот и сейчас. Он всего лишь задержался у Роуга – у того в очередной раз полетел компьютер, – а мама уже конец света устроила. И непонятно даже, что конкретно ее взбесило – то, что он снова опоздал к семейному ужину, или то, что от него несло сигаретами. Какой бы ни была причина, факт оставался фактом – мать в слезах обрушила на его голову очередную порцию проклятий и, ловко вытащив из кармана его джинс связку ключей, захлопнула дверь прямо перед его носом, перед этим бросив, что он может идти на все четыре стороны. На четыре стороны он, конечно, податься не мог чисто физически, но стоять перед закрытой дверью и слушать заунывный плач матери, или же барабанить в дверь с требованием впустить его, смысла не было. Мать успокоится лишь к утру, и Стинг это прекрасно знал: миссис Эвклиф жила по принципу «новый день – новая жизнь», а потому все их обиды и недомолвки на следующее утро исчезали сами собой. Не сказать, что такой подход к жизни устраивал Стинга, ведь порой очень сложно было забыть брошенные накануне оскорбления, однако это все же было лучше, чем обижаться друг на друга неделями. Мать свою парень все же любил, хоть порой был готов удавиться от ее крышесносящих выходок. А вот город свой просто ненавидел. Стинг не знал точно, с какого поворотного момента стал презирать Магнолию и всех ее жителей. Скорее всего с тех пор, как умер отец, и мать, чтобы заполнить пустоту в сердце и душе, занялась воспитанием единственного сына – пятилетнего мальчугана с блеском в глазах ядрено-василькового цвета. Миссис Эвклиф видела в нем свое спасение от хронического равнодушия, злобы и бессилья, а потому не чаяла в нем души и выполняла любую его прихоть. Вот только, к всеобщему удивлению, паренек маменькиным сынком не вырос; наоборот – со временем стал отдаляться от чересчур заботливой матери и старался все делать самостоятельно, что и становилось причиной истерик вдовы Эвклиф: ей казалось, что сын, в воспитание которого она вложила всю душу, недостаточно ее ценит, а сам Стинг тем временем орал, что она заколебала его своей назойливой опекой. Постоянные ссоры матери и сына, к которым вся Магнолия давно привыкла, стали предметом для глупых шуток и несусветных сплетней, что из раза в раз выбешивало блондина до скрежета зубов. Прогнивший город с прогнившими насквозь людьми, которые наслаждались ограниченной жизнью, ограниченными радостями и такими же ограниченными впечатлениями, которые удовлетворяли свои маленькие, ничего по своей сути не значащие потребности и отказывались расширять кругозор, внушал Стингу отвращение. Маленькая жизнь маленького города вызывала омерзение, граничащее с тошнотой, в то время как душа бешено билась о стальную клетку, умоляя неизвестно кого найти заветный ключик и выпустить ее туда, на волю, где все будет по-другому, где не будет ощущения, будто жизнь проходит впустую. Где можно будет вздохнуть полной грудью и осознать, что воздух – чистый, свежий и приятный – дурманит сознание в сладкой истоме, а не душит с целью подчинить бунтарку-душу. Где рассвет будет символом новой жизни, а не очередного дня, полного скуки и безразличия. Где появится желание раскрыть спрятанные доселе крылья и вместе с выпрыгнувшим из глубинных вод китом взлететь в небо… …навстречу своей мечте.***
