Citius, altius, fortius!
Следующий день стал для меня настоящим испытанием. Сперва было официальное награждение, затем меня ждала людная вечеринка в честь чего-то там, повод даже не уточнялся, как будто и не нужен вовсе. Речь министра была беспощадно длинна. Он говорил о истории танца в целом и балете в частности, восхитился современной хореографией и отметил, что отход от холодно-изящных академических движений в пользу следования ритму дыхания создал совершенно новый рисунок танца, куда более прочувствованный и искренний. С трудом верилось в то, что это его слова, но министр сверкал улыбкой и почти не заглядывал в текст перед ним, а это должно было убедить как раз в том, что он без ума от балета. Наконец, он поблагодарил нашу студию за блестящее открытие гала-вечера и вручил награду за вклад в искусство, которую приняла Мария Кер. Следующими награды получили ещё несколько студий и, наконец, министр назвал моё имя. — За выдающиеся заслуги перед искусством, — повторил министр, прикалывая мне на грудь маленькую брошь, символизирующую орден, и протягивая руку для пожатия. — У вас большое будущее. — Спасибо, — я пожала его руку и постаралась улыбнуться. — Это большая честь. Министр улыбнулся, но глаза его говорили: «Конечно, честь. Сгинь, девочка, не затягивай эту дурацкую церемонию». И я поспешила сгинуть, прежде улыбнувшись в зал и кивнув. Я знала, половина присутствующих - те, кто хотел бы получить такую же награду, как у меня - желали, чтобы я свернула шею, пока спускалась с возвышения, и никогда больше не танцевала. Зато Тереза точно была за меня рада. Едва я села, она вцепилась в мою руку и лихорадочно зашептала мне на ухо, рассказывая о том, как я смотрелась на сцене и как она за меня рада. Попутно она отпустила пару шуточек в сторону студии из Альфы - им наверняка хотелось бы, чтобы я занималась у них. Я смотрела на министра и изредка кивала. Большинство его слов я пропускала мимо ушей, лишь время от времени прислушивалась, чтобы понять, он не говорит ничего нового, озвучивает абстрактные рассуждения, и снова игнорировать его слова. Длинная речь, наполненная пафосом, меня не интересовала. Я лучше министра знала, балет - это искусство, но искусство - это вовсе не возвышенное нечто, доступное лишь избранным, это тяжёлый ежедневный труд, такой же, как, я уверена, музыка, живопись и литература. Этот пухленький белёсый министр, вероятно, имел какое-то образование в области искусства, быть может изучал когда-то историю музыки, но то, что он говорил теперь, годилось разве что для журналистов. Никого из нас не интересовало, как важно, чтобы дети с детства проникались прекрасным и как замечательно, что в нашем обществе гала-вечер имеет такой успех и влияние на все слои населения, привнося прекрасное в массы. Мы танцевали, потому что хотели и могли, потому что это было нашей жизнью и счастьем, а вовсе не потому, что искусство так замечательно влияет на общество и уж конечно не потому, что искусство это высшая ступень в самопознании человека, как утверждал министр. Да, сегодняшний день обещал быть одним сплошным испытанием: сначала эта глупая церемония, призванная показать уровень развития нашего общества, которое так печётся об искусстве и здоровье людей, а потом вечеринка. И нам нужно там быть, особенно мне. И Тереза, вероятнее всего, большую часть вечера проведёт не со мной, ведь там будут её родители, работающие в комитете по благоустройству столицы, и Филипп, который будет с ними знакомиться. Оставалось только надеяться, что я смогу улизнуть с вечеринки пораньше. Сколько ещё возвышенных речей ни о чём мне придётся выслушать от вот таких вот пузатых дядечек до конца сегодняшнего дня? Я уже с нетерпением ожидала отъезда в горы.***
Вечеринка оправдала все мои безрадостные ожидания: душно, шумно, критически многолюдно. Я глубоко вздохнула, нервно поправляя пояс на синем платье Терезы, которое - мы обе знали - на мне смотрелось лучше. Подруга ощутимо толкнула меня в бок острым локотком и я, повинуясь этому неделикатному напоминанию, придала лицу самое приветливое выражение. Обернувшись, я встретилась с изучающим взглядом подруги. Вместо того, чтобы возмутиться, я ответила ей тем же. Едва ли кого-то удивит наше появление - все привыкли к тому, что выглядим мы так же похоже, как ночь и день: одна брюнетка в синем, другая - блондинка в золотом. Говорят, противоположности притягиваются. — И чего мы ждём? — слабо улыбнулась я. — Лично я жду, пока ты морально подготовишься к тому, что тебе придётся общаться с людьми. Я закатила глаза. Приняв это за ответ, Тереза подхватила меня под локоть и потащила в самую гущу толпы. За следующие пятнадцать минут она вытрясла из меня всю душу: представила десятку знакомых, буквально запихнула в меня бокал шампанского и пирожное, а потом и