Не вампиры

"- Смерти на самом деле не существует, – говорит Тайлер. – Мы войдём в легенду. Мы останемся навсегда молодыми. Я отодвигаю ствол языком, так чтобы он упирался в щёку, и говорю: - Тайлер, что ты городишь! Мы же не вампиры!" Чак Паланик, "Бойцовский клуб"

Оперевшись на край рамы панорамного окна, я смотрю вниз, в стадевяностаэтажную глубину. Вершина небоскрёба "Паркер-Моррис". Да уж… Здесь всё закончилось в тот раз. Здесь ты пристрелил меня, пустив себе пулю в рот. Здесь всё закончится и сейчас. Тёмное стекло, призрачный свет. Кажется, я даже вижу внизу колыхание толпы, в которую летят из окон шкафы и тумбы, выброшенные беснующимися бойцами нашей армии, нашего проекта «Разгром». Всё нереально, будто сейчас мы во сне, а воспоминания, лезущие в голову и маячащие перед глазами, и есть единственная реальность. Впрочем, и сам я реален не более, чем эти воспоминания. Тульпа – это стабильная самовнушённая осознанная галлюцинация, способная к самостоятельным мыслям и действиям, обладающая собственным сознанием. Слишком уж развитым собственным сознанием, в нашем случае. Здесь много раз успели убраться за эти полгода, но я, кажется, всё ещё вижу в тёмном отражении заляпанное кровью офисное кресло. С него безжизненно свисает сломанная тощая тушка клерка: без штанов, с окровавленной половиной головы, в безвольной руке – полувыпавший пистолет. Это смотрится так правдоподобно, что я оглядываюсь. Ты в той же куртке, что и тогда; следишь за каждым моим движением – настороженно, тревожно. - Тайлер? – хрипловатый, слишком высокий для тебя голос почему-то срывается. Ты боялся этого момента так же сильно, как я боялся понять, что существую только в твоей голове? Что ж, та миссия, ради которой я тебя поймал, завершена: я вернул себе все воспоминания до самого последнего, в котором ты меня убил. Неужели боишься, что я отплачу той же монетой, выбросив тебя, больше не нужного, как использованную вещь? Из этого окна, например. - Ты вспомнил? – не успокаиваешься, нервно трёшь пальцы один о другой. Усмехаюсь. И выдаю торжественно и чуть нараспев: - Смерти на самом деле не существует. Мы войдём в легенду. Мы останемся навсегда молодыми. - Тайлер, что ты городишь… – отвечаешь ты теми же словами, что тогда, тихо и обречённо. – Мы же не вампиры. Я хочу сказать, что неделю назад ты по пьяни утверждал обратное и даже за шею меня цапнул. Но твоя помятая физиономия выглядит так, будто на твоих глазах рушится целый мир. - Это как посмотреть, – пожимаю плечами. – Во многих культурах принято считать, что вампиры не отражаются в зеркалах. И знаешь, каждый раз, когда мы проходили мимо стеклянных витрин, в них отражался только ты. Как и в тех грёбаных камерах наблюдения. Я не обращал внимания, а теперь понимаю. Я просто игнорировал факт своего несуществования, хм, забавно… - А я в зеркале часто видел тебя, – отзываешься негромко – доверие в ответ на доверие. – Ты говорил со мной. Иногда я даже забывал, как выгляжу сам… - Как-как… Ты заморенный офисный доходяга, – констатирую, подходя ближе. – Как будто живёшь на работе за письменным столом и там же спишь по часу в сутки, мордой на документах, в этой же самой грёбаной рубашке. Уголок губ несмело дёрнулся в сторону – улыбаешься. - А ты похож на сутенёра, – выдаёшь совершенно будничным, невинным тоном. – А иногда выглядишь так, что я подумывал отправить тебя на панель, если вдруг голодные времена… Бля, ну вот же ж сука!.. Хохочу, хлопнув тебя по плечу. - Ну ты дал, планктонина! Да ты бы клиентов ещё на подходе истреблял, учитывая, что ты сделал с Ангельским Личиком после того, как я всего-то потрепал его по затылку… Смеёшься вместе со мной напряжённо и вынужденно, не отрывая цепкий взгляд от моей физиономии. - Да, на сутенёра, самого типичного, в красных солнечных очках на половину морды… – продолжаешь, чуть осмелев. – На тебе всегда яркая одежда: красная кожаная куртка или цветастая байка, футболка с дурацким рисунком или пёстрая рубашка, застёгнутая на пару пуговиц посередине… Я вечно хотел их застегнуть, особенно те, что на животе. – Нервно сглатываешь, заставляя себя не опускать взгляд. – Неужели я хотел себе именно такое альтер-эго? Ты ведь… ты просто невозможен. Ты наглый, высокомерный тип. Такой важный, всегда везде суёшь свой нос, и… чёрт. Почему, как тебе удаётся быть таким крутым? Твоя причёска всегда идеально растрёпана, хотя при мне ты мыл голову всего раз, да и то потому, что я неделю ныл о том, что она уже начинает пованивать. И одежда на тебе сидит как влитая, хотя и сделана на паршивом заводе во Вьетнаме. И бабы вслед тебе оборачиваются, а мужики в рот