Спичка

Спичка чиркает о коробок. С коротким раздраженным шипением рождается пламя, и Адам подносит горящую деревянную палочку к лицу. Он смотрит, как на ее кончике быстро разрастается язычок огня, как он крепнет, становится увереннее и медленно подбирается к его пальцам. В следующий момент налетает сильный порыв ветра, и после недолгой борьбы пламя гаснет. Коробок в его руках почти полон. Адам достает новую спичку, зажигает ее и снова вглядывается в огонь, пляшущий между теперь заслоняющими его от ветра ладонями. Этому ритуалу всего несколько лет, он проводил его раз в год, каких-то два-три раза, но почему-то порой ему кажется, что это пришло откуда-то из совсем другой жизни. Из жизни, в которой он делал это часто. Зажигал спичку, смотрел на рождение и смерть пламени, возвращался мыслями в другие, лучше дни... А когда огонь уже начинал лизать кончики его пальцев, бросал спичку на землю и чиркал следующей. Каждое движение до автоматизма отточено и скупо, словно он делал это тысячу раз. Наверное, у того, другого Адама, из другой жизни, было о чем вспоминать. И помнить. У него же... Один коробок, и можно посчитать, на сколько спичек хватит его воспоминаний. Спичка гаснет. Он зажигает новую. Ему двенадцать… Худой нескладный подросток с россыпью веснушек на лице, зелеными глазами, которые лично он считает слишком светлыми, и жгучим желанием быть как все. Только он не такой, как все, и другие подростки это прекрасно знают. Им плевать на то, что его мать редко бывает дома, потому что работает на износ, лишь бы семье хватило денег, чтобы каждый месяц платить по счетам. Их не волнует, что вот уже год Адам вынужден вставать ни свет ни заря, чтобы успеть развезти утренние газеты. И от постоянного недосыпа он иногда вырубается прямо во время уроков. Но это деньги, которых его маленькой семье из двух человек вечно не хватает. Впрочем, деньги для Адама не самое главное. Главное то, что через пару часов он увидит своего отца. В первый раз в жизни он наконец увидит человека, которого ему так не хватало все эти годы. Не хватало, хотя в полной мере осознать эту нехватку он смог совсем недавно. И вот он сидит на крыльце, выходящем на задний двор, поминутно вытирает потные ладони о джинсы и пытается игнорировать зарождающуюся в глубине его живота тошноту. Скрип двери за его спиной, звук шагов и прохладная рука на его лбу. Мать садится на крыльцо рядом с Адамом, обнимает за плечи и берет его ладонь в свою: - Все будет хорошо, сынок. Вот увидишь, все будет хорошо. Спичка гаснет. Он зажигает новую. Ему тринадцать… Отец заехал всего на пару часов. На его лице свежая царапина, и мать уводит его в ванную комнату, где держит аптечку. Адам знает, что это не займет много времени, что скоро отец вырвется из слишком заботливых рук матери и сын снова станет центром его вселенной, как это всегда и бывает во время его редких и коротких визитов. Пока же... Пока же внимание Адама приковано к черной громадине Импалы, припаркованной возле дома. Он ни разу еще не забирался внутрь, отец не предлагал, а он сам так и не набрался храбрости попросить. Адам мало знает о своем отце, о его жизни в то время, когда он не с ними. И эта машина притягивает его, словно магнитом, зовет забраться внутрь и пусть ненадолго, но прикоснуться к той, другой жизни его отца, в которой Адаму нет места. Любопытство побеждает. Из ванной доносятся приглушенные голоса родителей, и по всему похоже, что у них какой-то серьезный разговор. Значит у него есть время, чтобы выскользнуть из дома и спокойно исследовать машину отца. Ключи лежат на столике в прихожей, что окончательно упрощает задуманное. Внутри Импала именно такая, какой он ее и представлял. Мягкая кожа широких сидений, руль с кожаной обмоткой, которую уже давно пора обновить, стопка каких-то распечаток на заднем сидении, наполовину прикрытая клетчатым пледом. И здесь пахнет отцом: легкий запах любимого одеколона Джона, к которому примешивается алкоголь и почему-то порох. Время летит незаметно, и появление отца именно в тот момент, когда Адам уже готовится заглянуть в бардачок машины, застает его врасплох. Сильные пальцы больно сжимаются вокруг его запястья, и голос, в котором слышится отголосок металлического звона, чеканит над его головой: - Никогда, ты слышишь меня, Адам, никогда не трогай мои вещи без спросу. Спичка гаснет. Он зажигает новую. Ему пятнадцать... ...