Край пропасти

Тысячу раз я представлял себе наше возвращение на родную планету. Но никогда, даже в самых смелых своих мечтах, я не думал, что это произойдет еще при моей жизни. Разумеется, я видел Айур и прежде. Не по причине болезненного любопытства, и даже не столько ради присмотра за ничего не подозревающими кхалаями, сколько из-за несовершенства наших тел и недостатка технологий. Темный храмовник ты или нет, но мы были и остаемся протоссами, поэтому не можем совершать длительные прыжки через гиперпространство, не находясь при этом в стазисе. На больших кораблях такой проблемы обычно не возникает: пилоты сменяют друг друга, что дает возможность находиться в гиперпрыжке в течение многих дней – однако ключевое слово здесь «больших». Подобная стратегия сама собой подозревает численность экипажа больше одного протосса, тогда как мои собратья предпочитают одинокие путешествия, и потому вынуждены передвигаться сериями коротких скачков. При этом рано или поздно мы попадаем в пространство Айура – хотя бы потому, что он неизменно лежит на нашем пути от Шакураса в сторону центральной части сектора – и, пролетая над зелено-синим ликом планеты, затянутым белыми облаками, я неизменно ощущал некую жадную тоску, странную потребность направить корабль вниз, чтобы наконец-то самому ступить на землю моих предков, почувствовать на коже солнечный свет, даровавший жизнь не одному поколению протоссов, ощутить влажное дыхание тех тропических лесов, породивших весь мой – тогда еще неделимый – народ… Каждый раз – каждый раз! – мне приходилось прикладывать усилия, чтобы не поддаться этой прихоти и продолжить свой путь. А вот теперь – я здесь. Да, я был рожден на Шакурасе. Меня воспитала синяя печаль его бездонных вод. Но сердце мое, равно как и сердце каждого темного храмовника, принадлежало нашей истинной родине – той, откуда мы некогда прибыли, той, куда однажды все же надеялись вернуться. Прошло слишком мало времени – что, воистину, значит эта тысяча лет? – чтобы мы окончательно смирились со своим изгнанием, и, глядя в расплавленное золото сияющих глаз Рашжагал, я, как и она, верил: когда-нибудь все изменится. Правду невозможно скрывать вечно, и, как бы ни старался Конклав, рано или поздно истинные причины самопожертвования великого Адуна должны были открыться всем протоссам, после чего у нас появился бы шанс вернуться домой – и объясниться. Рассказать, что мы вовсе не те чудовища, которыми нас объявили, что мы не мечтаем уничтожить Кхалу и вовсе не посягаем править над всеми протоссами – к чему открывать двери тюрьмы, чьи узники не желают покидать свои камеры?.. «Кхала – не тюрьма». Спокойный, уверенный голос моего друга прозвучал в голове так ясно, словно он услышал мои мысли и сам заговорил со мной – хотя я знал, что это не так. Никто из находящихся на этом корабле протоссов не мог слышать темного храмовника кроме как во время прямого диалога – и за все время нашего путешествия мне еще ни разу не пришлось к кому-либо обратиться. Судя по всему, подчиненные юного Артаниса решили попросту игнорировать сам факт моего присутствия, так что небольшое пространство у обзорного окна – достаточное, чтобы стоять или сидеть, подогнув ноги – было ими негласно объявлено «запретной территорией», и ни один из пилотов еще ни разу не пересек этой невидимой границы. Создавалось впечатление, что меня попросту вычеркнули из окружающего пространства, окружили силовым полем, как поврежденную часть корабля… как больной орган, которым невозможно пожертвовать, но и нельзя допустить, чтобы зараза распространилась на другие части тела. Для них – я был смертельно болен. Я был заражен своим вольнодумием, своим добровольным отречением от уз Кхалы, от способности напрямую делиться мыслями и чувствами со своими соплеменниками. В каком-то смысле я был даже хуже зерга, и, если бы не заступничество Тассадара, я был бы безжалостно убит еще на засыпанных пеплом вулканических равнинах Чара… Тассадар. Мой палач. Мой собеседник. Мой друг. Мой ученик. Единственный из кхалаев, что на моей памяти осмелился назвать темного храмовника братом. Воспитанный в клетке ложных убеждений, но не растерявший способности мыслить шире и думать глубже, чем это позволялось Конклавом. Первая же наша встреча переросла в сражение; несколько месяцев спустя он сам попросил меня научить его путям моего народа. Смог бы я, будучи в его возрасте, поступить так