Хватит этой боли, прошу.
– Хён, я скучаю даже по этому тупице Хёнхо и вечным ссорам с ним, – раздаётся над самым ухом тихий юношеский голос, заставляющий старшего даже вздрогнуть – где-то внутри себя. – И скучаю по тебе. Очень. Вернись, пожалуйста, хён. Если бы Юнчоль мог, то он бы крепко – со всей своей смешной для его роста силы – обнял Сангюна, прижимая к себе и сладко целуя в сухие губы. Он бы прошептал что-то приятное или вовсе настоящее «я тебя люблю», не скрывая своих чувств. Он бы, наверное, даже заплакал от радости и собственного, когда-то исчезнувшего голоса. Своих мыслейПросто.
Как-то больно от всей этой тишины.x
Устало внимая ярким мелькающим картинкам из телевизора, Юнчоль сидит на полу зала, удивительно легко скрестив по-турецки свои нелепые длинные ноги. Ему не особо интересно, что происходит на экране – очередной ли это зарубежный фильм или те бесконечные программы об обширном мире животных. Нет. Шин даже не слушает мужской голос из колонок, просто сидит, как сказал ему Сангюн-а – «будь тихим, мой хён, я скоро приду, хорошо?». И нежный поцелуй в бледную щеку. Шин ждёт. А ещё он думает о том, что сегодня, кажется, декабрь – конец первого зимнего месяца. Это значит, что совсем скоро долгожданный Новый Год, который, скорее всего, они опять проведут вдвоём. Без родственников, которых у них теперь окончательно нет, и без даже оставшихся друзей. Сэхёк, скорее всего, откажется, ссылаясь на свою собственную семью, которую он защищает, пожалуй, как настоящий дикий зверь – любит всем сердцем жену и совсем маленькую дочку. Так и нужно. Уехавшего Хёнхо, наверное, даже не стоит ждать, его праздник пройдёт вне родных корейских стен – где-то там, в чужой стране, которая совершенно не знает, что такое настоящие традиции. Что такое реальная жизнь. Но, может, придёт их неизменный Хансоль с печалью в ореховых глазах. Вновь обнимет далёких друзей. А, может, и нет. Юнчоль хотел бы вновь увидеть его и почувствовать необычное тепло от Кима. А, может, и нет.Уже неважно.
– ...и тогда кошка сама убивает своего больного детёныша... Заслышав чересчур громкие мужские слова из телевизора, Шин невольно вздрагивает всё так же где-то внутри себя. Переводит взгляд к источнику звука и, не моргая, пугающе замирает. Всё же ещё одна бесконечная передача про животных, про естественный отбор диких зверей, где слабым совершенно нет места в их суровой реальности. Точно так же как и некоторым – редким – людям. Их убивает либо ещё при рождении родная мать, которую сам же Юнчоль, кажется, к счастью, никогда и не видел, либо убивает жестокая жизнь без какого-либо сожаления. Чуда не случается. И Шин под бледной кожей чувствует, как хитрая судьба сама душит его, подобно той дикой кошке с экрана телевизора. Несправедливо. Но она делает это не из-за животного желания вкусить кровь от крови или ради глупого развлечения. Нет. Кошка, как и судьба, жалеет своё собственное глупое дитя, выбирая ему куда менее мучительный путь. Чтобы не страдал?Да.
