Часть меня

Потому что когда я люблю тебя — я права. Мельница — «Об устройстве небесного свода»

      Шепард просыпается до рассвета.       Она открывает глаза, вглядывается в непрозрачную темноту — такой густой она бывает лишь перед тем как начнет рассеиваться — и осторожно выбирается из объятий Гарруса, сбросив покоящуюся на бедре ладонь. Шепард спускает ноги на пол, поджимает пальцы, ожидая холода, но гладкое дерево дышит теплом. Она поднимается бесшумно, на цыпочках шагает к сложенной в кресле одежде и натягивает трико. Зеркало отражает каждое движение; Кейлин замирает и рассматривает свое лицо таким, каким оно видится ей в темноте, когда тени рисуют темные круги под глазами и резко очерчивают скулы. Тени стекают по шее, собираясь лужицей во впадинке между ставших острыми ключиц. Шепард ведет пальцами ниже — там должны тихо звенеть металлом жетоны — и бесшумно застегивает «молнию» толстовки. Рука не ноет, и только изредка досаждает тремор. Тело снова послушно — плавный, скользящий шаг в сторону больше не рискует обернуться неуклюжим падением; значит, и болезненная острота черт, прилипшая к ней в госпитале, тоже сойдет, скатится, как вода с перьев.       Шепард стягивает волосы в короткий хвост и шагает к дверям, стараясь ничего не задеть по пути. Лишь у кровати задерживается, чтобы поправить одеяло, на миг ткнуться носом в синюю метку на лице Гарруса и оставить короткий, легкий поцелуй.       А потом идет прочь из дома, полной грудью вдыхает брезжущее на востоке утро и срывается в бег вокруг холма, заставляя оживать сонные мышцы.       Гаррус просыпается, когда подушка все еще смята, а простынь не растеряла тепло ее тела. Он садится, задумчиво трет метку, еще хранящую след поцелуя, а потом, когда с торопливым бодрящим душем будет покончено, отправится на кухню. Кто бы сказал ему раньше, что придется осваивать человеческое меню?..       Кейлин возвращается в дом за пять минут до того, как в кофемашине нагреется вода. Когда кофе окажется на столе, она возникнет на пороге. «Удивительно своевременно», — думает Гаррус. Как и всегда, когда дело касается их двоих. Она входит в светлую кухню, встряхивая мокрыми волосами, скользит по полу, ловко удерживая равновесие и оказываясь рядом. Шепард обвивает руками шею. От нее пахнет зимним солнцем и ветром, с которым она бежала наперегонки. Она запрокидывает голову, подставляя холодные губы, и за окном разгорается день.       За завтраком говорят обо всем — о погоде, о Кайдене, приковавшем к себе всеобщее внимание, о Тали, пообещавшей выкроить недельку для визита, о планах на вечер и о многом другом — и не о том, о чем хочет поговорить Гаррус. Ее жетоны, когда-то нетвердой рукой сорванные с шеи и брошенные в темную грязь, убраны в футляр, подальше с глаз, и Шепард старательно не смотрит в их сторону. Она все еще украдкой потирает руку, когда думает, что он не видит — жест, больше выдающий беспокойство, чем боль. Шепард не говорит об этом, не говорит о «Нормандии» и о пережитом с той самой ночи, как ее молчание дало трещину, и все накопленное, тщательно сдерживаемое, лавиной хлынуло наружу.       По крайней мере Шепард больше не молчит.       После завтрака она забирается на диван, усаживается по-турецки — так, похоже, это называют люди — и придвигает к себе легкий стеклянный столик. Шепард потирает переносицу, разминает пальцы, подается вперед и открывает коробку. Самозабвенно и сосредоточенно она расставляет фигуры по черно-белому клетчатому полю: когда в два ряда по краям доски, когда — как будто наобум, оставляя добрую половину выточенных из дерева бойцов наблюдать в стороне за предстоящей баталией. Шахматы у Шепард старые: в некоторых местах на доске видны сколы, царапины и трещины; Кейлин, получив посылку от матери, с нежностью прижимала невзрачную коробку к груди, а потом потратила целый вечер, покрывая поблекшие и потерявшие лоск фигуры свежей краской.       Шепард расставляет фигуры так, словно исполняет ритуал.       «Белые начинают и выигрывают».       Гаррус смотрит, как Шепард протягивает руку, прищелкивает пальцами и передвигает фигуры. На «Нормандии» у нее были голографические шахматы; анимированные фигурки кроганских пехотинцев выглядели впечатляюще, но не вызывали у Шепард энтузиазма. И все же одну партию с СУЗИ ему удалось застать.       