Черная тень

Примерно раз в год, когда начинался летний сезон дождей, а к темной духоте ночи примешивалась влага, отчего дышать становилось еще тяжелее, Гакт впадал на несколько дней в странное состояние: он с большой неохотой выходил из дома, часто оглядывался и, слыша сквозь пелену дождя шорох шин по асфальту, поднимал воротник и словно бы старался спрятаться от чего-то. За несколько лет совместной работы Чача почти привык к этим странным приступам, но любопытство все же не покидало его. Однажды, когда Гакт отменил совершенно неожиданно все дела и заперся дома, Чача понял, что пора принимать решительные меры. Прихватив с собой пару бутылок и Ю, он приехал к Гакту и нашел того в самом мрачном состоянии. Гакт сидел на кухне, бессмысленно водил пальцем по столу, вырисовывая из просыпавшихся крошек узоры; рядом с ним стояла чашка с давно остывшим чаем. Вид у Гакта был больной и изможденный — больше, чем обычно. Чача сел рядом с ним, поставил рядом бутылку и сразу перешел к делу: — Ладно, Гаку, рассказывай! Я пять лет с тобой работаю, и все эти пять лет одно и то же: стоит начаться сезону дождей, ты впадаешь в меланхолию и херишь всю работу. Будь на твоем месте кто другой, я бы и не придал значения. Но ты, ты, который с температурой под сорок выходит на сцену, несмотря на запреты врачей! Который до полного истощения репетирует днями и ночами! Ты не можешь вот так вот все бросать и запираться дома. Так что рассказывай! Гакт тупо уставился на Чачу и потянулся к бутылке. «Рассказывай!» — рявкнул Чача, пряча бутылку за спину. Гакт молча вздохнул. — Не расскажет, — подал голос Ю. — Я уже пытался его расспросить, но он только молчит и вздыхает. Мне не рассказывает и тебе не расскажет. — Расскажет. Он же знает, что я с него не слезу, пока не расскажет. Н-ну? — Дай бутылку, — глухо сказал Гакт и, получив желаемое, продолжил: — Я могу рассказать, но вы все равно не поверите. — Ну, конечно! — подхватил Чача. — В россказни про мертвых людей и восьмичасовой секс без перерыва на покурить, в это все должны верить! Что такое могло с тобой случиться, что по степени неправдоподобности переплюнет твое обычное вранье? — Не так уж много я и вру… — обиделся Гакт. — Что ты пристал ко мне? Что тебе от меня нужно? — Мы хотим тебе помочь. То, что с тобой происходит, это ненормально. Я хочу сказать: даже для тебя ненормально. — Правда, Гаку, — поддакнул Ю. — Мы же беспокоимся! Мы ко многому привыкли, но это нас пугает. И ты всегда все рассказываешь. Иногда даже — с излишними подробностями, а тут — молчишь. Это странно. Уговоры длились еще около получала, и по мере уменьшения уровня жидкости в бутылке непоколебимость Гакта оставалась на прежнем уровне. Чача не выдержал. — Так, все. Мне надоело. Перехожу к запрещенным приемам. Не будет истории, будешь искать нового гитариста. Гакт вскинулся. На несколько секунд меланхолия слетела с него. Он хмуро взглянул на своего лид-гитариста и сопродюсера. Найти нового гитариста проблемой, конечно, не было, но где он возьмет гитариста такого уровня и с таким количеством полезных связей, опытом и — свободного? — Это — шантаж, — сказал Гакт. — Он самый, — спокойно подтвердил Чача. — Ты блефуешь. — Рискнешь проверить? Гакт знал, что Чача по временам не уступал ему в упрямстве. Если ему чего хотелось, он умел настоять на своем — не всегда честными способами. Конечно, вряд ли бы Чача ушел из Gacktjob по такой пустяковой причине, но он мог потом месяцами изводить Гакта: не появляться на репетициях и не отвечать на звонки, таинственно намекать на какие-то более радужные перспективы где-то на стороне, держаться так, будто они едва