– Спасибо. Люси Хартфилия и не ожидала, что голос прозвучит настолько хрипло и безжизненно. Девушка не была уверена, сколько точно провела времени, валяясь на холодном песке, но в том, что она подхватит болезнь, сомнений уже не было. Заложенный нос и шум в голове были лишь первыми признаками неминуемой ангины. – Не за что. Стинг Эвклиф не ожидал, что ответит спокойно, без злобы и гнева, хотя высказать этой полоумной девчонке хотелось ой как много. Все гневные слова застревали где-то в горле, когда парень замечал краем глаза, как она неловко обнимает себя руками в жалкой попытке согреться. Вместо того чтобы наорать на нее за ту дурость, что она совершила, блондин лишь вздыхал и отворачивался. Стинг и предположить не мог, что встретит эту девчонку здесь, на пляже, единственном любимом месте в городе, которое он любил и находясь в котором чувствовал себя поистине свободным. Ему и в голову не могло прийти, что приморский маленький пляж, если небольшой кусок земли можно назвать пляжем, встретит его протяжными завываниями ветра, далеким пением цикад и…рыданиями этой идиотки, которая валялась на песке, как безжизненная кукла, пропускала сквозь пальцы песок, оставляла на нем полосы от ногтей и корчилась, словно сломанная игрушка. На какой-то момент, когда парень только увидел ее, беспомощно лежащую на песке, не в силах пошевелить ногами и подняться, он даже испугался. Он мог поклясться, что сердце зашлось в бешеном темпе, а кончики пальцев внезапно заледенели. Такая реакция была вполне объяснимой. Неспособная нормально ходить калека. На пляже. Поздно ночью. Он был уверен, что на его месте испугался бы любой. – Дура. Люси улыбнулась уголками губ и одним движением заправила прядку волос, которые, кстати, были полны песка, за ухо. Девушка решила, что не имеет права возражать парню, который не только поднял ее, едва не теряющую сознание, с холодной поверхности, но и укутал ее ноги в собственную толстовку, разогрел ее руки, надавал по щекам, чтобы окончательно пришла в себя и перестала реветь, да еще и мастер-класс по употреблению неприличных слов провел. Другой бы на его месте просто сдал ее родителям. – Ну и чего ты лыбишься? Тебе смешно? – Люси не сдержалась и коротко хихикнула, на что Эвклиф лишь поджал губы. – Смешно ей. Посмотрим, как ты потом смеяться будешь, когда у тебя и вторая нога отнимется. То, что Стинг иногда совершенно не следит за языком, было ему хорошо известно, вот только ни капли сожаления парень не испытал, когда заметил, что Хартфилия мгновенно изменилась в лице. Сама виновата. – Очень мило с твоей стороны, – сухо бросила Люси, опуская голову ниже, словно желая скрыть от него боль в глазах, вызванную его словами. Блондин раздраженно хмыкнул, сильнее обхватил ноги девушки, укрытые его черной толстовкой, и принялся осторожно массировать ступню правой ноги. Парень пообещал самому себе, что убедится, что девушка согрелась (в первую очередь необходимо было согреть окоченевшие ноги), после чего со спокойной душой сдаст ее родителям и в гордом одиночестве вернется на пляж. – Я тебя комплиментами одаривать не нанимался. Лучше спасибо скажи, что ты до сих пор сидишь тут, вместе со мной, а не под домашним арестом. И вообще, какого черта тебе прогуляться вздумалось? Он решил, что ему показалось, будто она расплылась в улыбке. Ведь Люси Хартфилия не улыбалась уже долгое время. – Я безумно устала сидеть дома, – Люси окинула затихшее море, искрящееся в лунном свете, теплым взглядом. – Да и по любимому пляжу ужасно соскучилась. Все-таки больше года здесь не появлялась. Тихий голос с нотками нежности действовал на Стинга успокаивающе. По крайней мере, у парня больше не было желания прибить ненормальную девчонку за ее выходку. – Это еще не причина для того, чтобы убегать из дома ночью и тащиться черт знает куда. И ты сама знаешь почему, – Люси поджала губы и опустила голову еще ниже. – Ты понимаешь, что могла сделать все еще хуже? Что твои ноги… – Да какая разница. Костыли или инвалидная коляска. Одно и то же. Стинг невольно вздрогнул от того, каким равнодушным голосом это было сказано. Всего на секунду ему показалось, будто перед ним сидит не девушка двадцати лет, которая постоянно мельтешила у него перед