Они тогда покинули мертвого Жнеца и возвращались к Лиаре. Шепард ждала — это явственно ощущалось в каждом движении, в каждом жесте, даже в том, как она говорила с командой. Вся команда ждала, но Шепард... Пока все они предвкушали предстоящую высадку, Шепард занималась делами — методично, спокойно и совершенно буднично. План действий был озвучен после получения системы Жнецов — больше к вопросу Шепард не возвращалась. «И не вернется до тех пор, пока модуль не будет установлен», — смутно догадывался Гаррус.       После отбоя он нашел ее в каюте. Шепард сидела на диване, поджав под себя ноги. Она подалась вперед всем телом, локтями упираясь в край стола, и перед ней плыла разлинованная доска, а подвижные фигуры скользили по клеткам. Проекция СУЗИ безмолвно висела напротив.       Партия началась совсем недавно — Гаррус понял это, даже не зная правил игры. Он двинулся вдоль аквариума; ни СУЗИ, ни Шепард никак не отреагировали на вторжение. Коммандер сплела пальцы в замок и прижала их к губам. Жест занял мгновение: черная фигура солдата сдвинулась с места, и белая пешка Шепард, дрогнув, растворилась, уступая позицию.       — Первая кровь, коммандер.       Губы Кейлин тронула улыбка — и новая пешка ринулась в атаку.       Бой продолжался. Фигуры кружили по доске, повинуясь воле игроков. Происходящее мало напоминало битву армий, когда стенка идет на стенку, и первый же шквал захлебывается кровью. На шестнадцатом ходу потери были равны: что Шепард, что СУЗИ лишились пары пешек. Противники, казалось, присматриваются друг к другу, пробуют на зуб, но не решаются атаковать в лоб. Гаррус рассматривал невозмутимое лицо Кейлин — он не такой ее знал в бою.       Потом всадник на варрене прыгнул на f6, и в доселе расслабленной позе Шепард обозначилось напряжение. Она подняла взгляд на сияющую сферу — трудно играть с противником, не имеющим лица и не выражающим эмоций. СУЗИ не отвечала долго, будто анализируя всю игру. А потом черный пехотинец сбил всадника, угрожавшего и королю, и королеве.       Игра закипела. Шахматная доска перестала походить на бальный зал — теперь это был водоворот. Минус пешка у черных — та самая, что разрушила блестящую атаку конем; минус еще один конь у белых. Шепард выдвинула вперед ладью — фигура пересекла поле от первой до седьмой строчки и остановилась перед королем — и тут же ее потеряла. В самоубийственном рывке сорвался ферзь — и Гаррус словил себя на разочарованном выдохе, когда атака была разбита.       Кейлин не повела и бровью — и выдвинула слона. Стремительная атака заставила черного короля отступить, а следующим ходом настигла его. Голографический интерфейс СУЗИ, кажется, дрогнул... Она сделала единственный возможный ход, и Шепард ответила выпадом*.       Тишина ознаменовала финал партии.       — Поздравляю, коммандер, — подала голос СУЗИ. — Прекрасный пример жертв ради победы.       Кейлин скользнула взглядом по панели: белые отдали две пешки, двух коней, ладью и ферзя — и отчего-то тихо повторила:       — Прекрасный, да... — потом кашлянула, встряхнула волосами, выпрямившись и мельком глянув на Гарруса, и продолжила: — Еще партию? На этот раз играй в полную силу.       Потом он вспоминал этот диалог и вспоминал то, что она рассказывала ему о Блице в ночь перед Илосом. «Ты хотел знать про Халиата», — сказала она, опускаясь на край стола. И он слушал, впитывая в себя рассказ, прерываемый короткими паузами — Шепард умолкала, чтобы воскресить былое в памяти или перевести дух. Ее взгляд, подернутый пеленой, блуждал по тесной каюте, словно неуютную — не сравнить со второй «Нормандией» — комнату наполняли тени и отголоски отгремевшей войны. Она упиралась руками в стол — расслабленно, не защищаясь и не закрываясь ни от него, ни от воспоминаний, оживающих вместе с повествованием.       «Мы были готовы сделать все, чтобы отбить Элизиум, — говорила Шепард, небрежно дернув плечами. — Но никто не собирался пускать в бой самоубийц. Не бывает так, чтобы никто не умирал, но как можно больше ребят должны были вернуться домой».       В том, что делает Шепард, смысл угадывается смутно. То, как она склоняется над доской, как передвигает фигуры, не похоже на тренировку, не похоже на игру ради развлечения. Она собирает себя по кусочкам с каждым ходом, с каждой снятой с доски фигурой — белой ли, черной. Гаррус не может объяснить ощущения, возникающего в груди, когда Кейлин кладет побежденного короля на доску и поднимается, потирая виски.       Ему кажется, что она снова ведет какой-то невидимый бой — и снова делает это одна.       