Значит, судьба у самого Юнчоля без даже слабого милосердия. Как жаль. Он всё ещё жив. Старший слышит знакомый стук в железную входную дверь, который прерывает ту передачу про животных, и медленно поднимается на ноги, бросив на телевизор последний взгляд. Слепой котёнок, издав последний писк, навсегда грузом замирает в пасти своей любимой матери. Мёртв. Справедливо ли это? На Шине забавно висит домашняя одежда – за последнее время он сбросил ещё несколько килограмм, а вместе с ним и сам Сангюн стал выглядеть слишком плохо. Печальным. Тоже неправильно. Тоже должно было быть по-другому. Но он лишь неспешно вышагивает по знакомому коридору, вновь и вновь вглядываясь в приятные рисунки обоев. В вещи вокруг себя. И, конечно же, в совместные фотографии с Сангюном, которые они развесили по всей квартире – от взора на них возвращаются далёкие воспоминания. Например, вот эта фотография, сделанная на ночном берегу озера, куда их совсем недавно, по осени, возил один знакомый – Хёнтэ. Он смог их уговорить так легко, сказав лишь манящее «при свете полной луны озеро приводит мысли в порядок и очищает душу». Хёнтэ не ошибся, и в ту волшебную ночь даже Юнчолю хотелось по-настоящему смеяться – Шин наконец-то улыбался. Кажется, это было целую вечность назад. Громкий стук во входную дверь вновь возобновляется, заставляя старшего всё-таки оторваться от образов прошлого. К сожалению, есть только реальность цвета белого декабрьского снега. И если для кого-то это время года – самое любимое за счёт хлопьев снега или, напротив, неизвестное из-за ужасных холодных будней –, то Юнчоль же просто тонет в морозных узорах. Точно так же, как некоторые дети не способны плавать, со страхом погружаясь в воду, так и Шин теряется при виде заснеженного мира. А ведь когда-то он любил зиму. Старший касается ручки входной двери и вслушивается в ту самую тишину за ней – кажется, будто никого. И если бы Юнчоль мог, то он бы уверенно спросил.Кто там?
Наверное, это его Сангюн, который дал наказ сидеть тихо и просто ждать, который раз за разом повторяет хёну обыденные вещи, словно маленькому ребёнку. Будь осторожен. Не открывай никому двери. Никогда. Никому. Ни за что. Но вдруг это вправду Сангюн? Или Хансоль, что неожиданно решил навестить друзей, чуть раньше Нового года? А, может... Иногда Юнчоль думает, что та самая смерть тоже придёт через обычную дверь – постучится и будет с улыбкой на лице ждать. Поэтому Шин и не боится открывать засовы. – Здравствуй. На пороге их с Сангюном квартиры обычный парень, которых в будний день слишком много на заснеженных улицах города. Высокий, пускай и не настолько, как сам Юнчоль. И лицо – оно слишком доброе для человека в их жестоком – животном – мире. Он, поймав чужой равнодушный взгляд, неспешно снимает с макушки чёрную шапку, треплет широкой ладонью шоколадные волосы на затылке и звонко смеётся: – Прости, что так рано, Юнчоль, – откуда-то знает его имя. – Или, скорее, даже поздно. И Шину хочется заплакать от того изъедающего холода, что вместе с собой принёс незнакомец – уже давно забытый страх вновь продирает до самых костей. Хочется изо всех сил захлопнуть входную дверь. Хочется как можно быстрее убежать обратно в комнату. Хочется немым криком позвать своего Сангюна. – Знаешь, я бы всё равно пришёл к тебе, – тяжело вздыхает странный парень и делает уверенный шаг в квартиру, аккуратно, так по-домашнему закрывая за собой дверь. Вместе с его приходом даже тишина приобретает какой-то пугающий – похожий на истошный нечеловеческий вопль – звук. – Я помогу тебе одеться, – тяжелая ладонь незнакомца опускается на острое плечо Юнчоля, легко сжимая хрупкие кости. И кажется, что ещё один только миг и Шин грузом упадёт к чужим ногам. – Нам нужно поговорить на улице. Всё-таки ему страшно.По-настоящему.
Страшно.х
Чересчур яркое солнце в полдень. Декабрьский снег забавно скрепит под тяжелыми зимними ботинками Юнчоля, и единственное, что не даёт ему окончательно потонуть в зиме, – это идущий рядом парень со слишком добрыми глазами. Такие не бывают у живых людей. К сожалению, не в их мире. Он расправляет и без того широкие плечи и с улыбкой смотрит на белые хлопья снега, который в очередной слой покрывает шумный город. Он кажется человеком, тогда как за плотной курткой того же самого чёрного цвета прячет лишь пустоту души. Шин почему-то просто знает это. И послушно молчит. – Ты помнишь меня, Юн... – незнакомец на доли секунд запинается, начиная по-глупому перебирать чужое имя, пока в конце не выдаёт странное, – Юнчи, хорошо? Шин же даже не поднимает стеклянный взгляд тёмных глаз от слепящего снега, горько понимая, что теперь не только любимый младший так его зовёт. И что этого парня он вправду когда-то видел – то лицо, которое зачем-то навсегда запомнилось ещё мальчишке Юнчолю вместе с приходящей волной неконтролируемого страха и настоящей боли.Дыхание смерти.
