Боль

Зэн не мог бы вспомнить точно, когда он в последний раз просыпался и не чувствовал боли. Кажется, такое случалось слишком давно, ещё в детстве. Но с тех пор, как он прошёл церемонию мужества, она стала его постоянным спутником. Собственный яд разъедал внутренности, заставлял кашлять кровью, едва ли не выплёвывая ошмётки собственных лёгких. В детстве всё было проще, и боль была не такой сильной, и надежда на то, что всё как-нибудь образуется, была с ним. И его дед, и отец, жили недолго, но под защитой клана Нура они могли не опасаться, что и без того короткая жизнь прервётся раньше срока, а подобное сложно было переоценить. Играя вместе с сыном главы Нура-гуми, Зэн чувствовал, что его болезнь отступает, или же он просто был слишком увлечён, чтобы обращать на неё внимание? Рикуо выглядел как человек, хотя тогда это казалось совершенно не важным — мало ли ёкаев, что на первый взгляд точь-в-точь как люди? Вёл-то он себя совсем как ёкай, а их детские игры, которые они сами считали весёлыми шутками, большинству людей показались бы слишком жестокими. Мнение каких-то жалких смертных Зэна не интересовало никогда, а от рассерженной Юки-онны всегда можно было сбежать. Все остальные, попадаясь в хитроумные ловушки, скорее умилялись изобретательности молодого господина, чем сердились на их компанию. К сожалению, приятные вещи всегда заканчиваются слишком быстро. Сначала Зэн просто стал реже бывать в главном доме, а потом и вовсе перестал там появляться — его отец, предчувствуя скорую смерть, в спешном порядке учил его вести дела клана и старался передать как можно больше. Он даже не смог приехать, чтобы поздравить Рикуо, когда тот убил Гагозэ. Потом до Зэна стали доходить странные и малоприятные слухи, но он многое списывал на досужих сплетников, снова и снова откладывая визит в главный дом — после смерти отца всё валилось из рук, а надо было заниматься кланом. Когда Первый глава прислал за ним, передав: «Мой внук будет рад тебя видеть», Зэн был почти счастлив, что может чем-то послужить клану Нура. Он думал, что всё снова будет как прежде, и его боль хоть ненадолго уйдёт. Пусть он слышал, что Рикуо предпочитает вести себя как человек и даже не превращался в ёкая с того случая с Гагозэ, он всё равно надеялся, что всё не настолько плохо и хотел верить, что наследник клана не забыл их давнее обещание. Всё оказалось гораздо хуже, чем он себе представлял и с горечью и болью с губ сорвалось: — У меня больше нет причин жить ради такого, как ты! — выхаркивая обиду вместе с кровью и кое-как отгоняя от себя этого малолетнего идиота — не хватало только, чтобы тот ещё и отравился. И после, всю дорогу до дома, амбициозный Хэбидаю капал ему на мозги о независимости, хоть Зэн его почти не слушал. Такие ёкаи, как он, слишком слабы и нуждаются в защите, и Зэн чувствовал, что может умереть в любую минуту, но сейчас ему было почти всё равно. Его дом пылал, его же слуги предали его и говорили, как он жалок, а желания не только наказать их, нет, даже желания защищаться не было. Он мог бы расправить свои ядовитые крылья, одно прикосновение которых гарантировало смерть любому существу, но он лишь отмахивался от них мечом, только ради того, чтобы не прослыть трусом. Чтобы потом любой мог сказать: «Пусть он и погиб, но он сражался до последнего». Боль снова разъедала его изнутри, невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть, и Зэн уже не сопротивлялся ей, когда пришёл Рикуо. Такой нелепый в своём человеческом теле, в своём стремлении защитить того, кто только что в лицо называл его глупцом и тряпкой, хотя подобная наглость совершенно не позволительна по отношению к наследнику клана, какие бы мотивы им ни двигали. Но у Зэна уже не было сил сделать что-то большее, чем снова пытаться прогнать этого глупца. И тогда он впервые увидел, как текут и плавятся совсем ещё детские черты только что человеческого лица, как отрастают и меняют цвет волосы, как звенит от предвкушения крови меч. Рикуо-ёкай был совсем другим, пусть лишь на четверть, пусть только начиная становиться ёкаем, но он пришёл к нему, и Зэн был счастлив увидеть его таким, даже если бы это было последним, что он увидел в своей жизни. Рикуо пришёл к нему с саке и сам предложил выпить, хотя Зэн и так чувствовал себя пьяным от счастья, и, видимо, только поэтому обнаглел настолько, что попросил разрешения разделить сакадзуки. Ведь разве заслуживает такого тот, кто слишком слаб, чтобы защитить даже себя, разве имеет право он именоваться «братом» наследника сильнейшего клана? После жесточайшего разочарования видеть доказательство силы и слышать обещание защиты, было так упоительно. Ночной Рикуо улыбался так уверенно и нагло, обещая стать главой клана, что Зэн почти забыл про разъедающую его тело боль. А на утро оказалось, что став человеком, Рикуо снова всё забыл, и ночь, проведённую за