смотрят и ловят каждое твоё слово… Твоя улыбка отключает мозги, а глаза прямо-таки гипнотизируют, так что хочется сделать всё, что ты сказал, – говоришь всё быстрее, воодушевлённо, без тени зависти, глаза расширены, помятая физиономия так и светится… – Нет, ну правда! Как это так? Ты точно не с этой планеты, Тайлер-грёбаный-Дерден… И, взглянув наконец мне в глаза, осекаешься и замолкаешь. Нет же! Я хочу слушать дальше. Этот голос, неуверенный, тихий и очень серьёзный. Необязательно даже дифирамбы моей ёбнутой персоне, пусть это будут хоть годовые сводки с твоей грёбаной работы… Ещё шаг. Жмёшься к столу, на котором сидел; длинные нервные пальцы сжимаются на краешке столешницы, будто ища опоры. - Ты вряд ли понравился бы себе в зеркале, – констатирую, вызвав на секунду непонимающий взгляд: ты, кажется, забыл, что мы тут вроде как описываем друг друга. – Очень тощий. Треугольная физиономия нездорового цвета, одни только круги под глазами чего стоят. Высокий лоб, волосы кое-как причёсанные… очень мягкие. Глаза – большущие, как чёрт-те что, беззащитные, наивные и повидавшие в жизни дерьма – одновременно. Разглядывая замершую передо мной фигурку чокнутого клерка – разглядывая жадно, шаря взглядом вверх-вниз, будто меня это действительно увлекло, – я говорю всё, что вижу, не думая. И внезапно, впервые за всё время, замечаю, какого цвета у тебя глаза… Как будто грёбаный космос открыл. - Светло-голубые. Такие яркие. Когда смотришь вот так, больше ничего будто и нет: ни твоих кругов на полморды, ни синяков, ни ссадин – только глазищи. – Только глазищи – и я смотрю прямо в них, очень серьёзно, и ты завороженно, всё ещё неверяще подаёшься вперёд, костяшками пальцев несмело касаешься моей опущенной руки. – На твоей физиономии бывают сотни разных выражений, – продолжаю, а под рёбрами разливается странное, непонятное ощущение, от которого тепло и страшно, – хотя на первый взгляд она совсем отмороженная. Но надо просто присмотреться, чтоб увидеть. Особенно когда ты улыбаешься, вот так, еле заметно. А когда на ней кайф и восторг, это сносит мне крышу. Пойманный, замерший – несчастный офисный планктон, которого я столько раз колотил, не пренебрегая и другими способами причинения боли, – вплотную к моему воображаемому телу, упакованному в сутенёрский костюм. Твой реальный, осязаемый, совершенно замечательный нос – в профиль придающий тебе сходство с тощей горбоносой птицей, а в анфас такой трогательно-аккуратный, кажущийся почти курносым – касается моего воображаемого носа, и я несу чушь про твой нос. И ты закрываешь глаза и утыкаешься лбом мне в лоб. И воображаемые лапы со сбитыми костяшками и со здоровенным блядским кольцом обхватывают твои костлявые горячие запястья. И я несу чушь про твои руки: про длинные худые пальцы, которые нервно подёргиваются во сне, как будто ты печатаешь, и шрам от щелочного поцелуя на тыле кисти, и крошечную мозоль от карандаша на среднем пальце, заметную только на ощупь… Меня несёт, я – Блаженная Глупость Тайлера. Пугающее чувство тепла ширится и растёт, подпирая под горло, сдавливая комом. Как будто сейчас сдохну, подавлюсь воздухом или взлечу. Если бы был настоящим. Я говорю идиотские вещи, но ведь это действительно так, почему бы тебе не услышать? И ты слушаешь, ты дышишь неровно и глухо – и, порывисто втянув воздух, вцепляешься в меня обеими руками: как будто я прямо сейчас окончательно стану нереальным и нематериальным. Даже для тебя. - Глупый планктонина… – комментирую, чуть прижмурясь. – Ты меня здесь же пристрелил, а теперь отпустить не можешь? Ты оседаешь задом на стол, разом став ниже почти на фут; сползши по мне, мазнув тёплой щекой по моей щеке, утыкаешься лбом куда-то в куртку. Будто прощаясь. Трясёшься, что ли, идиот?.. - Что теперь? – отзываешься глухо и монотонно, будто бы безразлично. – Прикончишь меня или просто уйдёшь?.. Конечно, этот вопрос должен был прозвучать. Он висел в воздухе с самого начала, как только ты понял, для чего я на этот раз к тебе прицепился. Ответ всегда был очевиден: мне нахрен не сдался унылый клерк и мне нахрен не сдалось его убивать. Вздыхаю, отстранив тебя. Всё-таки глаза до невозможности голубые. В них нет ни отчаяния, ни просьбы, ни страха – ты как будто уже всё понял, смирился, и тебе как будто всё равно. Как падающим с неба замертво птицам. Шаг назад. Выдох. Жалость? Я не знаю жалости. Да от неё и не давятся дурацкими воображаемыми экстрасистолами, от которых воображаемое сердце бестолково стучится под воображаемым же кадыком. Что теперь? Не знаю. Сделав ещё один шаг к лифту, я оборачиваюсь. И протягиваю руку. - Идём домой, планктонина.