Обычные детские игры во дворе – какие-то то ли причудливые прятки, то ли шумные догонялки. Нет, тогда было слишком тихо, значит, всё-таки прятки. Нелепый Чоль, получивший кроме не самого красивого сокращения имени, но и обидное «Накта», тогда водил. В очередной раз. Ему надо было всего лишь отыскать названных братьев и сестёр из детского дома, тех, кто стал его искусственной семьей. Это не сложно, когда прекрасно знаешь самые интересные и сложные места, где прятаться от хитрой судьбы. Но Шин не знал. Как жаль. Его маленькое проклятие – очередная неудача. Проигрыш за бесконечным проигрышем. И именно в тот короткий миг, когда он искал очередных друзей среди чересчур обширного двора... Высокая мужская фигура, вновь широкие плечи, те самые растрёпанные шоколадные волосы и добрые глаза. Он подсказал, где искать всех ровесников. А через две минуты у Юнчоля случился первый в его жизни приступ, который не передать словами. Картинками. Образами. Это было похоже на то, что из него – из его хрупкого мальчишеского тела – живьём, без чёртовой анестезии выдирают самый настоящий небольшой кусочек души. А вместе с ним и часть детских эмоций.Так появился страх.
– Я должен был забрать тебя ещё тогда, а, может, даже раньше, – с печалью в голосе сообщает незнакомец и как-то разочарованно пинает белую горку хлопьев перед собой. Снег яркий. Даже скорее мерзкий. – Ты – мой единственный провал за много веков работы, Юнчи-я. Он говорит лишь одно из своего множества имён – «Ким Донсон, если хочешь звать меня хоть как-то». И ему без разницы, что сам Шин вот уже несколько лет, как не говорит, что всё что у него осталось – это те проклятые мысли в голове, клубок далёких, вечно убегающих воспоминаний и просто Сангюн.Гюн-а.
– Думаю, всё дело в нём, – не скрывает своего мнения парень и указывает рукой куда-то в сторону пустующей детской площадки, «пойдём туда», продолжает рассказывать. – Помнишь свой третий раз? Ещё до вашего знакомства на первом курсе университета? Юнчоль, к собственному сожалению, с трудом может вспомнить лица своих далёких друзей, но слишком хорошо хранит в сознании свой каждый раз, когда находился на грани, когда встречался с этим Донсоном – обычным посланником, казалось бы, неизбежной смерти. Да, его приход означал очередной приступ. И с каждым разом этот парень с шоколадными волосами забирал всё больше и больше – хрупкую душу, необходимые среди людей эмоции, желание вовсе жить и даже самый обыденный голос. Донсон не жалеет юношу, как та кошка из утренней программы. Душит. И... Его третий раз? Университет, первый курс. Кажется, тогда была четвёртая по счёту пара в понедельник или, может, даже в пятницу. Не важно. Их должны были отпустить чуть раньше, прежде чем закончится урок, но в итоге группа Юнчоля почему-то задержалась и даже повстречалась с параллельным потоком. Гардероб. Шумная толпа на первом этаже. Шин послушно стоял в очереди за вещами, отсылая своей хорошей знакомой, то ли Сохи, то ли, кажется, Соджи, сообщение – «я скоро буду, не волнуйся». Она его понимала. А он сам всегда плохо общался с людьми вокруг – со странными однокурсниками, примерно, никак. Просто изгой. Странный парень, до которого никому нет дела. И именно в тот момент Юнчоль неожиданно встретился с взглядом добрых тёмных глаз, от которых сердце, сделав ровно три удара, застыло на почти целых шесть минут. – Он, обычный ребёнок, смог тебя вернуть к жизни за триста пятьдесят девять секунд, – скорее, восхищенно качает головой Донсон, неспешно подходя к детской качели во дворе. Он смахивает широкой ладонью без перчаток снег с сиденья и приглашает Шина присесть. – Ещё секунда, и я бы точно забрал тебя, Юнчи-я. Странно говорить со своим убийцей. У Донсона ледяные касания, которые жгут холодом даже сквозь плотную зимнюю куртку. А Шину по-настоящему страшно в остатках своей души. Ему вправду хочется закричать, как бы сделали обычные люди, позвать на помощь хоть кого-нибудь – ему нужен его Сангюн. Его