знакомы… Гакт сдался. — Хорошо, — сказал он. — Я вам кое-что расскажу. Только с условием: все рассказанное останется строго между нами, и вы нигде, никогда, никому не перескажете этой истории и не будете упоминать об этом ни в разговорах, ни где-либо еще. *** Это было первое его лето в Токио. Одиночество, полуголодное существование и то и дело накатывавшее чувство собственной ненужности и никчемности делали его мрачным и отчужденным. В те редкие вечера, когда не приходилось работать, он бесцельно бродил по улицам. Он не мог оставаться дома. Усталость не давала ему уснуть, постоянное чувство голода причиняло ему невыносимые страдания, в то же время его обуревала жажда движения, деятельности — хоть что-нибудь, но делать. Он бродил по Синдзюку или Роппонги, заходил иногда в бар, знакомился с девушками или сидел один, заворачивал в темные безлюдные парки, очень много курил и только с рассветом возвращался домой. В ту ночь Гакт завернул в какой-то незнакомый переулок. Ночь была темная, в переулке горел только один тусклый фонарь. Откуда-то издалека доносились звуки ночного города, а в самом переулке было тихо, как в могиле. Только дождь шумел, не столько разрывая, сколько будто бы усиливая эту странную в такой час в одном из самых людных районов тишину. Оказавшись в незнакомом месте, Гакт остановился в нерешительности: не повернуть ли обратно? Однако стоило ему остановиться, как послышался еще один звук — мягкое шуршание шин по асфальту, а вслед за тем — легкий призвук тормозов и открывшейся двери. Гакт обернулся. В темноте, выхваченный слабым светом единственного фонаря, блестел черный корпус автомобиля, — «Роллс-Ройс» выпуска 1930-х, отметил про себя Гакт. Потом он удивился, что в тот момент появление машины, выпущенной около шестидесяти лет назад, не показалось ему странным. Водитель тоже не вызвал у него никаких подозрений. Он не мог толком разглядеть фигуру на водительском сидении, но смутно вспоминались потом черные перчатки и шляпа. Невидимый водитель обратился к Гакту по имени и пригласил его в машину, чтобы вместе поехать на прием, где их обоих уже ждут. Речь его была изыскана, голос прокрадывался в самые затаенные уголки сознания и обволакивал колдовским туманом. Гакт охотно принял приглашение и сел в машину. В салоне пахло кожей и почему-то — земляникой. В салоне было еще темнее, чем на улице, и разглядеть водителя Гакту так и не удалось. За окном проплывал ночной Токио: мерцали вывески, мелькало кое-где смутное отражение автомобиля, редкие прохожие останавливались — поглядеть на «Роллс-Ройс». Машина ехала мягко, мерно покачиваясь, шуршание шин действовало убаюкивающе, и Гакт заснул. Проснувшись, он обнаружил, что машина не двигается. За окном ничего нельзя было разглядеть. Гакт хотел открыть дверь и выйти, но она вдруг распахнулась сама. Снаружи царила такая непроглядная темень, что Гакт только по шуршанию одежды догадался, что таинственный водитель где-то рядом. — Где мы? — спросил Гакт. Водитель ничего не ответил. Из темноты вынырнула его рука и протянула Гакту мягкий кусок ткани. Гакт осторожно взял его. Это была повязка на глаза. Не задавая больше вопросов, Гакт послушно завязал себе глаза. Теперь он погрузился в такую абсолютную тьму, что ему казалось, будто бы он не просто в темноте, а погружен в какую-то жидкость, в которой он может дышать, но видеть сквозь которую невозможно. — Следуйте за мной, — сказал водитель и взял Гакта за руку. Рука у водителя была холодная и неприятная, но Гакт не обратил на это внимания и послушно пошел за ним. Шли довольно долго. Молчали. Гакт прислушивался, но не мог услышать никакого