Искажённая

Феанаро ею - восхищался. Белые руки, чёрные одежды. Волосы - чёрные тоже, тьмой предвечной, которой любой эльда ужаснётся. И Феанаро - увидел, ужаснулся, уставился, а она - она! - посмотрела, указала пальцем, рассмеялась. Дерзко и громко над старшим сыном Финвэ. Говорили, что была она на севере, когда Мелькор не был заточён ещё. Говорят, в слезах вернулась она, моля о прощении. Но её глаза не могут, не могли знать слёз. И Феанора это восхищало. Майа она - груба, не в свите чьей-то. Невозможно было не восхититься добровольным оковам её одиночества. Легко делала она ужасы - сманила, сковала, указав лишь на него длинным ногтём-когтём. Рукава-крыльями, летучие мыши-чудища прячутся в волосах от света Древ. Целовала она их в уродливые рыльца, любовно гладила крылья, а Феанаро смотрел - и восхищался дерзости её, ведь вампирята её прятались от взгляда Манвэ в его же вотчине. - Глупый эльф, - говорила она ему в минуты сомнений, сидя в тёмной его мастерской. - Разве не Эру создал руками валар всё в Арде? Верно - Эру, верно - он, так учили владыки, но она - она! - хохотом заходилась хриплым, стуча босыми ногами, плюя на все учения, или не все, однако о том она не говорила. Не мог понять Феанаро суть её, не хватало лет и мудрости, а чёрные крылья её чудищ били его по лицу. чуя лакомство. Засмеялась майа и тогда, когда он попытался назвать её тем именем, каким звали те, кто осмеливался к ней подходить. - Тхурингвэтиль я! Имя прекрасно, обезоруживающее. Уродливое, от Мелькора - по учению валар. Но вместе с ней, рядом с ней, слушая голос её, слова её, крыльев трепет её и слуг её, Феанаро забывал, что существуют валар в мире. Смехом её - хриплым, грубым, острые зубы обнажающим - Феанаро восхищался тоже. Раздевалась она у него, сбрасывала платье. Бескровное тело ни разу не желал эльф, красоты в ней он не видел. Однако майа - всё равно женщина, а он мужчина, а она плакалась ему, как душно-плохо в тканях, как плохо не в небе ночном. Феанаро не знал, что такое ночь, и восхищался тому, как она обнажает перед ним блестящие сукровицей внутренности. Странное вызывала она, густое. Желание ударить, уничтожить - чтобы посмотреть, что будет. Огонь вспыхивал в нём, когда она указывала на любую вещь, творимую его руками, и произносила: - Разбей. - Ни за что! - ярился, ненавидел в те моменты. - Слабо? И он ломал, и внимал, и впитывал радость от хаоса. И восхищался. Голая она подошла к нему как-то. Острые зубы сомкнулись на горле. Феанор закричал, оттянул её за волосы, отбросил к стене так яростно, что майа ударилась. Алыми были её губы, и впервые Тхурингвэтиль поразила красотой и румянцем щёк. Его кровь с её рта капнула на высокую грудь. - Вкусен. Но горек, - она облизнулась. - Язык горит. Искажённая. Но Феанаро - ею - восхищался. Понимать стал ещё хуже. - Жену найди, детей наделай, кровь у тебя хороша потеряется, боюсь. И приходи ко мне, - почти пела она ему, целуя его. Как будто он - Феанаро, Финвэ сын - одно из её чудовищ. Каждая летучая мышь всегда возвращалась в руки майи. Гигантскую тень видели тэлери над океаном. Не птица, не зверь, но тварь - она летела на восток, и Феанаро знал, что никаким ветрам не справиться с кожаными крылами. Все порадовались тому, что, если в Валинор и пробралось такое, то теперь точно нет. Феанаро думал о её дерзости, непокорности и преданности - одновременно, сразу, в одном противоположности. Феанаро - ею - восхищался.