выпивкой и разговорами, и свои обещания. Зэна трясло от отвращения к безумной Лисице, проклявшей Первого главнокомандующего и весь его род, ведь если бы матерью наследника клана была аякаси, всё было бы совсем не так! Тогда бы не было слабости человеческого тела, не было бы непривычной, чуждой логики в его словах и поступках, тогда человеческий облик Рикуо, если уж он захотел бы его принять, был бы лишь карнавальной маской. И никаких идиотских провалов в памяти, никаких человеческих детишек, сующих свои излишне длинные носы, куда не следует! Хагоромо-Гицунэ четыреста лет, как мертва, а Зэну всё равно хотелось её придушить собственными руками. Зэн совершенно не понимал, зачем Рикуо делает то, что делает, зачем ему эти люди, одна из которых вообще оммёдзи. Зачем он возится с ними, позволяет приходить в свой дом, вынуждая слуг прятаться в угоду этим ничтожествам. Больше остальных он ненавидел человеческую девчонку, Иенагу Кану. За то, как она смела себя вести, как она смотрела на будущего главу клана Нура, цеплялась за его руку. Может быть, стоило посмеяться над тем, что она металась, не в силах понять, в кого влюблена — в своего одноклассника, или в предводителя Хякки Яко, но Зэн не мог и этого. Его бесило её лицемерие: то она напрашивается на свидание с Рикуо-ёкаем, то она ревнует Рикуо-человека к Юки-онне. Приличные девушки не должны так себя вести, а если уж ведут себя так, то нечего невинную из себя корчить! Зэн понимал, что глупо так бурно реагировать на всякую ерунду — от сильных эмоций и переживаний учащались приступы боли. Какое ему должно быть дело, как Рикуо играет с этой девчонкой? Должно быть, её страх и восхищение хороши на вкус. Но она — слабое звено, она уязвима, а Рикуо беспокоит её безопасность, что подвергает опасности уже его самого. Тот собакоголовый ёкай из Сикоку хорошо это понял, и кто знает, чем бы всё закончилось, обернись события всего лишь чуть-чуть иначе? Зэну хотелось бы, чтобы она умерла и больше не путалась под ногами. Какой-нибудь несчастный случай — пусть, например, у машины на перекрёстке откажут тормоза, или какой кирпич с крыши на голову упадёт. Разве он многого просит? Раньше он и представить не мог, что существует такая боль, теперь же он не представлял, что когда-то её не было. Теперь ещё к боли физической примешивались чувства, сводящее с ума безумие, какая-то совершенно ненормальная жажда. Только когда Рикуо был рядом, всё стихало. Его ёки будто окутывала Зэна ласковым коконом, подпитывая тело, измученное собственным ядом, в его присутствии было так легко выкинуть из головы всю мешающуюся там ерунду. К сожалению, возможность побыть вдвоём предоставлялась им не так часто. Наверное, именно поэтому он так обрадовался, когда они оказались на горе Курама. Гьюки-сан пытался учить Рикуо какой-то технике, а Зэн обрабатывал синяки и ссадины, которых изрядно прибавлялось после каждой тренировки, готовил еду и пытался скрывать беспокойство за нагловатыми шуточками. Рикуо многое ему позволял, должно быть, в память о детской дружбе, а может быть, его просто мало волновала чужая вежливость или её отсутствие. Несмотря на давящее беспокойство и практически полную безнадёжность ситуации, для Зэна эти несколько дней, проведённых вместе с Рикуо стали одними из самых счастливых. И всё же, предложение Рикуо бежать, оставив его прикрывать отход, было оскорбительно. Да, он был слаб, но это не значило, что он не может вообще ничего! Ужасно было ощущать свою беспомощность и бесполезность, знать, что в бою он лишь мешается под ногами, но у Рикуо, не успевшего ещё отдохнуть после выматывающей тренировки, не было и шанса справиться с тэнгу в одиночку! И когда тот сказал: «Расправь свои ядовитые крылья ради меня!», что-то изменилось. Зэну казалось, что его самого больше нет, что он растворился в ёки Рикуо, стал его частью, его клинком. В тот момент боли, вечной спутницы Зэна в течение стольких лет, не стало. Совсем. Был лишь Рикуо, во всём мире — только он. Зэн чувствовал его эмоции: беспокойство за безопасность друга, решимость нанести удар по врагу и какую-то совершенно неуместную сейчас нежность. Когда Зэн снова ощутил себя самостоятельной личностью, что-то всё равно осталось: отголоски чувств и эмоций Рикуо, на самом крае восприятия. Это было странно, хотя и отчего-то очень приятно, а привычная боль стала куда как слабее, несмотря на то, что Зэн чувствовал себя совершенно обессилевшим и вымотанным после использования Страха. По спине Рикуо змеились татуировки, так похожие на его собственные. Божественная техника Матой, да? Зэн бы хотел испытать это ещё снова и снова, хоть и понимал, что его слабое тело не сможет выдержать такое слишком часто. Но, когда счастливый, от того, что наконец-то всё понял, Рикуо жадно целовал его, Зэн мысленно усмехнулся — ну да, стать одним целым можно не только с помощью Матой.