звука, кроме собственного дыхания и шагов. «Я сплю, и все это — мне снится. Посмотрим, что будет дальше», — решил он. Уже потом, вернувшись домой, он подумал, что ему следовало бы если и не испугаться, то хотя бы удивиться, но вместо этого он словно бы наблюдал за собой со стороны — спокойно и равнодушно. Страх пришел позже. После долгой прогулки Гакта ввели в какое-то помещение. Он понял это по тому, как изменился воздух вокруг него. Здесь слышались приглушенные голоса — мужские и женские, пахло старой тканью, вином и еще чем-то терпким и незнакомым, но приятным и дурманящим. «Это — госпожа, — шепнул Гакту водитель. — Она была так любезна, что пригласила вас». Сообщив это, водитель выпустил руку Гакта, и на ее месте оказалась другая рука — маленькая и нежная, но такая же холодная и неприятная. Гакт так и не снял повязки и не мог видеть «госпожу», но почему-то прекрасно знал, как она выглядит. Это была невысокая красивая женщина лет тридцати, в кимоно со странным геометрическим узором. Голос «госпожи», как и голос водителя, проникал в самое сознание, обволакивал, затягивал куда-то. Она приветствовала Гакта, выражала восхищение его талантами и способностями; она просила его оказать ей честь и сыграть на ее празднике. К ее просьбе присоединялся еще кто-то — мужчины и женщины. Гакт, не снимая повязки, улыбался и чувствовал себя звездой. Конечно, он сыграет. Для него это удовольствие! Его проводили за рояль. Гакт играл все, что знал, сочинял на ходу, импровизировал — демонстрировал все свое умение. Когда заканчивалась одна мелодия, гул голосов просил, умолял играть еще и еще, и Гакт играл. У него уже болели руки и звенело в ушах, но его так просили, что отказать он был не в силах. Вдруг что-то прервало его игру. Он не сразу понял, что новый звук, ворвавшийся в его мелодию, — это женский плач. Плакала «госпожа», плакали ее подруги, плакал водитель и другие мужчины. Гакт перестал играть и замер растерянно. К нему подошел водитель и, едва сдерживая слезы, передал от «госпожи» слова самой искренней и горячей благодарности и просьбу посетить ее собрание и завтра. Гакт пообещал прийти. Водитель провел Гакта к машине и отвез в тот же переулок. Выйдя из машины, Гакт удивился, что уже рассвет: пока он сидел в машине, была ночь. Прощаясь, водитель настойчиво напоминал, что завтра вечером Гакту надлежит быть на этом же месте. «Госпожа будет очень вас ждать». Гакт подтвердил свое обещание. На другой день все повторилось. И на следующий, и еще, и еще. Каждый вечер Гакта ждал в темном переулке черный «Роллс-Ройс» выпуска 1930-х. Каждый вечер он отправлялся в гости к таинственной «госпоже» и играл на рояле до боли в руках. И каждое утро он плакал и дрожал от страха, сам не понимая, чего боится, и почему, если ему так страшно, он послушно делает то, что ему говорят. Иногда он думал, что сходит с ума. Иногда ему хотелось бежать за помощью, но — к кому? Кто ему поверит? Гакт похудел, спал с лица и больше походил на зомби, чем на живого человека. Он почти ничего не ел и так похудел, что вид у него сделался совершенно больной и жалкий. Мана хмуро наблюдал за этими метаморфозами — сначала равнодушно, потом — со все возрастающим беспокойством. За две-три недели Гакт превратился в собственную тень, и хотя особой дружбы между ними не было, Мана все же чувствовал определенную долю ответственности. На работе состояние Гакта сказывалось наихудшим образом. Какие репетиции, если у вокалиста нет сил ворочать языком? Дипломатическими способностями лидер Malice Mizer не отличался, но все же решил поговорить с Гактом по душам. Разговаривать, однако, с этим живым