же? Пересилить свое отторжение, свой юношеский гнев, свое неодобрение по отношению к «этим слепцам», не способным видеть дальше вытянутой перед собой руки?.. Что-то мне подсказывает, что нет. И от этой мысли мне и печально… и радостно. «Зератул?» Спокойный сильный голос прозвучал негромко – говоривший не хотел отвлекать меня от моих раздумий, и уже по этому небрежному благородству можно было легко его опознать. «Тассадар». «Что ты чувствуешь, когда смотришь на него? – если бы я мог ощутить его эмоции, готов поклясться, сейчас я почувствовал бы осторожное любопытство… или, может, беспокойство? За меня? За всю эту безумную миссию? За будущее Айура? – На мир, который твой народ был вынужден оставить? Который я попросил тебя защитить?..» – тут он немного смешался, и его присутствие на краю сознание стало еще менее заметным. «Тебе не пришлось бы его защищать, если бы не моя ошибка». Тяжелые мысли, горькие. Но ими нельзя было не поделиться. «Ты не мог этого знать, – решительно возразил мне ученик, и эта его непоколебимая вера была подобна благодатным лучам солнца на моей коже, – Ты думал лишь о том, чтобы уничтожить врага, угрожавшего нашему народу». «Тем не менее, именно мой контакт с церебралом подсказал Сверхразуму путь сюда. Полагаю, твой народ не станет разбираться в мотивах…» «Нашему народу не обязательно знать об этом, Зератул, – мягко возразил Тассадар, – По крайней мере, до тех пор, пока зерги не будут изгнаны с планеты или уничтожены. У темных храмовников и кхалаев и без того достаточно поводов для взаимной неприязни». «Правда все равно выйдет наружу. Рано или поздно». «Да. Но, если к тому времени Айур будет знать, что только благодаря вмешательству Темных наша цивилизация была спасена от уничтожения зергами…» «То их приговор может быть несколько смягчен… Ты, конечно, прав, друг мой. Надеюсь, что другие кхалаи прислушаются к твоим словам». «Едва ли у них будет выбор. Когда по твоей земле ступает огненная пята Роя, времени на раздумья остается совсем немного. Мы все должны объединиться перед лицом общего врага». «Или же погибнуть, пытаясь изменить свою судьбу», – с невольной мрачностью заметил я, пусть даже мне изо всех сил хотелось поддержать решительность Тассадара. Однако я должен был это сказать. Мы все сейчас стояли на краю пропасти, и лишь несколько протосских жизней – немногочисленный отряд, примкнувший ко мне для безумной экспедиции на Чар – отделяли нас от падения. «Или погибнуть», – негромко согласился Тассадар, после чего между нами вновь воцарилась тишина. Каждый обратился к своим мыслям, к оставленным за спиной жизням – и к туманному будущему, которое поджидало нас внизу. Скоро, очень скоро судьбы двух разделенных народов должны были сплестись заново, формируя новый узор. Мы сейчас находились на перекрестке, определяя грядущий путь развития целой расы, и я мог с уверенностью говорить, что уже через несколько дней неистовые потоки времени унесут нас неизмеримо далеко от нынешнего спокойствия и почти мирного существования, от тихих разговоров и робкого любопытства: «Что ты чувствуешь?..» «…Когда смотрю на приближающийся Айур? Я чувствую печаль, брат мой», – после чего, сложив руки на груди, я вновь воззрился на бело-сине-зеленую драгоценность, с каждой секундой становившуюся все ближе и ближе. Вот-вот мы войдем в атмосферу, после чего голубоватые щиты несколько исказят естественные краски… но, уверен, буйное великолепие тропических джунглей и золотые шпили протосских городов я узнаю без труда. Я увижу, как их сминают и топчут полчища зергов. Я буду наблюдать за тяжелыми тучами пепла над сожженными лесами, я почувствую запах гари и крови, когда с обнаженным клинком брошусь в самую гущу Роя, пытаясь отвоевать для протоссов хотя бы еще один день жизни на Айуре. Воспоминания Рашжагал и других старейшин, запечатленные в кайдаринских кристаллах, навеки останутся лишь немыми картинами прошлого, тогда как здесь и сейчас некогда прекрасный мир будет на моих глазах превращаться в собственный зловонный труп. Тысячу раз я представлял себе наше возвращение на родную планету. Но никогда, даже в самых страшных моих кошмарах, я не думал, что это произойдет при столь чудовищных обстоятельствах. Однако, когда Тассадар, наверняка опечаленный моим ответом, уже хотел вновь оставить меня в одиночестве, я добавил – еле слышно: «А еще… я чувствую… радость». Я наконец-то вернулся домой.

Конец.