глазами в старшей школе, а взрослая женщина, потерявшая всякий интерес к жизни. И ему такое сравнение не понравилось. – Действительно, – хмыкнул парень, – какая разница, сможешь ты снова танцевать или всю оставшуюся жизнь проведешь в инвалидном кресле без всякого желания жить. О какой разнице вообще может идти речь, и не пойму даже. Язвительные нотки, судя по всему, подействовали на девушку отрезвляюще. Люси вскинула голову и недоуменно глянула на блондина, который продолжал растирать ее ноги. Люси заметила, что левой ноги он касается с особой осторожностью, и этот факт вызвал еще одну легкую улыбку светловолосой. – Мне приятно, что ты за меня радеешь, но всем прекрасно известно, что танцевать я уже не смогу, даже если ноги полностью восстановятся, – Стинг нахмурился и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, как девушка продолжила: – Моя травма несовместима с танцами. Врачи считают, что мне повезло, ведь правая нога почти не пострадала. То, что я сейчас могу передвигаться – пусть и с помощью костылей – уже чудо. Так что... – Так что ты собственноручно решила это чудо разрушить, – закончил за нее парень и тут же поежился, чувствуя, как холодный ветер проникает под футболку. – Лучше бы дома сидела да ногу разминала, а не по пляжам ночью шлялась. Как тебя только родители не замели? – У мамы ночная смена, а отца… – И пушками не добудишься, я помню, – Стинг усмехнулся и покачал головой. Чересчур крепкий сон мистера Хартфилия давно стал поводом для шуток в городе. – Только не говори мне, Хартфилия, что ты из окна вылезла. – Ой, помолчи уже, Эвклиф, – буркнула Люси и опустила голову, закрывая таким образом волосами лицо, чтобы он не заметил, что щеки вспыхнули предательским румянцем. – Не могла же я через дверь выйти…Тогда бы точно всех перебудила…И вообще, лучше ты поведай, каким ветром тебя сюда занесло. Что-то я не помню, чтобы ты сюда часто наведывался. – У тебя весьма устаревшая информация, дорогая, – Стинг устало вздохнул и взлохматил свои волосы. – Пока ты по больничкам и санаториям таскалась, я, можно сказать, приватизировал это место. Так что будь готова делить территорию, потому что искать другое место, где можно отдохнуть от людей, я не собираюсь. Люси решила, что спрашивать, что он подразумевает под «отдохнуть от людей», не стоит. Хартфилия еще со времен старшей школы, когда он был на два класса старше ее, помнила, что выводить Эвклифа из себя лучше не надо, если только не хочешь напороться на грубость или недосчитать зубов. Именно из-за нелюдимости и отчужденности парень не имел много друзей, хотя все девушки из школы были влюблены в него поголовно. Этот огород и ее, Люси, стороной не обошел. К сожалению или к счастью, она так и не поняла. Девушка усмехнулась, вспоминая события давних лет, и вдруг поняла, что он так и не ответил на вопрос, интересующий ее больше всего. – Так зачем ты сюда пришел? Люси округлила глаза, в неверии смотря на то, как парень после ее вопроса расплылся в улыбке, чуть откинулся назад, продолжая держать ее ноги на своих коленях, и поднял голову, впериваясь в спокойно несущее свои воды море взглядом, полным легкой грусти. – Чтобы увидеть, как кит касается неба плавником. Люси недоуменно наклонила голову в бок и прикусила щеку с внутренней стороны. – Из…извини? Кажется, ее реакция его занятно повеселила, потому что блондин вдруг негромко рассмеялся и, не в силах сдержать порыв, взлохматил ей волосы одним мягким движением руки. Люси невольно зажмурилась, чувствуя, как гулко забилось сердце, и вдруг осознала, что это – первый раз, когда он ее касается. Даже в школе, когда она, одурманенная своей непонятно откуда взявшейся любовью, не давала ему прохода, не было ни единственного случая, когда он притрагивался