мертвецом оказалось бесполезно. Он отнекивался, ничего толком так и не объяснил и врал что-то невразумительное. И так бы Мана и махнул на все рукой, если бы не случайность. Однажды он был в гостях и засиделся до ночи. Домой решил пойти пешком. Пройдя всего несколько метров, он вдруг увидел знакомую сутулую фигуру. Не успев подумать, Мана свернул за Гактом в переулок. Ни окликнуть, ни как-то еще дать знать о своем присутствии Мана не успел: Гакт сел в появившуюся неизвестно откуда черную машину. С мягким шуршанием машина прокатила мимо — в окне мелькнуло бледное, испуганное и напряженное лицо. «Это интересно, — подумал Мана. — Не влип ли этот придурок в историю?» — Я видел тебя вчера, когда ты садился в старый «Роллс-Ройс», — сообщил Мана Гакту на другой день. — Может, расскажешь, куда это тебя возят каждую ночь? — С чего ты взял, что — каждую? — буркнул Гакт. Мана дернул плечом. — Догадался. Нетрудно заметить, что ты последнее время не спишь совсем. Вчера ночью ты сел в машину и уехал куда-то. Рискну предположить, что так происходит каждую или почти каждую ночь. Гакт молча уставился на него. В студии пока они были только вдвоем. Мана надеялся, что Гакт выложит теперь все, ведь стесняться некого. Но Гакт молчал. Мана посмотрел ему в лицо и вспомнил вчерашнее его выражение; что-то жуткое, липкое и непонятное будто бы коснулось его ума. — Ты… Ты попал в историю? — хрипло спросил Мана. — Связался с якудза? Тут замешана женщина? При последнем слове лицо Гакта перекосилось, будто от резкой боли. Он сел на диван и тупо уставился на свои руки. Заговорил тихим и слабым голосом: — Болят. — Он едва заметно поднял ладони. — Я скоро вообще не смогу играть… — Что? — спросил Мана. Гакт не ответил. Он так и сидел, глядя на свои руки. Мане показалось, что кто-то лишний появился в студии. Мороз пробежал по коже. Показалось, что длинная черная тень упала на Гакта. Он осторожно коснулся его плеча. — Что с тобой происходит, Гаку? Он никогда раньше не называл Гакта так. Гакт вздрогнул, будто очнувшись от сна и нарочито громко заговорил о другом. Этот эпизод разжег в Мане любопытство. Он любил страшные истории, а тут явно происходило что-то страшное — и интересное. К тому же, он беспокоился за Гакта. Дружбы между ними никогда не было, вряд ли она была возможна между двумя такими людьми, но они работали вместе, а это накладывало определенный отпечаток и на их отношения. Одним словом, Мана решил, что должен выяснить все до конца. Что бы ни происходило с Гактом, ему требовалась помощь — это раз, два: под самым носом разворачивается такая история, а он, Мана, ее пропустит?! Он взял напрокат машину и подкараулил Гакта в том же переулке. Мана отметил несколько странностей. Во-первых, за несколько минут до появления там Гакта из переулка исчезли все прохожие, а ведь их — вечер субботы — было немало; во-вторых, черная машина не ехала по дороге, а просто возникла, будто бы соткавшись из воздуха. Еще Мана сумел заметить, что Гакт двигался так, будто пытался сопротивляться самому себе, но безуспешно. Черный «Роллс-Ройс» катился по пустым темным улицам. Мана ехал за ним, стараясь держаться на расстоянии. Краем сознания он отметил про себя, что машин на дорогах больше не было, не было и огней вывесок, прохожих, — хоть чего-нибудь, что говорило бы: это город, в нем бьет ключом жизнь. Токио будто бы вымер. Мимо пробегали дома с темными окнами, неработающие неоновые вывески, пустые переулки. Единственный звук — шуршание шин по асфальту. Мана не знал точно, сколько они ехали. Когда черная машина остановилась, Луна уже стояла высоко в небе, заливая все вокруг своим неверным светом. Мана вдруг понял, что потерял «Роллс-ройс» из виду. Дьявольская машина будто бы растворилась в воздухе. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось поле. Это было странно. Лунный свет смешивался с серой дымкой тумана. Мана вышел из машины. Ему показалось, что он совсем один, один во всем мире. Повеяло могильным холодом, и Мана невольно вздрогнул. «Нужно найти Гакта, — сказал он себе. — Он должен быть где-то здесь…» Он огляделся, изо всех сил вглядываясь в окружающий его пейзаж. Где-то далеко, на горизонте, он заметил слабое мерцание и двинулся туда. По мере приближения к мерцанию все отчетливее и громче слышался звук — кто-то играл на пианино. Мана узнал манеру Гакта. «Руки болят. Я скоро не смогу играть, — вспомнил Мана. — Что за публику ты тут развлекаешь, что у тебя руки болят? Интересно…» Он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть все, оставаясь при этом на достаточно безопасном расстоянии. Он увидел Гакта. Глаза у него были завязаны, и он играл, — но не на пианино, а на чем-то невидимом. Бледные пальцы порхали в воздухе, били по незримым клавишам; было видно, что музыкант уже устал, что его руки плохо слушаются и дрожат от напряжения, но он продолжал… Знал ли он, что его инструмент невидим? Вокруг него сидели и стояли люди. Все они были в серых лохмотьях, все глядели пустыми глазами на пианиста и плакали или стонали, причитая и кляня себя и свою тяжелую судьбу. Приглядевшись, Мана понял, что это не люди, а скелеты — некоторые еще с остатками кожи. «Что это?» — прошептал он сухими губами. Теперь ему было страшно. Нужно было бежать, — бежать не только самому, но вытащить отсюда Гакта, но как это осуществить? Стоило только подумать об этом, как Мана почувствовал: его заметили. Прятаться было некуда, и он гордо прошел вперед. Ноги стали ватными, а челюсти стучали так, что слышно было в соседней префектуре, но он напустил на себя гордый и равнодушный вид, как делал всегда, когда нужно было войти в образ перед выходом на сцену. Он вздернул подбородок и прошел сквозь толпу скелетов, прямо к Гакту. Мана понятия не имел, что именно собирается делать. На несколько мгновений он задумался. Выходцы с того света будто бы замерли и ждали его следующего шага. Мана зажмурился, выдохнул и схватил Гакта за руку. Музыка оборвалась. Гакт испуганно вздрогнул и замер. — Гаку, сними повязку! — крикнул Мана. — Ты должен их увидеть! Сними ее! Гакт поднял свободную руку к глазам — послышался неодобрительный и угрожающий ропот. — Сними повязку! — повторил Мана. Ропот поднялся с новой силой, и Мана не выдержал: он выпустил руку Гакта и сорвал с его глаз повязку. Гакт вскочил на ноги и огляделся. Наткнувшись взглядом на Ману, пробормотал что-то удивленное и почему-то усмехнулся. — Ну, к покойникам я хотя бы привык, — прошептал он. Мертвецы приблизились. «Хороший был план, — подумал Мана. — Отличный просто. Что теперь?» Вдруг толпа расступилась, пропуская вперед то, что когда-то было женщиной. Почти истлевшее кимоно с остатками геометрического рисунка слабо колыхалось в такт ее шагам. — Госпожа, — услышал Мана испуганный шепот Гакта. — Да пошла она, — шепнул Мана в ответ. Он набрал в грудь воздуха и обратился к «госпоже»: — Какого черта вы эксплуатируете моего вокалиста?! «Госпожа» устремила на Ману пустые глазницы. Прошипела: — На сегодня он свободен. Медленно-медленно она развернулась и пошла прочь, вслед за ней устремились остальные. Мана и Гакт остались одни. — Кажется, у меня только что был инфаркт, — сказал Мана. Гакт будто не слышал. Он стоял, держась за плечо Маны и ощутимо пошатываясь. Мана посмотрел на него. От