Поэтому, когда новая партия зависает на середине и Шепард задумчиво прикусывает ноготь, Гаррус садится напротив и просит:       — Научи меня.       Она хмурится, растирает складку между бровей, щурится — а потом со вздохом сдвигает фигуры с доски и расставляет их снова — не торопясь, будто исполняет ритуал.       — Папа всегда играл со мной в детстве, — говорит она, неловко улыбнувшись. — Шахматы, солдатики — не поверишь! — из олова. Он ценил старые вещи... — Кейлин любовно проводит пальцами по трещине на глади доски. — Говорил, что такие связывают с прошлым. Он научил меня играть, и... Да нет, глупости, — Шепард небрежно взмахивает рукой.       — Что?       Она не отвечает, выдерживая долгий пристальный взгляд, но, наконец, сдается, откидываясь на спинку дивана.       — Это такой способ почувствовать, что он меня поддерживает... даже когда его нет рядом. — Гаррус ничего не говорит, и Шепард, усмехнувшись, только разводит руками. — Я же говорю: глупости.       — Вовсе нет, — спокойно откликается Гаррус и сдвигает пешку — кажется, что ходы и комбинации он заучил наизусть, день за днем наблюдая за ее партиями. — Давай, Шепард. Сыграй со мной.       Когда белый король предсказуемо падает, а янтарный солнечный свет заливает комнату, Кейлин привстает, упираясь ладонью в опустевшую доску. Вторая знакомо ложится на шею, и теплые мягкие губы Шепард касаются шрама.       Лохматые хлопья снега летят вертикально вверх.       Шепард вынимает из дальней секции шкафа броню и чутко прислушивается к себе — не вздрогнут ли руки? На нагрудной пластине остались только царапины — вмятины и дыры давно залатаны. Шепард ведет пальцем по выпуклой эмблеме «N7». Поблагодарить Кайдена за возвращенное снаряжение толком не вышло — год назад, впервые взяв в руки шлем с тех пор как окончилась война, Шепард ощутила слабость. Холодные пластины брони жгли руки так же, как душили жетоны, и Кейлин поспешила убрать все подальше с глаз.       Сегодня не саднит в горле и не перехватывает дыхание, а шероховатость пластин по-дружески знакома. Что-то внутри срослось, как когда-то изломанная рука, затянулось и не тревожило.       Она могла бы убрать броню обратно и вернуться в постель, прильнуть к теплому боку Гарруса и погрузиться в мягкую дрему на его плече...       ...Но теперь этого недостаточно.       — Шепард?       Она затягивает ремни, смотрит через плечо, и первое, что приходит Гаррусу на ум — он еще не до конца проснулся. Шепард, закованная в сине-черную броню, похожа на призрака из прошлого. Она машинально поправляет щитки, фыркает — и воображение, слившись с памятью, рисует каюту на верхней палубе «Нормандии»: стеклянный стеллаж, заполненный моделями кораблей, огромный аквариум, музыка, льющаяся из динамика... Гаррус встряхивает головой, прогоняя наваждение... и смеется.       — Хочешь потеснить Аленко на пьедестале любимца публики?       — Не ерничай, Вакариан, — строго начинает Шепард, и на секунду Гаррус даже верит в этот серьезный тон, а потом видит, как светится ее взгляд.       В начищенной до блеска старой броне она так похожа на ту Шепард, которую он впервые увидел на Цитадели, а потом — среди наемников на Омеге; и в то же время совсем другая. Так стрела, достигшая цели, отличается от той, что зажата в руке; горящий в ее груди огонь обратился певучим светом.       Гаррус пересекает комнату и касается ее щеки.       — Тебе плохо здесь?       Шепард хочет ответить сразу, но умолкает на полуслове. Она торопливо оглядывает комнату — просторную, светлую, покрытую рябью теней.       — Нет, я... Мне хотелось бы возвращаться сюда, — медленно, будто раздумывая над каждым словом, выговаривает Кейлин. — Часто. Пить кофе по утрам и болтать о новостях, играть, ходить куда-нибудь... делать многое из того, что мы делаем, — она улыбается, отводя взгляд. — Когда-нибудь — растить детей. Родителям служба не помешала, значит, не помешает и мне. Но здесь всегда будет только часть меня — важная и большая, но все равно только часть. Мне нужно быть целой, чтобы жить так, как я хочу, — ее пальцы касаются мандибулы, и взгляды встречаются. — Чтобы любить тебя так, как я хочу.       Пластины брони неудобно врезаются в тело, когда Гаррус привлекает ее к себе.       — Мне будет нужен надежный снайпер, — говорит Кейлин, уткнувшись в его плечо. — Не знаешь такого?       — Есть один на примете, — усмехается Гаррус, пропуская русые нити волос сквозь пальцы. — Пойдет за тобой куда угодно.