к ней. – Забавная ты, Хартфилия, – Стинг вздохнул и снова обнял ее ноги руками, предварительно укутав их теплее. – А в школе такой дурочкой была, что просто жуть. – Спасибо на добром слове, – прошипела Люси, проклиная тот момент, когда Стинг Эвклиф, ее первая – и, к слову, последняя – любовь, появился на пляже. – Не смей тему менять, Эвклиф. Что там про…кита? Либо она только подумала, что задала вопрос вслух, либо же парень задался целью игнорировать ее. – А ты изменилась, – Стинг чуть прищурился, оглядывая девушку внимательным взглядом, и вдруг понял, что той Люси Хартфилии, которая несколько лет назад могла гоняться за ним целыми днями с дикими криками, больше нет. Наверное, та Люси Хартфилия все же умерла в той жуткой аварии, когда автобус, везший танцевальную команду их городка на очередные межгородские соревнования, потерял управление и перевернулся, съехав на обочину. В той аварии погибла не только веселая легкомысленная девчушка, но и талантливая танцовщица, не раз бравшая первые места на самых престижных конкурсах и ставшая настоящим символом Магнолии. А на замену ей пришла другая Люси – с грустью и вселенской усталостью в глазах, подрагивающими руками, худыми поникшими плечами и…отвратительными пластмассками, без которых, к сожалению, не могла обходиться. Стинг смотрел на Люси Хартфилию и понимал, что рядом с ним сидит совершенно другой человек. И мысленно ужаснулся тому, как легко ломаются людские жизни и разрушаются мечты. – Ты знаешь, почему кит снова и снова выпрыгивает из воды, даже если знает, что все равно упадет? – девушка, слегка удивленная, мотнула головой, и парень продолжил: – Пусть это всего лишь красивая легенда, но я слышал, что таким образом он пытается достать до неба. Это его мечта – далекая, невозможная, неосуществимая, и, тем не менее, он каждый раз, снова и снова собирается с силами и пытается взлететь. Именно поэтому киты считаются символом мечты, ради которой, чтобы ее достигнуть, нельзя сдаваться. Примерно минуту оба молчали, вглядываясь в едва различимую линию горизонта и вслушиваясь в дыхание друг друга и в шум прибывающих волн. Установившаяся между ними тишина у Люси ассоциировалось со словом «слишком». Слишком уютная, слишком теплая, слишком…интимная. Принадлежащая лишь им двоим. Люси почувствовала, что только от этой мысли кончики ушей покраснели. Она первая нарушила молчание. – А о чем ты мечтаешь? Стинг молчал, продолжая легонько гладить ее ноги и неотрывно смотреть на темное, освещаемое лунным светом море, от которого было невозможно отвести взгляд. Люси подумала, что он ее не расслышал, и уже хотела было повторить вопрос, когда парень внезапно заговорил: – Я мечтаю увидеть Магнолию в зеркале заднего вида. Мечтаю бросить все и сорваться, куда глаза глядят. Просто выбраться из этого душного города. Увидеть другие места, познакомиться с другими людьми. Познать другую жизнь, понимаешь? Люси понимала и не понимала одновременно. Она слишком любила родной город, а потому не представляла, за что можно так ненавидеть их городок. В том, что парень по отношению к Магнолии испытывает именно ненависть, Люси не сомневалась. – Раз ты так мечтаешь выбраться отсюда…то почему не уедешь? Тебе двадцать два, если я не ошибаюсь. Уехал бы в Токио или в любой другой крупный город, поступил бы в университет, зажил бы другой жизнью. Что тебя здесь держит, Стинг? То, что она произнесла его имя – впервые без всяких суффиксов, – произвело поистине оглушающий эффект. Люси тут же закусила губу и спрятала глаза за челкой, а сам Эвклиф лишь моргал глазами, испытывая весьма противоречивые чувства. Было неловко и приятно одновременно: раньше Хартфилия постоянно при обращении к нему прибавляла к его имени раздражающие «семпай», «сан» или