Касательная и окружность

      Плотно сомкнутые губы и прямой взгляд. Руки сцеплены, напряжены — будто хочет отгородиться от мира, оттолкнуть реальность от себя. Она даёт первый ужин после возвращения или снова позирует ему?       Лорд Морэй сухо отвечает на вопросы об экспедиции, уводит разговор в сторону, но обеденная зала полна жаждущих узнать о загадочном континенте. Соколов спасает его всякий раз, отвлекает внимание от измученного плаванием мужчины, жёстко осаждает любопытных аристократов. Не из человеколюбивых побуждений: ему приятно видеть на лицах изнеженных лордов и леди ужас; он не может стерпеть их веселье — перед внутренним взором красные скалы, алтари из костей, гниющие тела спутников. Аристократы пришли на ужин за сказками, фантастическими историями — Соколов не умеет рассказывать сказки, но факты изложить он не прочь. Факты не развлекают почтенную публику, слишком они чудовищны; Соколов выплёвывает их неожиданно — для лорда Морэй почти долгожданно, — ошарашивает слушателей так, что дамы прижимают мягкие ручки к губам, цепенеют ошеломлённо, господа охают, отшатываются, на их лицах уже нет ни толики предвкушения. Гости хотят уйти. Не этого они ждали от восторженного путешественника лорда Морэй, собирающего байки с островов империи. А Соколов… они всегда надеются на лучшее, надеются, что стерпят его дикарские повадки и грубую откровенность.       Лорд Морэй расстроен — он думал вернуться к прежней жизни, вновь сиять на приёмах с вечно прекрасной женой, собирать десятки гостей в своём пышном имении*. Вере Морэй, кажется, всё равно. Взгляд прямой, но пустой — единственное, что изменилось в ней после экспедиции. Леди Морэй молчит весь вечер, и никто не обращается к ней с вопросами — немой жест подрагивающих рук слишком красноречив. Соколову чудится, что пять лет назад он нарисовал её будущее.       Пять лет не так много, правда? Соколов помнит, как пришёл впервые в усадьбу Морэй: их слуга нёс за знаменитым художником мольберт; в окнах Бойл мелькали завистники. Соколов ясно видел с крыльца, как леди Морэй, придерживая тёмную портьеру, обшаривает глазами имение на другой стороне реки. Она приветствовала его поворотом головы, не улыбнулась, не кивнула, а Соколов понял, почему за её благосклонность мужчины убивали друг друга. Соколов легко воспроизводит в памяти, как смешивал краски, как впервые заговорил о путешествиях по островам, как она позволила называть её Верой, и как он почувствовал себя безобразным, мерзким рядом с прекраснейшей из женщин. Но никак не мог вспомнить, почему согласился писать именно её портрет.       Леди Морэй не просила. Он вообще не видел её до приезда в усадьбу. После, да — с гордостью говорила, что именно она была увековечена рукой гениального художника. Не Перчи, не Кармайны, не Бойлы, даже не Колдуины — Вера Морэй и абсолют. Но ни писем, ни личных просьб, ни подарков с намёком. Леди Морэй словно не знала о восходящей при дворе звезде.       Лорд Морэй словом не обмолвился о картине. Он заводил разговор о тивийских нравах, о судоходстве, о желании своими глазами увидеть Пандуссию. Его интересовал окружающий мир, древние морские пути, утерянная культура прошлого, систематизация обрывочных знаний об истории человечества. Жена не интересовала ничуть.       Кажется, кто-то из несчастных влюблённых, выживших в многочисленных дуэлях, молил Соколова о портрете своей ненаглядной, сулил баснословные суммы. Но Соколов отмахнулся от бедолаги.       Леди Морэй сидит недвижимо, мышцы лица напряжены, пронзила художника взглядом как шпилькой и замерла — вынимать её не торопится. Будто требует, приказывает, чтобы он вспомнил.       Леди Морэй ждёт — Соколов старается.       Господа нетерпеливо поглаживают, похлопывают себя по коленям. Дамы ёрзают, опускают глаза — над камином висит Абсолют, ограниченный с четырёх сторон тонким золотом, и никто не смеет рассматривать его дольше мгновения. Никто не желает быть пронзённым дважды.       Осторожные голоса гостей затихают, будто воздух превращается в плотную вату, будто Соколов глохнет от собственных мыслей. Но кружат в его голове воспоминания, переплетаются с фактами, образами, гипотезами, с раздражением, ненавистью, с ненормальной увлечённостью, одержимостью. Голоса возвращаются, прорываются сквозь незримое облако, становятся громче, уже можно расслышать слова. Полные благоговения, презрения, обожания, зависти. О Вере Морэй много говорят.       О Вере Морэй говорят много, но даже самые гнусные, пошлые сплетни о ней изобретательны, утончённы, достойны пера острейшего на язык сатирика. И самые скучные, недалёкие мужчины, очарованные, рождают на свет поразительного ума стихи и любовные письма. Трусы совершают подвиги, наглецы робеют в её присутствии, пустословы теряют дар речи. И молва об этом расходится среди знати быстрее пламени в цистерне с ворванью.       Ни один из аристократов не был Соколову так интересен как Вера Морэй. Он пришёл с мольбертом и красками, с идеей, рвущейся из груди, пришёл заинтригованный, не подумав предупредить. Леди Морэй и тогда было всё равно: она совсем не удивилась, словно давно знала о его невысказанной страсти. Она также встретила его впервые. И теми же вульгарными, желчными слухами кормили её друзья, то же невообразимое восхищение видела она в их глазах.       А вот и первый гость не выдерживает. Поднимается — чрезмерно порывисто — и нервно кланяется, отступает на шаг. Следом подскакивает его сестра. Отвага у них в крови. Острые шпильки пригвождают их к месту — леди Морэй неопределённо ведёт головой: прощается, позволяет уйти. Остальные отодвигают стулья как по команде, перебивают друг друга, просят простить столь скорый уход, они вынуждены, они ждут-не дождутся нового ужина. Лица светятся облегчением; лорд Морэй печален, на исхудалом лице проступила пара новых морщин.       Всё действо напоминает побег. Соколов наблюдает за ним сквозь окно, а приглушённый свет фонарей очерчивает мутным ореолом силуэты спешащих людей. Господа бегут впереди. Их жёны и сестры сдержаннее, может, ещё боятся показаться невежливыми. Они вываливаются из парадных дверей, пробегают полпути до карет и замедляют шаг, откидывая голову назад. Будто в усадьбе свирепствует чума, будто только теперь можно безбоязненно вдохнуть ночной воздух.       В обеденной зале шаги отдаются звонким эхом — лорд Морэй не меньше гостей хочет спрятаться от прошедшего вечера. Больше не слышно ни звука.       Леди Морэй колет взглядом Соколова в затылок; нельзя не обернуться. Нельзя не сделать шаг, другой, нельзя не сесть рядом за стол. И раз вспомнил — нельзя забыть.       — Вера, — Антон Соколов не способен выдержать томительной паузы, — какие у тебя планы на завтрашний вечер?       — Ох, — выдыхает леди Морэй.       Плотно сжатые губы приоткрываются, расплываются в мечтательной, влюблённой улыбке, и она доверительно нагибается, шепчет Соколову на ухо:       — Меня ждёт романтический вечер.