Ничего плохого

Ей всегда говорили, что с хорошими девочками не может случиться ничего плохого. Разве она не хорошая? Разве она не слушалась родителей и учителей, разве делала что-то плохое? Мама говорила, что если с человеком стряслась беда, то он сам в этом виноват. Попавший под машину недостаточно внимательно смотрел по сторонам, облапошенный мошенниками — слишком доверчив, тот, кого ограбили воры, сэкономил на замках, а изнасилованная девушка шлялась где ни попадя в слишком короткой юбке. Это звучало логично и давало повод позлословить о чужих бедах. Отец часто начинал разговоры со слов «Если будешь хорошо себя вести…», а дальше уже по обстоятельствам. Например, «купим тебе новое платье», «сходим на концерт», «поедем в отпуск на Окинаву» и всё в таком духе. Кана старалась быть хорошей девочкой — прилежно училась, всегда смотрела по сторонам, когда переходила дорогу. Она ни с кем не ссорилась и никому не желала зла, разумеется, с ней ничего не могло случиться! Естественно, что когда школьный автобус попал под обвал, она решила, что это водитель был недостаточно внимателен. Но от чего они должны страдать из-за его оплошности? С ёкаями всё не так. Если бы они охотились только на непослушных детей или на плохих людей, преступников, например, было бы логичней. Пусть убивают их, а её, хорошую и правильную, не трогают! Кана тогда ужасно обрадовалась, когда ей посоветовали закрыть глаза — не было ничего приятного в том, чтобы видеть растерзанные тела и развешенные на ветвях гирлянды из чьих-то внутренностей. Она хорошая, с ней такого не случится! А потом она вляпалась. И вроде не так уж поздно было, и не одна шла, и не самыми тёмными улицами, а всё равно, не приди им с Юрой на помощь господин ёкаев, рассвета Кана уже не увидела бы. Стоило бы бросить это дело — хорошие девочки не ищут ёкаев и не занимаются другими сомнительными вещами, но... Тут она была уже сама виновата: правильные и хорошие не влюбляются сразу в двоих. А она не могла решить, не могла выбрать: вроде и Рикуо хороший и уже почти родной, да только посмотрела в глаза господина ёкаев — и пропала. Ёкаев хорошие девочки любить не должны — это не правильно, противоестественно. И считать, что он «хороший», только от того, что рядом с ним не страшно, тоже не дело. Бежать нужно было со всех ног, а не глядеть восторженно. Вот и поплатилась. Сама виновата, что поехала в Умэракуэн, что носилась по ночному лесу и чуть не свернула шею. И в истории с зеркалом тоже дура-дурой, ведь говорили же не трогать незнакомые вещи! А уж что потом сама напросилась узнать поближе, неизвестно куда с незнакомым мужчиной пошла и пила что-то наверняка алкогольное, так это однозначно только её собственная вина и глупость. И нечего теперь жалеть, что и не помнит толком, ни как девственности лишилась, ни как домой попала. Ох, не узнала бы мама, как она лежала на пропахшей странными духами кровати в одной из задних комнат подозрительного ночного клуба и даже не думала сопротивляться! А на утро было стыдно смотреть в глаза Рикуо, да и он сам отчего-то всё взгляд отводил. Будто он виноват, что Кана такая распутная и испорченная, что ей теперь их сравнить хочется — господина ёкаев и Рикуо. Оставаясь наедине с собой, утыкаясь горящим от стыда лицом в подушку и забираясь пальцами в трусы, Кана пыталась вспомнить, какими были на вкус поцелуи, как её трогали чужие руки и что она чувствовала, когда в неё вошёл член. В памяти была какая-то пелена, всё смазано, нечётко, в перепутанной последовательности, и отчего-то сливались в одно лицо Рикуо, который ничего такого с ней не вытворял, и господин ёкаев, укладывающий её то так, то эдак, но всегда таким образом, чтобы смотреть в глаза. И это, должно быть, хорошо по ней было видно, иначе почему тот странный тип принялся её прямо на улице облизывать? Было ужасно мерзко и противно, Кана даже не прислушивалась, о чём там Рикуо говорил с теми людьми. Только прижималась к нему, пытаясь спрятаться. Пахло от него отчего-то так же, как и от господина ёкаев. В Киото Кана тоже поехала зря — Рикуо ведь не ехал, а если бы не он, ноги бы её не было в этом клубе! Вокруг царила паника, на улицу их не выпускали, в доме Юры все были подавлены и говорили об ужасных вещах, а Кане до этого и дела не было. Она думала про Рикуо и про господина ёкаев, то по очереди, а то и вовсе одновременно — это, пожалуй, было самое стыдное: воображать, как они зажали бы её между собой. Рикуо был бы нежен и ласков, он бы не сделал ей больно — Кана помнила, что в первый раз было немного больно, но тогда это быстро перестало её волновать. А господин ёкаев был бы жаден и страстен, расцветил бы её шею и плечи следами поцелуев. Восхитительная фантазия! Если она не может выбрать кого-то одного, то чем плохо любить их обоих? Кана лежала отвернувшись ото всех, зажав кисть между бёдер и трогала себя сквозь ставшее влажным бельё. Хотелось стянуть трусы и вести внутрь хотя бы пальцы, хотя она уже успела понять, что это совсем не то, недостаточно, чтобы снова почувствовать то стыдное удовольствие в полной мере, но было страшно, что кто-то из ребят заметит, чем она занимается. К счастью, всем было не до неё и можно было как следует пофантазировать. Например, можно ли заняться сексом сразу с ними обоими? Эта мысль немного пугала Кану, ведь наверняка больно, если оба сразу! Но при этом было так возбуждающе представлять себя между них, мокрую от пота и задыхающуюся, захлёбывающуюся стонами. Тогда, в Киото, она подумала о таком в первый раз, но потом эти фантазии возвращались к ней снова и снова. Ещё можно было сделать одному из них минет, пока другой бы… Ах! На этом моменте она обычно поглубже засовывала в себя узкую и округлую бутылку из-под шампуня, специально подобранную для этих целей, и способность связно мыслить на некоторое время покидала её. Когда Кана узнала, что Рикуо и есть тот самый господин ёкаев, то первое, о чём она подумала: «Значит, втроём всё-таки не получится?». С другой стороны, раз уж он на самом деле один и тот же мужчина, то в её влюблённости и желаниях нет ничего плохого.