же «сама». Стинг в очередной раз убедился, что девушка, чьи ноги он сейчас заботливо держит в своих руках, не имеет с той, которую он знал несколько лет назад, ничего общего, кроме идентичной внешности. Даже голос изменился – стал более глубоким, потерял звонкость, но взамен приобрел нотки нежности и мягкости. Вот только…Стинг чуть наклонил голову, чтобы лучше разглядеть выражение ее лица. Спустя секунд десять внимательных рассматриваний, парень выпрямился и довольно растянул губы в усмешке. Значит, ему не показалось. Смущается она все так же. – Что меня здесь держит, спрашиваешь… – начал парень, делая вид, будто не было никакой заминки. – Не что, а скорее кто. Люси вскинула голову. – Ты имеешь в виду… – Мать не выдержит, если еще и я ее брошу. После смерти отца смыслом ее жизни стал я. Оставить ее и просто свалить было бы слишком бесчеловечно по отношению к ней. Не думаю, что она заслуживает такого после всего, что она для меня сделала, – Стинг невесело усмехнулся и, повернувшись к ней лицом, ехидно спросил: – Ну а ты, Люси Хартфилия? О чем мечтаешь ты? Парень понял, какую сморозил глупость, только после того, как заметил, что девушка кинула мимолетный взгляд на лежавшие рядом костыли и сжала губы в тонкую полоску. Стинг понимающе кивнул. – Можешь не отвечать. И так все понятно. Ему послышалось, будто она раздраженно цокнула. – Да уж нет, – сердито начала Люси, и на какой-то момент ему показалось, что она его ударит, – я, пожалуй, все-таки отвечу. Я хочу танцевать. Снова, как раньше, слышишь? Я хочу кружить по паркету, хочу чувствовать дикую усталость после очередной выматывающей тренировки,, хочу видеть гордость в глазах родителей, хочу слышать звуки аплодисментов, хочу…Хочу просто заниматься тем, что так сильно люблю. Тем, без чего, черт возьми, не представляю своей жизни. Я танцую с трех лет, ты понимаешь это? Ты представляешь, какого это – когда у тебя отнимают смысл жизни?! Странно, но втайне Стинг гордился тем, что она не заплакала. Ни слезинки – лишь хриплый голос, полный отчаяния, да руки, сжатые в кулаки. И искры жизни – те самые, которые он так привык видеть в старшей школе, – в кофейных глазах. Стинг решил, что он немного ошибся. Эта девочка возрождалась, лишь рассказывая о танцах. Значит, Люси Хартфилия в той аварии не погибла. Она лишь получила сильную травму. А это совсем другое дело. – Представляю. Люси знала, что он не соврал. Она чувствовала, что он действительно ее понимал; возможно, единственный из окружавших ее людей. Два человека, поставленные перед обстоятельствами, с которыми они ничего не могли поделать. Два одиноких кита, не в силах дотянуться до своей мечты. Люси не знала, что у него на этот счет было совершенно другое мнение. – Видишь этот маяк? – Стинг кивнул на обветшалое сооружение. – Бедняга находится в нерабочем состоянии уже много лет, а все никак не может смириться со своей участью и продолжает время от времени вспыхивать светом, пусть и неярким. Он отказывается сдаваться. Так почему ты должна? Ты сможешь танцевать, если захочешь. Если перестанешь себя жалеть, сетовать на судьбу и несправедливость, возьмешь себя в руки и начнешь, наконец, делать хоть что-то, чтобы снова закружиться в ритме вальса – или что ты там танцуешь, – то все получится. – Врачи… – Да плевать, что там сказали врачи или сам Папа Римский, – он раздраженно прервал ее. – Твоя правая нога в относительном порядке, дело лишь за левой. Даже я знаю, что мышечная память остается, то есть твои ноги, грубо говоря, помнят, как они раньше двигались. К тому же прошел лишь год с лишним, а это очень малый срок. Тебе нужно лишь потихоньку разрабатывать ноги, чтобы мышцы совсем не атрофировались. Конечно, никто не говорит, что это дело пары