Другая история.

Великий и грозный Манвэ, в сей миг выглядевший растерянным, предложил два пути прекрасной Лютиэн, чьё лицо покраснело от дорожек слёз. - Тебе решать свою судьбу, о Лютиэн! – закончил он свою речь дрогнувшим голосом. – Подумай, и сейчас, стоя предо мной, объяви своё решение! Знай: никто не будет винить тебя за выбранный удел. Лютиэн объяли воспоминания – ключи к принятому решению. Когда заря гордо поднималась на исходе зимы, Тинувиэль танцевала на изумрудно-розовом холме, кружась в объятиях неведомого веселья. Голубое одеяние кружилось вместе с ней; развевался, кольцами обвивая деву, чёрный плащ с золотыми цветами; летали волнами волосы цвета ночи, а глаза оттенка беззвёздной ночи ловили алое сияние восходящего светила. Лютиэн пребывала на вершине счастья, вылившегося из её уст величественной песней – одной из множества сочинённых Даэроном. Дальше – как дева помнила – лишь тихий возглас, и она уже в объятиях. Лишь на миг взглянув в глаза Берену, поняла: полюбила. Но секундный страх перед чувством, столь неожиданным и величественным, объял её, и она сбежала, выскользнув из объятий сына храброго Барахира… А вот Лютиэн пришла к Берену во тьму и вложила свою руку в его, прошептав несколько ободряющих слов. Сердце ёкнуло, будто дева почувствовала, как воспряло из тьмы и холодного отчаянья сердце Берена. Их взгляды переплелись. И поняла прекрасная Тинувиэль, что это – рок её. Отбросив сомнения, она сильнее сжала руку Берена и вверилась ему и это странной Любви. Следом вспомнились прекрасной деве два предательства Даэрона. Как больно было тогда! Даже сил петь не было. Но как стыдно позже было за секундное счастье оттого, что с Береном она увидится в далёком-далёком будущем, в сердце! Странное то было чувство, странное и необычное. Лютиэн хотелось запереться, как в темнице, в том времени и не менять ничего, но, как рок сулил, то не случилось. Вспомнился далее первый страх, пробудивший сомнения, что очнулся в ней, когда смотрела дева на спящего Кархарота… А вот и тот миг пронёсся в памяти, когда Моргот взглянул ей в глаза – самую душу Тинувиэль. Сей взгляд не устрашил Лютиэн, но тьма запала лёгкими, но неискоренимыми семенами в душу прекраснейшей девы. Тогда Лютиэн пела Морготу, внутренне содрогаясь от ужаса его обличья, от мыслей, что пробегали по его лицу, искажённому усмешкой. И эти мысли оставляли, как хлысты, шрамы на её сердце, дышащие ядом Моргота. А в шрамы западали те самые семена тьмы… Но Лютиэн поборола себя и через миг – так казалось ей в воспоминаниях, птицей пролетающих в памяти, – она уже бежала с Береном. И великий ужас объял обессиленную Тинувиэль, когда она узрела пробудившегося Кархарота. И она не успела ничего подумать, как Берен упал пред ней, лишённый руки. И чувство вины объяло её, впрочем, не получившее развития – орлы подняли их в небо. Тогда позади гремело, сверкало, содрогалось всё, а Лютиэн смотрела на Берена, не приходящего в себя, и плакала горькими слезами, потеряв всякую надежду на то, что он выживет. Каким же счастьем было для девы, что любимый выжил, хоть много она поспособствовала тому вместе с Хуаном! И настала снова для них счастливая весна, не омрачённая ни тьмой Моргота, затихшей в сердце прекраснейшей из детей Эру, ни печалями, ни болью. Лютиэн не могла поверить, что рок – даже на столь короткое время – даровал им такое блаженство в Эа! Но тогда она не думала об этом, а спокойно приняла счастье за данность. Однако порою – особенно ночами – вспоминался ей Дориат с отцом и матерью. Но к ночным видениям Тинувиэль оставалась глуха – сердце не звало её в родные края. Но всё же изредка после сна, которого дева не помнила по пробуждении, на глаза её наворачивались слёзы невольной тоски по дому. И вскоре Берен стал упрашивать Лютиэн вернуться в Дориат, а она и согласилась, чувствуя, что нечто неодолимое, исходящее из души и сердца её, посвящённых Берену, зовёт вернуться к Тинголу и Мелиан. И счастье большее, чем было, свершается для них в Дориате: они становятся мужем и женой перед престолом её отца. Но своё согласие Лютиэн дала с задержкой, которую присутствующие легко списали на смущение. Но лишь Тинувиэль знала, что на миг в её сердце поднялась тьма Моргота, протестовашая против союза адана и дочери майи и эльфа. Тьма, быстро появившаяся, также быстро исчезла без следа, и Тинувиэль беззаботно предалась счастью. И вспомнилось Лютиэн, как сердце перевернулось, когда у подножия Хирилорна она встретила носилки со своим мужем. Вспомнила, как невольно, под порывом чувств поцеловала Берена, повелев ждать её за Западным Морем. Но даже в такой великой скорби Тинувиэль почувствовала, что на то есть чья-то воля, и страшно стало ей. Семена тьмы Моргота цветочным бутоном проросли в её сердце и опутали его побегом сорняка. Лютиэн положила дрожащую руку на сердце, трепетно бьющееся, и тихим, прерывающимся голосом начала: - О Манвэ, да свершится на то воля Эру… - и она замолкла, обдумывая последующие