и идея узнать сигаретный дым на вкус вначале кажется не такой уж и плохой. В конце концов, ему уже пятнадцать. И даже с половиной. Всего каких-то несколько месяцев, и ему исполнится шестнадцать. Солидный возраст для того, кто только начал жить, к тому же Адам уже пробовал алкоголь. Вчера отец разрешил ему выпить целый стакан пива, и после этого сигареты не кажутся такими уж страшными. Это видится Адаму необходимой частью ритуала, который отделяет детство от взрослой жизни. Пиво, сигарета и... И он уже успел сорвать свой первый поцелуй у Аманды, которая была на год его старше и целовалась, как профи. Задний двор, крыльцо, пачка дешевых сигарет и полный коробок. Он нервничает и ломает пару спичек, прежде чем ему удается зажечь первую сигарету. Глубокая затяжка вызывает приступ кашля. От запаха тлеющего табака и ощущения дыма в легких немедленно начинает кружиться голова, а на глаза наворачиваются слезы. Дальше дело идет немного легче, и к тому времени, как в его пальцах остается один лишь тлеющий окурок, Адаму кажется, что он вполне разобрался, как это делается. В смысле, как нужно правильно курить. И может быть, этот опыт стоит повторить как-нибудь в будущем. Ведь у него по-прежнему остается целая пачка, если считать без одной сигареты. Он замечает отца только, когда разворачивается, чтобы вернуться в дом. И заканчивает тем, что едва не тушит окурок о ботинок Джона. Взгляд отца далек от одобрительного, но и не похоже, чтобы он был вне себя от гнева. - Сколько ты выкурил? - голос мужчины ровен, однако в нем чувствуется напряжение, и Адам внутренне сжимается в ожидании выволочки. - Только одну, - его голос, в отличие от спокойного тона отца, дрожит и ломается. - Дай сюда пачку, - требовательно протянутая рука не оставляет места для возражений. Адам протягивает отцу сигареты и почему-то коробок спичек вместе с ними. Отец всегда проверяет, не важно, соврал Адам или сказал правду. Вот и сейчас Джон кидает оценивающий взгляд, сколько сигарет осталось в упаковке, и возвращает ее вместе с коробком. Адам уже собирается было проскользнуть мимо отца в дом, но тот его останавливает: - Не так быстро, - и продолжает в ответ на недоуменно виноватый взгляд сына: - Закуривай. - Ч... что? - Закури еще одну сигарету, - поясняет отец. В тот вечер Адам выкурил полпачки, а потом два часа подряд его выворачивало наизнанку. Отец держал его голову, вытирал дорожки холодного пота, струящегося с его лба, и пресекал все попытки матери вмешаться в воспитательный процесс. Адам все еще помнит большие теплые руки отца, обнимающие его за плечи. А еще он помнит, как сильно врезался уголок коробка спичек в кармане ему в бок, раздваивая затуманенное никотином сознание на ощущение тупой боли и ласково-строгое присутствие Джона. Спичка гаснет. Он зажигает новую. Ему шестнадцать... Сегодня ему исполнилось шестнадцать, но отец так и не приехал. Адам ждал его весь день, он был бы рад даже короткому появлению Джона. Даже если бы тот был усталым и сразу отправился спать, даже если бы он забыл о его дне и появился сегодня просто по счастливой случайности, даже... Но день еще не закончился. У него осталось еще целых полчаса, и Адам сидит на знакомом крыльце, крутит в руках коробок спичек и ждет, ждет, ждет. Он уже не помнит, в какой момент зажег первую спичку, но яркий в окружающей его темноте огонь, казалось бы, отпечатался в его памяти. Пляшущий перед глазами, насыщенный глубоким желтым цветом, обжигающий кончики пальцев; словно какой-то экзотический цветок, увядающий лишь для того, чтобы заново расцвести на кончике новой спички. Отец так и не приехал. Ни в следующие полчаса, ни в следующие два с половиной года. Джон исчез, затерявшись в детских воспоминаниях, и постепенно остался только в огне, рождавшемся на кончиках спичек. Спичка гаснет. Он зажигает новую. Ему восемнадцать... ...его мать пропала без вести, и он не думает, что она еще жива. Не верит, хотя надежда - такая странная штука, которая может оказаться сильнее веры. Адам все еще верит в своего отца, в его способность решить все проблемы, в спокойствие его ровного голоса и силу его теплых, огрубевших от работы, надежных ладоней. Отец пропал из его жизни несколько лет назад, и если вначале он еще ждал, то сейчас ожидание уступило место глухой обиде и чувству ненужности и незащищенности. Но Джон все еще остается его отцом. И сейчас он единственный оставшийся в живых близкий ему человек. И Джон нужен Адаму. Потому что он остался совсем один и не знает, что делать. Шесть спичек, шесть угольно-черных прогоревших палочек у его ног и длинные гудки в трубке. И снова, как и тогда, когда ему было всего двенадцать, Адам вытирает потную ладонь о джинсы, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, а в животе сворачивается тугой комок из страха и ожидания. Что он скажет отцу? Что отец скажет ему? Помнит ли Джон его? Придет ли ему на помощь сейчас, когда, казалось бы, сделал все, чтобы забыть о сыне? Гудки прерываются, и в трубке слышится незнакомый голос: - Алло. - Это Джон? - Адам и сам не знает, зачем он переспрашивает, когда и так понятно, что это не его отец. - Он не может подойти к телефону. Могу я вам помочь? - Нет, нет, нет... Я, правда... - комок в животе раскручивается, и Адама охватывает самая настоящая паника. Он не знает, почему ему вдруг стало так страшно, почему при звуке голоса этого незнакомца его сердце забилось чаще и сильнее. Он просто знает, что сейчас, именно в эту минуту, что-то в его жизни меняется раз и навсегда, а перемены редко бывают хорошими вещами. - Мне необходимо поговорить с Джоном. Это Адам Миллиган. Он меня знает. - Слушай, приятель, мне жаль обрушивать на тебя эту новость, но Джон умер чуть больше двух лет назад. И мир больше никогда не будет прежним. Спичка гаснет.