единственное спасение в этом жестоком мире. – А четвёртый раз? Год назад? – шепчет на самое ухо Донсон своим бархатистым голосом и слабо толкает качели, заставляя Юнчоля вздрогнуть всё так же внутри себя. – Жаль, что после того раза ты перестал любить зиму. И даже самому посланнику слишком жутко вспоминать тот ужасный случай, после которого у его, в некотором роде, подопечного пропала почти что вся жизнь. Разом. Из человека, который любил всем человеческим сердцем, он превратился в обычную сломанную куклу – в нужную лишь какому-то мальчишке Сангюну игрушку. От этого уже не больно. Случайная снежинка медленно опускается на самый кончик носа Шина и тут же тает. Значит, он пока что живой. Это, наверное, радует. – Неужели ты сам не видишь, что постепенно угасаешь? С каждым днём тебя – твоей души – всё меньше и меньше, Юнчи-я, – у Донсона слишком добрый голос для того, кто несёт с собой смерть и разрушения. – Просто-напросто подумай и пожалей своего Гюна.Но почему?
Медленно переводя взгляд от слепящего снега к стоящей рядом крепкой мужской фигуре, Юнчолю кажется, что вот-вот и на его бледных, столь болезненных щеках появляются еле заметные следы эмоций. От обиды на самого себя. От несправедливости собственной пропащей жизни. Но нынешний он не способен даже заплакать. – Потому что от тебя совершенно ничего не осталось, даже, казалось бы, крепкие кости постепенно стираются в пыль. Ты никогда не сможешь жить нормально, как обычный человек. Парень пожимает широкими плечами и смотрит прямо в стеклянные глаза Юнчоля. В них нету искры жизни или хотя бы намёка на неё. Нет. Пустота. И даже у трупов порой куда больше надежды. – Ты болен с детства тем, чему до сих пор ещё не придумали названия – случай на девять миллиардов. Вас вообще за несколько веков было таких всего трое.И что с ними стало?
– Одного... Я смог с трудом уговорить мать убить его ещё младенцем, благо, было время подходящее. Тогда не выживали даже здоровые дети. Второй же... Он дожил до тридцати с чем-то лет, Юнчи, – Донсон склоняет голову набок, и Шин уверен, что на доли секунд увидел чужую ухмылку, тут же сменившейся печальной улыбкой. – Лучше уйти из жизни, пока у тебя есть хотя бы разум, пускай и без былого тела. Юнчоль слушает чужие слова, когда сам не способен сделать и вдоха. – Ты просто обуза. Сангюн ведь молодой – у него вся жизнь впереди. Поверь мне. Шин и сам хорошо знает, что после его собственной смерти к любимому младшему, скорее всего, вернётся родная семья с этим болезненным «мы ведь предупреждали тебя» и «ты найдёшь себе ещё девушку». Сангюну вновь напишут давние друзья со школы. Старший хён Сэхёк навестит пустующую квартиру вместе со своей дочкой и женой, предложив переехать на неопределённое время к ним. Или к дурачку Хансолю, который будет грустить вместе со всеми и тихо радоваться в душе чужому уходу. Сангюну будет слишком сложно, но ему должны помочь, да? Младший сильнее, чем кажется на первый взгляд. Уже не ребёнок. – Не разрушай ему оставшуюся жизнь, – Донсон скрещивает руки на груди и хмурится, – как уже испортил её другим. Как заставил Сэхёка после встречи с таким больным человеком без будущего задуматься о своём наследии и жениться на, на самом деле, нелюбимой девушке. Да, у него есть маленькая дочка и больше ничего, кроме серых рабочий будней. Хотя хитрая судьба когда-то давно избрала ему яркую жизнь на сцене – проходимые с гордостью трудности и болезненные, но не смертельные падения. – А теперь он один из очередного миллиарда людей. Обычная масса. Как одним своим существованием вызвал у Хансоля одну боль. Ведь этот мальчишка в день не самого лучшего знакомства Юнчоля с Сангюном и третьего приступа болезни хотел признаться в своих искренних чувствах младшему. Но остался ни с чем. – Тебя не должно было быть в их судьбе, понимаешь? – объясняет Донсон и поворачивает голову вбок, бросая спокойный взгляд куда-то за спину Юнчоля. – Или как ты убил своего друга Хёнхо.Он мёртв?
