Жестокость

      Это был очень странный сон.       Нет, конечно, многим снятся совершенно бессмысленные и бессвязные сны, но этот... Он был совершенно непохож на все остальные сны, когда Юмичика, засыпая, будто проваливался в чёрную бездонную пропасть и вдруг из мглы попадал в безумный вихрь собственных снов, нет. Было такое чувство, что его со всех сторон окружила вода, мутная и горькая, с затхлым привкусом. Весь воздух словно выкачали: дышать было практически нечем. Звуки были почти не слышны. Казалось бы, так, когда задыхаешься, никак нельзя уснуть! Но воздух заканчивался, вода становилась плотнее и темнее, а звуки постепенно исчезали...       Наступила тьма.       Но только Аясегава попробовал открыть глаза, он увидел размытые очертания кованой золотой клетки, откуда доносилась незнакомая музыка и тяжёлым шлейфом тянулся приторно-сладкий аромат. Двери – хотя, это слово слишком простое для такой красоты, щедро усыпанной самоцветами – были распахнуты настежь, словно их неизвестный обитатель приглашал в свою роскошную ловушку любого гостя, будь он званым или нет.       Издалека казалось, что клетка утопала в зелени. Но, подойдя поближе, Юмичика разглядел, что плющ обвивает только прутья. Всё остальное от посторонних глаз скрывали полупрозрачные блестящие ткани.       Внутри клетки было куда более просторно, чем казалось на первый взгляд. Всё вокруг играло умеренно яркими красками и окутывало мягким тёплым светом.       Перед загадочным обитателем золотой клетки кружились танцоры в ярких и лёгких, словно воздух, одеждах. Множество золотых браслетов на запястьях и на лодыжках едва слышно звенели, ударяясь друг о друга при каждом их движении. На губах – нежные улыбки, а в движениях видна усталость: чем же ещё задобрить капризного хозяина?       Возле хозяина тенями, незаметными в этом буйстве красок, находились слуги. Одеты скромнее, чем танцоры, но не менее изящно, и неподвижны, словно статуи. В руках – серебряные узорчатые подносы с яствами.       Такими же незаметными тенями в стороне расположились музыканты. Вместо одежд – изящные рисунки на коже и большие браслеты на запястьях, отчего их руки казались тоньше. Чуткие длинные пальчики легко цеплялись за струны и так же легко их отпускали, и в воздухе разливались сказочной красоты звуки.       Тонкие тёмные линии на телах сплетались в единый рисунок, звуки соединялись в мелодии, движения становились целым танцем. А в центре всего этого великолепия – их хозяин, Лазурный Павлин.       Тот скучающим взглядом окидывал всех присутствующих, затем устало прикрывал глаза и откидывал голову назад, будто пытаясь забыть о мрачных мыслях, что тревожили его каждую минуту, и раствориться в чём-то, не называемым никакими именами. Там витает густой туман, там от нежного запаха лилий кружит голову, там звучат тягучие и сладкие мелодии, там живут лишь красивые люди... Там – всё по-настоящему, когда здесь – одни иллюзии, созданные по прихоти бушующей фантазии.       Юмичика намеренно громко усмехается, чтобы прекратился весь этот балаган и Рурииро Куджаку обратил своё внимание на нежданного гостя. Помогло – все дружно умолкли и будто бы забыли, где они были и что сейчас делали. Дурман в мгновение ока растворился в звенящей тишине. Лазурный Павлин инстинктивно обернулся и, завидев Аясегаву, обречённо вздохнул.       Один щелчок тонких пальцев, и всё, что только было вокруг них секунду назад, рассыпалось сияющей пылью. Теперь не было ничего, лишь чернильное небо в звёздах-бриллиантах над головой да тёмная тихая вода под ногами. На поверхности плавали закрывшиеся с наступлением темноты кувшинки. С едва слышным плеском волны сталкивались друг с другом, объединялись в одну и, постепенно набирая силу, продолжали свой путь к берегу.       Теперь, когда его так резко вырвали из мира собственных иллюзий, а рядом стоял человек, который никак не желал поступиться своей гордостью, Рурииро Куджаку задал серьёзный вопрос, который хотел задать хозяину уже довольно давно:       - Знаешь, что, по моему мнению, делает этот мир уродливым?       