толпы своих поклонников Гакт сейчас отличался только наличием кожи и нормальной одежды. Мана удержался от комментариев по этому поводу и, поддерживая Гакта, повел его к машине. В Токио они вернулись уже после восхода. Едва вошли в квартиру, Мана буквально влил в рот Гакту виски — прямо из бутылки. По дороге Гакт рассказал ему свою историю и при этом так трясся и стучал зубами, что Мана всерьез стал опасаться за его физическое и психическое здоровье. Еще Мана заметил, что под ногтями Гакта видны капли крови. Это было уже совсем нехорошо. Гакт, не спрашивая позволения хозяина квартиры, улегся на диван. В любой другой день Мана не спустил бы ему такой наглости, но после сегодняшних событий… Он осторожно сел рядом и осмотрел руки Гакта. Почувствовав прикосновение, Гакт поморщился от боли, но даже не попытался высвободить руки. Из-под ногтей выступали капельки крови, на нескольких подушечках были видны синяки, пальцы выглядели неестественно худыми и бледными. — И давно это продолжается? — спросил Мана. — Не помню, — сказал Гакт. — Неделю, две. Вечность. Гакт лежал, закрыв глаза. Острые скулы прорезали кожу, в углах рта залегли усталые складки, под глазами — темные круги. — Вечность, — повторил Мана. — Почему ты ничего не говорил? Я же спрашивал тебя! — Ты бы мне поверил? Я и сам… Я думал: вдруг это просто сны… или что-то в таком роде. Мана задумался. Что-то забрезжило в памяти. Несколько минут он молчал, а потом спросил: — Ты помнишь сказку о Безухом Хоити? На мертвенно-бледно лице Гакта появилась кривая, болезненная улыбка. — Я ее даже перечитал по такому случаю. Перспектива остаться без ушей мне тоже не улыбается. — Да, без ушей… Я просто подумал… Если обратиться к священнику? Не к христианскому, конечно. Гакт открыл глаза и посмотрел на Ману в упор. Первый раз за долгое время Мана почувствовал в этом взгляде твердость, о которой уже почти забыл за эти несколько недель, — но искра быстро угасла. — Мана, я уже лежал в психушке. Мне там не понравилось. Даже если я найду самого суеверного и самого ортодоксального священника во всей Японии, он мне не поверит. — Но ведь должен же быть кто-то, кто может помочь? У тебя, вообще, есть друзья? Родственники? Хоть кто-то? «Кошмар, — подумал Мана. — Мы полгода играем вместе, и я о нем ничего не знаю! Прав был Кодзи, когда говорил, что с людьми все-таки надо разговаривать хоть иногда…» — У меня есть бабушка, — отозвался Гакт. — Она ведьма. Но не могу же я позвонить ей на Окинаву и напугать байкой про живых скелетов, которые любят фортепианную музыку! — Да, на такое я бы тоже не решился… Что же делать? Гакт не ответил. Он спал. — Как же давно ты не спал? — пробормотал Мана. Он отменил все дела на ближайшие дни. Это, конечно, срывало рабочий график, но он понимал, что сейчас есть дела поважнее. Плана не было никакого, но Мана твердо решил, что он не отпустит Гакта больше ни к какой нечисти. Он помнил, как мертвецы отступили, когда он назвал Гакта «мой вокалист». Видимо, у этой нежити есть какие-то понятия о собственности. Гакт, впервые за долгое время оставшийся не один, а рядом с кем-то, весь день после такой бурной ночи проспал. Мана не стал просить его уйти, понимая, что это пользы не принесет. К вечеру, однако, Гакт проснулся, и по его лицу было видно, что он чувствует беспокойство. По мере приближения ночи это беспокойство усиливалось. Мана еле удержал его от привычной прогулки: Гакт рвался туда, в тот переулок. При этом он сам говорил, что не хочет возвращаться к ним, но какая-то непреодолимая сила тянула его за собой. И чем дальше, тем сильнее эта тяга становилась. Кончилось все тем, что