Не уберёг

Я встал у изголовья его тела и бездумно смотрел в пустые глаза и, на так и застывшую полуулыбку на его лице. Мать отчаянно рыдала лёжа на его груди, а Джини, где–то там, в стороне, тихонько всхлипывала. Я ничего не чувствовал, время буквально остановилась, и плевать мне было на эту гребанную войну и на Волдеморта и Дамболдора с их бесконечными сетями интриг, и на грёбанного наивного мальчика с изумрудными глазами. Плевать. Он любил так говорить. И плевать на всё человечество с их принципами с Астрономической башни. Он всегда был доминирующей частью нашей души и нашего тела. Не смотря на то, что все шутки и розыгрыши придуманы были именно нами, больше внимание всегда уделялось ему. И, чёрт возьми, я завидовал ему! Хотя никогда не подавал вида… Он был безбашенный, весёлый и нелепый в своей наивности. С ним никогда нельзя было серьёзно говорить и, как мне казалось, ветер прочно поселился в его огненно-рыжей шевелюре. Он безумно раздражал своим вечным оптимизмом и положительностью и, в первое время, я отчаянно глушил в себе дикое желание хорошенько приложить его головой об стол! А, однажды, в детстве, он упал с многолетнего могучего дуба и получил сильнейшее сотрясение мозга. Два месяца он лежал в коме и, очнувшись, расплакался, скорбя о том, что пропустил свой собственный, девятый, день рожденья. Лекарь, осматривавший его, спустя несколько минут отозвал маму в сторонку и шептал ей о чём-то очень важном с притворно-скорбным выражением лица. Два месяца, которые я был без него стали для меня сущим Адом. Мне казалось, что я не мог дышать, зная, что он может не очнуться. Мне казалось, что сердце моё вот-вот остановится вместе с его сердцем. Мне казалось, что я умру, вслед за ним. Придя домой, моя мать держащая лицо в больнице, всё же разрыдалась, а я, ни разу не видевших её слез, просто не знал, что нужно делать. И лишь когда она судорожно вцепилась в воротник мантии Фреда, я осознал, что случилось что-то ужасное. И радость моя о спасительном исцелении части моей души, моего сердца, омрачилась скорбью. Фред, моя частичка, моя душа и моё сердце оказался неизлечимо болен. Он был… неисправен, поломан, разбит?! Сильнейшее расстройство нервной системы и внутричерепная травма головы и совершенное чудо, так и не произошедшего, смертельного, кровоизлияния в мозг. И, когда мой брат спокойно спал, я, закусив губу до крови, пытался сдержать отчаянный крик, который так и рвался из моей души, слушая сказанные на кухне тихим шёпотом слова, о том, что дни моего брата сочтены, опухоль будет прогрессировать, а денег на лечение у нашей семьи не было. Каждое слово невообразимой болью отзывалось в моей груди, а злые слёзы всё же потекли по моему, искажённому от муки, лицу. С тех пор я был немой поддержкой, прикрывающим тылы, защитником от всех невзгод и верным братом, готовым всегда подставить плечо. Он, как и все больные, страдал от частых головных болей, апатии и сонливости, но всё же не сдавался и не опускал руки, борясь со своим недугом. Мы пытались скрыть, но после очередного продолжительного обморока, застав меня в слезах, он лишь сказал, что знает. Знает. Те, отчаянные, полные слёз девятилетнего мальчишки, два месяца, вспоминались мною с содроганием и необъятным ужасом. Но со мною была крохотная надежда, возросшая под стенами солёных слёз и не погибшая от диких завываний ветра-отчаянья. А сейчас надежды нет, ведь вот он, лежит передо мной такой холодный и недвижный с пустым взглядом и полуулыбкой на устах. Я готовился к этому моменту, но совершенно не ожидал, что это произойдёт… так. Что он погибнет от случайно разрушившейся стены, засыпавшей его своими обломками. Я не уберёг, не спас, не оттолкнул и не принял на себя удар. Не уберёг… Неверие. Не было, блять! Мой циничный мозг это понял, но не грёбанный мешок, гоняющий по моим венам кровь. Не он. И ваши сочувствующие и жалостливые взгляды мне не нужны, идите к чёрту! Мою частичку, моё сердце, мою душу забрали и ничего не оставили взамен. Кому нужна пустая оболочка, без души, без сердца и раздробленная на неровные кусочки? А я всё так же стоял у изголовья его тела и бездумно смотрел в пустые глаза и, на так и застывшую полуулыбку на его лице. И никто не увидит маленькую солёную капельку, катившуюся по лицу застывшей пустой оболочки без души. И никто, кроме шального ветра, который так любил его волосы, не услышит тихого: «Не уберёг».