слова в гробовой тишине – всё живое внимало дочери Тингола и Мелиан. Всё существо Лютиэн желало вернуться с Береном в Средиземье и прожить с ним краткий и блаженный век адана. Однако в сердце её распустился бутон тьмы и, испуская миазмы зла, как испускает цветок дивный, манящий аромат, заставил снова усомниться Лютиэн в том, сама ли она принимает судьбоносное решение. Снова чудилась ей рука, направляющая по нужному следу, и впервые заговорила в прекраснейшей из детей Илуватара гордыня, усугублённая тьмой Моргота; и заговорила Тинувиэль голосом не своим, но своих тайных дум, что не желали расставаться с бессмертием: - О Манвэ, желаю я остаться в Валиноре и жить там до конца мира, забыв все печали, познанные в жизни, - угасающим голосом выговаривала каждое слово прекраснейшая дева, по окончанию речи упавшая в обморок. - Да свершится твоя воля, - ответил владыка ветров бессознательной Лютиэн. – Мандос, делай с Береном то, что предначертано аданам Эру. Бесчувственную Лютиэн перенесли в башню в Валиноре, в роскошные покои, которых достойна была лишь прекраснейшая Тинувиэль. Шепотком и до этих мест дошли слова слуг Мандоса, что крик Берена, узнавшего, что он не увидится больше со своей Лютиэн, содрогнул чертоги Мандоса, нагнав на глаза Намо слёзы, которые больше ничто не могло вызвать. Лютиэн же, когда проснулась, не смогла остановить своих рыданий, содрогавших тело и бывших не сотой, а тысячной частью горя, содрогнувшего душу. Смотря ночью на творения великой Варды, Лютиэн невольно трепетала. Но смотря в даль неведомую, где сияли звёзды лучезарно, она прозревала другую даль – прошлое. Тёмный цветок, что распустился в сердце её властью Моргота, иссох и умер, а все сомнения, что рвали и терзали душу Тинувиэль, закрыло светлое чувство Любви. Забыт был рок, что направлял их – не виден был и след его – забыты и сомнения. Но пришли, как осень после лучезарного лета, страдания по тому, кого больше никогда не увидеть. Его имя Лютиэн и в мыслях не решалась произносить, и лишь шелесту прибоя морского передала его. Ветра Манвэ унесли мелодичный звук сладчайшего для Тинувиэль имени, чья сладость была сравнима только с ядом. И запела прекраснейшая дева Илуватара песнь прощальную такой силы, что Манвэ на своей горе услышал её, доносимую ветрами; Ульмо, слушая в пучине морской, объят был состраданием, и слёзы покатились из его глаз и растворились в солёной воде. Песнь достигла и чертогов Мандоса, где Намо на неё неодобрительно покачал головой. Тингол и Мелиан, услышав чарующие звуки небывалой скорби, не смогли сдержать слёз. Эльфы слушали песнь Лютиэн во тьме ночной, и каждого сердце терзала тоска… Но по окончанию песни, вырвавшей наружу всю скорбь Тинувиэль, её страдания не прекратились. В Валиноре, как обещал Манвэ, она не забыла пережитых печалей, лишь новую познала, что, как самая яркая звезда на фоне других, ярче и острее прежних. День за днём и ночь за ночью иссушали деву терзания и губили. Ничто не могло вернуть Тинувиэль счастья. Сам Манвэ был в печали, но он желал и верил сильнее, чем ранее, что на то есть воля Эру. День за тусклым днём и ночь за бессонной ночью дева становилась бледнее и измученнее. К страданию от неправильного выбора присоединилось отчаяние от нарушенного обещания, усугублённое донёсшимися до девы слухами о крике Берена. И решила Лютиэн искать забытья, как Мириэль, в чертогах Мандоса. И последних сил, собранных Лютиэн, хватило на то, чтобы проклясть Моргота, призвать на его голову и головы его слуг весь существующий в Эа гнев. Моргот… Зло во плоти! Для Лютиэн он был абстрактным злом. Был. Теперь же, познав страдания от его руки, она кляла его всеми проклятьями, страшнее которых свет не видывал; она проклинала этот источник вечного несчастья. Последние силы быстро оставили её, и Лютиэн, улегшись на роскошную кровать в своей башне, испустила дух, улетевший к Мандосу. Намо принял душу Лютиэн, сидя на своём троне и грозно взирая на пришедшую к нему. - Скажи, о Мандос, могу ли я увидеться с… ним? – она не могла выговорить одного-единственного имени. Какое-то проклятье! Рок, не иначе! - Не можешь, Лютиэн Тинувиэль. Он ушёл, когда узнал о твоём решении, и я отпустил его – а куда уходят аданы, не ведаю. Ты же располагайся в моих покоях, отдыхай, излечивай своё страдание, и придёт твой час перерождения, - неумолимо, но искренне сожалея, озвучил свою волю суровый Намо на жизнь вне тела. Тем дело и кончилось. Тело Лютиэн скорбящий Манвэ приказал перенести в сады Лориэна. Так с этой поры там и лежат две прекрасные девы под серебряной ивой и присмотром дев Эсте – златокудрая и светлоликая искусница Сериндэ и прекраснйшая Тинувиэль. Блаженная тень приняла их, а изумрудная трава укутала. Однако ветра Манвэ не хотели больше залетать в этот уголок Лориэна, погрузившийся в безмолвие. И только девы Эсте не забывали ухаживать за двумя прекраснейшими, чьего возрождения уже никто не ждал и которые, быть может, встретятся в чертогах Мандоса…