вовсе заставила присутствовать при знакомстве Филиппа и её родителей, так сильно сжимая мою ладонь, что чуть не сломала пальцы. К счастью, Филипп умел понравиться, он был вежливым и обходительным, с готовностью поддержал беседу о каких-то котировках и прогнозах экспертов. Прозвучало несколько шуток, было брошено несколько серьёзных фраз, нас с Терезой в который уже раз поздравили с великолепным выступлением и, когда напряжение ослабло, а Тереза, наконец, отпустила мою руку, я, извинившись, отошла и, лавируя в толпе, вышла на широкую террасу. Ледяной ночной воздух ураганом пронёсся по открытым рукам и ногам, мгновенно проясняя мысли и возвращая подобие гармонии. Стеклянная дверь, закрывшись за мной, мгновенно отрезала доступ любым звукам вечеринки. Зима уже шла на убыль, но до весны было далеко: снег по-прежнему валил и порывы ветра то и дело забрасывали его на террасу, поэтому здесь, к счастью, никого не было. Однако тут и там все же были расставлены камины для обогрева и скамейки, никому не пришло в голову выйти сюда, на мороз. Мне здесь понравилось: открытая всем ветрам терраса кольцом опоясывала здание, демонстрируя бесконечную перспективу горящих огней города далеко внизу. Я подошла к ограждению, где стоял камин, и осторожно выглянула. Вечеринка проходила в одном из самых высоких зданий Альфы, на семидесятом этаже, вид высоких многоуровневых дорог где-то внизу казался шуткой, ни звука не доносилось сюда, только огни подмигивали, словно убеждая меня в существовании остального мира, от которого я сейчас была отделена. Если бы я могла выбирать, поселилась бы в этом здании, высоко-высоко, чтобы иметь возможность в любой момент выйти на свою собственную террасу и в полной тишине смотреть на город. Цветные огни мигали, разгораясь ярче или погасая, ветер то и дело менял направление, иногда хватая меня за юбку платья или за волосы. Я закрыла глаза и вдохнула воздух, почти сладкий от холода. В тишине для меня звучала мелодия: звук ветра мешался с тихими щелчками электрического камина, шелестом снега, шуршанием платья. В тишине я буквально видела перед собой мелодию в этих звуках, ритм. В тишине я в очередной раз вернулась мыслями к танцу, движения которого я вот уже неделю заносила в ежедневник, чтобы воплотить их в жизнь, как только вернусь в студию. В какой-то момент ветер почти стих, и снег мирно падал на мои волосы и руки, а движения, что я представляла, стали медленнее, плавнее, дольше. Наконец, они исчезли вовсе, и я открыла глаза. Огней как будто стало больше, они взобрались выше по зданиям, тогда как машин на дорогах, напротив, становилось всё меньше. Я стряхнула с себя снег и придвинулась ближе к камину. Возвращаться на вечеринку мне не хотелось, здесь я получала гораздо больше удовольствия, а если я кому-то понадоблюсь, найти меня труда не составит. Увы, не мне одной безлюдная терраса показалась привлекательной. За спиной я услышала шорох открываемой двери и вздрогнула от этого неожиданного звука, за которым последовала масса других: смех, разговоры, звон бокалов, музыка. Я не стала оборачиваться, надеясь, что моя спина будет красноречиво говорить о том, что я хотела бы остаться одна, но вошедший, кажется, не воспринимал намёки. Дверь снова зашуршала, закрываясь, а затем в наступившей тишине послышались медленные размеренные шаги, шаги кого-то на плоской подошве, слишком тяжёлые для женщины. Мне пришлось приложить все усилия, чтобы не обернуться и не окинуть пришельца злобным взглядом. Какое кощунство, кто-то нарушает мою собственную прекрасную идиллию, да ещё, кажется, не испытывает ни малейшего смущения по этому поводу! Шаги прекратились, и я осторожно скосила взгляд влево: высокая фигура стояла в нескольких метрах от меня. Короткие тёмные волосы, серый костюм, крупные руки, опирающиеся на ограждение, большего я не увидела. Мужчина, кажется, не собирался заводить разговор и встал от меня как можно дальше, так что я успокоилась. Разумеется, он поступил невежливо, войдя сюда, хотя прекрасно меня видел, но и осуждать его я не могла - наверняка он устал от шумного веселья, и эта терраса, лучшее место, что он мог бы найти. Смирившись с его присутствием, я снова погрузилась в созерцательное бездумье. А вечеринка не так и плоха, как мне думалось. Мужчина зашевелился - кажется, доставал что-то из кармана. Я чуть двинулась, перенося вес с одной ноги на другую и обеспечивая себе чуть лучший угол обзора, теперь мне видно было и плечи соседа и его тяжёлую нижнюю челюсть. — Не возражаете если я закурю? Голос оказался под стать всей фигуре - почти ощутимо тяжёлым, чуть хриплым, но приятным и, кажется, молодым. Я отрицательно качнула головой. — Нет. Щёлкнула зажигалка, слева вспыхнул и погас огонёк, в воздухе дохнуло сигаретным дымом. Я невольно потянула носом: запах