Гакт стал кричать и требовать, чтобы его немедленно выпустили. — Ты с ума сошел! — воскликнул Мана, удерживая его. — Они же высосут из тебя все силы. Ты умрешь, олух! Гакт стоял напротив него, заметно пошатываясь и глядя перед собой пустыми бессмысленными глазами. Снова Мане показалось, что черная тень упала на Гакта. Что-то страшное было в его взгляде, в том, как он нетвердо стоит на ногах, как медленно двигается. — Я… Должен идти… — Ну уж нет! Я не собираюсь опять искать нового вокалиста! — Пусти! — Гакт угрожающе навис над Маной. — Дудки! Гакт попытался убрать Ману с дороги, но тот размахнулся и со всей силой врезал ему по лицу. Обессиленный бессонницей, голодом и ночными похождениями, Гакт и от меньшего удара бы упал, а теперь у него не было сил даже зажать рукой разбитый нос. — Не вставай. — Мана опустился на пол рядом с ним и вытер ему платком лицо. — Не вставай, или получишь еще. — Я… Я должен… Ты не понимаешь. — Я понимаю одно: если тебя сейчас отпустить, это будет уже твоя последняя прогулка. Так что лучше не двигайся. Гакт попытался подняться, но был твердо и аккуратно уложен обратно на пол. — Я сказал: лежи. В ответ Гакт еще раз предпринял попытку к бегству — столь же безуспешную. Он лежал на полу, глядел в темный потолок и пытался не сойти с ума. Он отчетливо слышал, что его зовут. Его ждали, там, на обычном месте. «Госпожа» ждала свою игрушку. И не откликнуться на этот зов было страшно, а откликнуться — еще страшнее. Гакт прекрасно понимал, что не будь он так истощен, Мана бы его не удержал. В нынешнем состоянии он мог только жаловаться на боль во всем теле и просить выпустить его из квартиры. Мана же отступать не собирался. Хотя ему уже казалось, что черная тень окружает его квартиру, он не мог и не хотел бросить то, что начал: раз уж это его вокалист, он его удержит возле себя. Долгое время прошло в тягостном молчании. В соседних квартирах и на улицах слышались звуки — привычные, но в ту минуту отдающие чем-то зловещим. Каждый звук отзывался в сердце тяжелым комком страха. Мане казалось, что его будто бы пытаются оторвать от Гакта, и он схватил его за запястья, прижав их к полу. Он не знал, что будет делать, если нежить придет сюда. От липкого страха, ползущего по спине, его спасало природное упрямство. Он никогда никому не уступал в важных для себя вещах. Не собирался отступать и теперь. В полночь Гакт — откуда только силы взялись! — стал вырываться. Мана прижал его к полу весом всего своего тела, обхватил руками так, словно собиралась нежно обнять, и зашипел ему в ухо: — Не слушай их. Не отзывайся. Ты же сам не хочешь туда идти! Ты упрям. И я тоже упрям. Давай упрямиться вместе. Он повторял это снова и снова, надеясь в глубине души, что этот гипноз пересилит тот морок, что наводят на Гакта живые мертвецы. И он не ошибся. До самого рассвета ему пришлось всеми мыслимыми и немыслимыми силами удерживать Гакта на месте. У него самого начинали болеть руки. После двух бессонных ночей болела голова. Но он смог. Они смогли. *** — И что потом? — спросил Чача. Гакт вяло улыбнулся. — Потом я лежал в больнице. Мана меня навещал. И это был единственный случай, когда наши отношения были похожи на человеческие. Я никому никогда об этом не рассказывал, он, думаю, тоже. — Ну, а духи? — спросил Ю. — Они от тебя отстали? — Не знаю. — Гакт рассмеялся. — Я с тех пор обхожу тот переулок десятой дорогой. Но… Я все еще… Он все еще там, «Роллс-ройс», и он все еще меня ждет. Я это чувствую. Особенно летом, в сезон дождей… Мне уже не нужен кто-то, кто будет держать меня за руки, но это все равно тяжело… Я не победил. Я сбежал. И мне страшно.