– Тупица, Накта, – раздаётся над самым ухом насмешливый, но без привычной злобы или отвращения голос. Та же уверенность, те же крепкие касания со спины и тяжелое дыхание. – Донсон сказал, что если бы не ты, то я бы не свалил в Америку и не сдох бы там. Спасибо! Пак смеётся всё так же заливисто и немного жутко, но Юнчоль даже не хочет оборачиваться – он знает, что там привычные яркие синие волосы бунтаря, его бессмертная улыбка «я не скучал» и желание покорить весь мир даже после собственной смерти. Это в стиле их Хёнхо. – Я, правда, благодарен тебе, больной, – без какого-либо сожаления отвечает Пак и согласно кивает на немые слова Донсона «молодец, что пришёл». – Америка чертовски охрененна. Говорят, вечно упрямого Хёнхо не стало где-то в конце аномально холодного ноября на улицах шумного Нью-Йорка. Говорят, он исчез так же неожиданно, как и решил навестить высотки американского города без жалкого доллара в кармане. Говорят, в Америке трудно летать даже птицам. Хёнхо, к сожалению, не смог устоять под синим с белыми звёздами небом Нью-Йорка, послушав совета зачем-то пришедшего Донсона. Именно поэтому его звучное дыхание раздаётся где-то над Юнчолем, а ладони лежат на острых даже сквозь куртку плечах юноши. Даже дерьмовые, такие, как Пак, друзья не бросают своих родных в беде. По крайней мере, не после собственной смерти. – Давай, Юнчоль, – в последний раз уговаривает Донсон, заглядывая в стеклянные глаза. – Я хочу лишь помочь тебе и твоему Сангюну. Я знаю, что дальше для живого тебя будет один только ужас. – Умирать не страшно, Накта, – слишком легко соглашается Хёнхо, негромко добавляя насмешливое «хотя мне в Америке было довольно больновато».. Юнчоль, чувствуя, как лёгкие что-то сжимает, как постепенно приближается последний – пятый – приступ, как добродушно улыбается посланник Донсон, слабо кивает. Он, кажется, согласен. И всё, что успевает ясно услышать Шин, так это донсоновское «у тебя несколько минут»..Так мало.
Но хоть что-то.х
По телевизору с тем же самым мужским голосом из колонок идёт уже другая передача о мире животных. Её Юнчоль, кажется, даже видел – о белоснежных, словно декабрьские хлопья за окном, лебедях. Красивые, столь прекрасные создания, которые способны вмиг зачахнуть после разлуки со своей парой. Вместе навек их судьба и полёт. Но Юнчоль не слышит слов ведущего, вслушиваясь лишь в пугающую тишину в его квартире. Всё это кажется очень плохим сном – скорее, кошмаром, где в конце он проснётся в холодном поту, но с приятным осознанием, что всё, наконец-то, закончилось. У него на самом деле нет смертельной болезни, что с детства сделала его изгоем общества. И никогда не было этих ужасных приступов, которые сковывали всё тело вместе с разумом. Юнчоль не встречал в своей счастливой жизни Донсона и его добрых глаз – не открывал ему неприступные двери, не сидел с ним на тех противно скрипящих качелях, не слушал бредни о будущем. Нет. Всё только сон.Хоть бы было сном.