сигарет, в отличие от самих сигарет, мне нравился, в школе я даже сбегала за здание вместе с друзьями, которые курили и вдыхала этот запах. Правда, когда я попробовала курить сама, мой восторг немного уменьшился. Теперь к тишине добавились звуки дыхания, а к снегу примешивался запах дыма, но когда я закрыла глаза, новая мелодия, чуть изменённая присутствием ещё одного человека, мне понравилась, хотя настроения думать о танце больше не было. Вместо этого я почему-то представила себе Терезу, робко глядящую на родителей и ожидающую их вердикта, пока Филипп целомудренно обнимает её за талию. Зная маму Терезы, я могла быть уверена, та непременно выспросит у дочери все подробности и поинтересуется, не придёт ли Филипп на ужин и не собираются ли они пожениться. Так бывало с тех самых пор, как Тереза рассталась с фриком из школы, с которым встречалась в четырнадцать - любой новый парень казался её матери благословением после этого зеленоволосого типа. Мужчина докурил и выкинул сигарету вниз. Не очень хорошая идея, но я не собиралась набрасываться на него из-за этого, не то было настроение. Да я и сама сделала бы точно так же, потому что тот, кто расставил тут камины и скамейки, не подумал про урны. Видимо, это планировалось местом для свиданий, а не для курения или, чего доброго, выбрасывания старых завалявшихся в кармане чеков. Мой сосед зашуршал пиджаком, отряхивая его от снега и развернулся уходить, но замер. Я осторожно покосилась на него, но тут же отвела взгляд - он смотрел прямо на меня. — Вы Сервилия Мирин? — спросил он. — У меня плохая память на лица, но, кажется, вы там единственная брюнетка. Или я ошибаюсь? Я вздёрнула бровь, недовольная таким обращением, но где-то в горле щекотало желание усмехнуться признанию о плохой памяти на лица. Честное слово, свежий воздух, кажется, меня опьянил. — Это я, на волосы у вас память хорошая, можете быть спокойны. А вы? Я наконец повернулась, позволяя себе окинуть взглядом собеседника: он был едва ли старше тридцати, совершенно обычный, темноволосый и темноглазый, а выделялся только ростом и исполинским размером плеч. — Я Джеймс, — кратко отрекомендовался он, отвечая мне таким же изучающим взглядом. — Интересное у вас имя, необычное, — он улыбнулся. — Может, оно предвещало ваш успех, ваше награждение за вклад в искусство? Я фыркнула, с трудом скрывая смех и растерянность. Он пытался меня дразнить? После того, как мы перекинулись всего-то парой фраз? Да он сумасшедший! Ничего моё имя не предвещало, просто моя бабушка Лаодика догадалась изобразить сердечный приступ и «на смертном одре» потребовала, чтобы меня назвали так, как она захочет, а не Кристиной, как хотела бабушка Анна. Через несколько лет имя Кристина не подошло и Атии, ведь она могла обидеться, что меня назвали Сервилией, а её всего-то Кристиной. — Это просто имя, — я улыбнулась. — Но мне оно нравится, спасибо. — Что же, будем знакомы Сервилия. Вы ведь позволите мне хвастаться знакомством с вами? — Только при условии, что не забудете моё лицо, — хмыкнула я. — Я запомню ваши волосы, — парировал Джеймс. — Звучит странно, но, пожалуй, я согласна. — Если не возражаете, я прямо сейчас пойду хвастаться. — Не возражаю. Он коротко кивнул, мимолетно улыбнувшись, и пошёл к двери, ведущей с террасы. Единственные условия, при которых я могла разговаривать с кем-то, кроме моей семьи и Терезы - краткость разговора и умение хоть немного пошутить. Итак, мы с Джеймсом пошутили, теперь ему пора возвращаться на вечеринку. Идеально. Но, очевидно, запас моей везучести был исчерпан - сразу за тем, как Джеймс закрыл дверь, она снова распахнулась и теперь на террасе оказалась Тереза. Глаза у неё горели почти лихорадочно, а губы то и дело складывались в улыбку такую радостную, что, казалось, она легко может растопить весь снег Альфы. — Они в восторге друг от друга! — Говоришь так, будто могло быть иначе. Тереза только шире улыбнулась, обхватив себя руками и ёжась под ветром. — Ты не замёрзла? Давай вернёмся, ты толком и не была на этой вечеринке. Я совершенно не замёрзла, но, пожалуй, пора было возвращаться. Уже скоро нужно будет уходить с вечеринки, потому что завтрашний день обещал быть тяжёлым - девочки из студии поедут обратно в Бету, а мы с Терезой заглянем к её родителям, чтобы хорошенько подготовиться к нашему амбициозному плану по покорению гор. — Давай вернёмся. Хочу посмотреть, как Филипп справляется с твоими родителями. — Папе он, кажется, очень нравится. Тереза в очередной раз улыбнулась, а у меня защемило сердце. Что, если Филиппа она любит больше меня? Но Тереза была абсолютно счастлива, и я физически не могла расстраиваться из-за того, что доставляло ей столько радости, так что я встряхнула головой, приказывая себе думать о другом, и мы вместе вернулись в шумный людный клуб.