недель. Возможно, на то, чтобы восстановить твою былую форму, уйдут годы, но это лучше, чем ничего, тебе так не кажется? Выбор за тобой. Люси не успела как следует обдумать его слова. Вместо этого девушка запальчиво выкрикнула: – У тебя тоже есть этот выбор! Она же твоя мать, у нее на уровне подсознания заложена лишь одна цель – чтобы ее ребенок был счастлив. Так почему ты должен жить в месте, находясь в котором не испытываешь никаких положительных эмоций? Стинг недоуменно моргнул, вникая в смысл ее слов. Люси выдержала паузу, не прекращая смотреть на него гневным взглядом, и продолжила: – Ты ничего и никому не должен, потому что это твоя жизнь, Стинг, и только тебе решать, где жить, на кого учиться, с кем дружить, кого любить и что есть на завтрак. А что касается твоей мамы…Я уверена, что она сможет тебя отпустить, если ты ей все объяснишь. Она твоя мать, и оттого, что ты собственноручно рушишь свою жизнь, ей легче не будет. Вот увидишь, она обязательно поймет. Люси выдохнула и отвернулась, надеясь, что он не заметил вспыхнувших от смущения щек. Девушка буравила взглядом валяющийся неподалеку камешек, брала в руку песок и пропускала песчинки сквозь пальцы, чувствуя небывалое успокоение. Холода она больше не чувствовала – либо организм приспособился к ночной прохладе, либо присутствие Стинга делало воздух теплее. Ноги, кстати, благодаря его толстовке и так называемому массажу тоже отогрелись. Люси не сразу поняла, что произошло дальше. Сначала услышала глубокий вздох со стороны парня, а затем почувствовала, как он начал трястись и издавать странные звуки, все еще держа ее ноги на своих коленях. Только несколько секунд спустя до нее дошло, что Эвклиф в открытую смеялся, уткнувшись лицом в ладони рук. – Что такое? Почему ты смеешься? – растерянно спросила девушка, не понимая причины его веселья. Люси нахмурилась, когда не получила ответа, и, использовав руки в качестве опоры, придвинулась ближе к парню, который продолжал глухо смеяться. Поколебавшись, светловолосая протянула руку, чтобы встряхнуть его за плечо, но не успела и коснуться его, потому что Стинг резко выпрямился и перехватил ее ладошку. Девушка ойкнула и во все глаза уставилась на парня, который внезапно переплел их пальцы и, улыбаясь, снова посмотрел на море лучившимся теплотой взглядом. – Что с тобой? – тихо спросила Люси, не понимая причины перемен его настроения. – Да ничего особенного, – Стинг хрипло рассмеялся, не выпуская ее руки, что, как с ужасом отметила Люси, весьма негативно сказывалось на ее сердцебиении. – Просто вдруг стало весело, когда представил, как кит – огромная, черт побери, махина – пытается взлететь и коснуться неба плавником. Человек сдается, не в силах взять себя в руки, покоряется судьбе и позволяет своим мечтам развеяться в прах, а он, несчастное животное, плюет на все неудачные попытки с высокой колокольни и, каждый раз расшибаясь с огромной высоты о воду, находит в себе силы для нового прыжка. И все ради того, чтобы достигнуть своей мечты. Удивительно, тебе не кажется? Люси кивнула и легонько сжала его пальцы. Девушка решила, что усилия этого кита однажды принесут свои плоды. Однажды – пусть даже через годы – они оба увидят, как огромное животное взлетает в небеса и касается мощным плавником пушистых облаков. Однажды – пусть даже спустя десятки лет – они увидят, как исполняются мечты. И старый маяк к тому времени гордо вспыхнет ярким, ослепляющим пламенем, дабы осветить заблудшим душам истинный путь и напомнить, что выход, – если не опускать руки и продолжать верить в свои силы, – можно найти даже в самой непроглядной темноте.Вы не можете просто сидеть и ждать, когда люди исполнят вашу мечту. Вы должны встать, начать действовать и сделать это сами. Дайана Росс