Шинигами не ответил. Даже взгляд на него не перевёл. Только как-то особенно дрогнули пышные чёрные ресницы, украшенные яркими перьями на внешних уголках глаз. Лазурный павлин посчитал это почти незаметное движение своеобразным знаком заинтересованности в его рассуждениях и ответил на поставленный собою же вопрос:       - Жестокость.       Аясегава в ответ только усмехнулся. Было бы глупо с его стороны делать вид, будто бы он не понял намёка. Конечно, эта напыщенная индюшка в ярких перьях никогда не поощряла тех, кто грубую физическую силу ставит превыше красоты... Но Юмичика не мог даже представить себе другую жизнь. Где не было бы этих безбашенных дикарей, машущих катанами во все стороны и гордо называемых одиннадцатым отрядом. Где не будет той парочки самых жутких (не считая капитана Уноханы) душ всея Сейрейтея: их здоровенного капитана и маленького лейтенанта. Где нет его лысого бритого товарища, который вечно ввязывается в драки. Рурииро Куджаку прекрасно это понимал. Но принимать отказывался.       - Они срывают цветы, чтобы полюбоваться ими какое-то время, а затем выбрасывают их, стоит только хоть одному лепестку увянуть. Они ловят птиц – и не только – и, посадив их в клетки, смотрят, как те медленно умирают. Что же это тогда, если не самая настоящая жестокость?       И уж тем более будет глупым оправдываться перед ним.       Временами Юмичике просто не хотелось верить, что он и это чудо в перьях – по сути своей одна душа. Шинигами отказывался принимать это вовсе не потому, что ему достался такой гордый и напыщенный занпакто; к этому Аясегава уже привык. Просто они были до до уродливого похожи, что становилось как-то противно. Что ещё можно так сильно ненавидеть в других, как самого себя?       Ночи сменяли одна другую. Дни проходили незаметно. Ночи становились мучительны. Каждый раз Юмичика, пройдя через Ад без звуков, красок и драгоценного воздуха, попадал в ту же самую клетку и, оставаясь незамеченным, наблюдал за тем, как птица, запертая в роскоши собственных иллюзий, постепенно теряет интерес к жизни.       Потом клетка опустела. Исчезли все и вся: и словно бегущие по воздуху танцоры, и умелые музыканты, и неподвижные слуги, и музыка, и яркие цвета. Вокруг была лишь тьма, по-прежнему безмолвная и густая. Страх, норовя схватить за плечо или лодыжку и утащить куда-то очень глубоко по землю, тянул свои костлявые руки с длинными и липкими пальцам к каждому, кто посмеет прийти сюда. Золотые прутья по крылись грязно-красной ржавчиной, плющ увял и засох.       Ничего не осталось. Был лишь Рурииро Куджаку. И в этот раз он был на редкость угрюм и молчалив. Только Юмичика открыл рот, чтобы что-то сказать, как Лазурный Павлин сделал шаг в сторону выхода из его одиночной камеры, уже потерявшей прежнюю роскошь. Но что-то остановило его. Дверь клетки, скрипя заржавевшими петлями, крикливо и резко захлопнулась. Ещё один шаг, и на этот раз дух меча останавливает едва слышимый звон. Так звенят только цепи. Павлин одёргивает подол своего одеяния и видит тяжёлые металлические оковы на лодыжках. Цепи змеями растянулась по полу, давая узнику возможность передвигаться, но лишая шанса выйти за пределы своей камеры.       Ничего в клетке не осталось. Осталась лишь одна птица, что уже отчаялась оказаться на свободе.       Ночи и дни тянулись медленно и мучительно. Юмичика уже не чувствовал никакой разницы между миром реальным и миром сновидений. Всё равно оба беспокойны, как горная порожистая река.       Вскоре исчезла и клетка. Осталась лишь та же липкая, страшная тьма. Павлин лежал на спине, раскинув крылья, устало и вымучено глядел куда-то вверх, рвано дышал и на выдохе повторял только одно слово:       - Жестокий... Жестокий...       Из неоткуда возникли светящиеся изнутри синим лианы и, заключив шинигами в свои смертоносные объятия, начали вытягивать из него все жизненные силы. Последнее, что Юмичика услышал, был тихий шёпот его занпакто:       - Жестокий...       Аясегава проснулся в холодном поту.