Но громкий топот и оглушительный мальчишеский крик вполне реальный, как и аккуратные касания поперёк спины. Как и ореховые глаза напротив, в которых одна лишь боль, паника. И слезы? – Хён! Ты меня слышишь, Юнчи? – бормочет Сангюн, хватаясь ладонями за холодное, будто после улицы, лицо – чужие слезы капают на бледные щеки Шина. – Пожалуйста, только не умирай сейчас, нет. Хён-хён! Не бросай меня! Юнчолю кажется, что он сам начинает плакать постепенно от того, насколько ужасна боль, разрывающая сердце, – он чувствует чьи-то цепкие когти, распарывающие его грудь и ломающие хрупкие кости. Неужели лишь для того, чтобы добраться до последних остатков души? Но почему настолько невыносимо? Почему именно ему досталось это проклятие, которому даже не придумали названия? «Один на девять миллиардов». Ему хотелось бы закричать когда-то пропавшим голосом, но он не способен даже на короткие слова.Или всё же?
– Я тебя люблю, Гюн-а, – еле шепчет Шин, не веря своему собственному хриплому голосу, и, чуть приподнимаясь, легко касается слишком родных губ напротив. Сам. Сознательно. Без чьей-либо помощи. – Мне, кажется, пора. Этот слишком добренький Донсон всё же прав. Он и так слишком долго пробыл в жестокой реальности – мире диких животных – когда должен был умереть, будучи маленьким мальчиком. Задушенным собственной матерью котёнком. И то, что он дожил до своих лет, наверное, настоящее чудо. Да? Да. Только вот испортил чужие судьбы. Тупица. – Не говори так, Юнчоль! – разрывает тишину голос Сангюна, захлёбывающегося в собственных эмоциях. Он совершенно не готов к чужому уходу. Он не представляет своей жизни без своего глупого хёна, за которым приходится ухаживать как за маленьким ребёнком. Ну и ладно! Он ведь, Гюн, привык. Смог. Так почему же именно сейчас? Всматриваясь в удивительно живые глаза старшего, мальчишка плачет навзрыд, никак не скрывая своих слёз – своей слабости. Бедный. Как же его жаль. Столько сил в одну лишь пустоту. А Юнчоль даже не способен протянуть худощавую ладонь и стереть эти хрустальные следы на детских щеках. – Хён, вернись! Вернись! – во весь голос кричит Сангюн, наивно стараясь разбудить старшего, надеясь, что это лишь очередной приступ, который они смогут пережить вдвоём. Или не смогут. Шин устало прикрывает глаза. А мальчишка, ощутив вместе с тишиной и странный холод – чьё-то чужое присутствие, крепко прижимает к себе затихшее тело Юнчоля и ещё долго бормочет что-то неразборчивое, насылая проклятия на самого Бога и ту самую смерть. Твой хён, к сожалению, уже не сможет вернуться.Прости, Гюн-а.
Пожалуйста.x
Ну вот. Ещё один умерший человек, которого не должно было быть изначально. Грубая ошибка жестокой судьбы. – Эй, Донсон, – синеволосый Хёнхо сидит на освободившихся качелях и громко окликает старшего, как бы забавно не звучало, мертвеца. – И часто ты настолько сильно давишь на людей, чтобы забрать их души? Взъерошивая шоколадные волосы, Ким лишь равнодушно пожимает широкими плечами и бросает спокойный взгляд куда-то вдаль: – А иначе как? Люди слишком крепко цепляются за свою жизнь. Сначала ты, затем Юнчи, потом, совсем скоро, его маленький дружок присоединится к нам, не выдержав груза потери. Понимаешь, вас нужно направлять к смерти, – без привычной в голосе теплоты проговаривает Донсон, задирая взгляд к зимнему небу. На нос падает снежинка и почему-то не тает. Мертвец. – Это называется «ложь во благо». – Чтобы убить? – печально усмехается Хёнхо, которому, в принципе, уже всё равно. Он и так мёртв. – Чтобы сделать реальный мир куда чище – убрать вас, людей, – холодно произносит Донсон, даже не обращая внимания на брошенное Паком «ты ублюдок, раз только из-за этого убил Накту». И только сам посланник знает, что Юнчолю вправду не стоило жить.