Сумрак сгущается, оставляя след серебряных звёзд, желтой с примесью охры травы. На улице тепло, лето даёт о себе знать слишком яростным настроем.
Ты сидишь на небольшом диване, слышишь крики этих двух шлюх Чики и Чакки, расписанных и накрашенных как заядлые проститутки.
Удивляешься, почему их ещё пускают к детям, не замечая похотливых взглядов работников.
Живых, не искусственных.
Вспоминаешь, как было раньше…
Как было хорошо.
Вновь до тебя доносится крик двух стервозных девок, и ты идёшь на улицу через чёрный ход, попутно прихватываешь с собой пачку сигарет и потускневшую зажигалку. Пинаешь полуразрушенную дверь, частично сгнившую в некоторых местах и не пройдя даже метра, садишься на грязную ступень, даже не удосуживаешься стряхнуть мусор.
Однако закрываешь дверь, лишь бы не слышать недовольных возгласов ещё одного дикаря, но уже по имени Фридрих.
Этот крашенный медведь всегда раздражал его больше остального дерьма, зовущего себя «Аниматрониками». Этот высокомерный выскочка всегда старался быть во всем первым, самым любимым, заполучить побольше таких же шлюх как и он, только женского пола.
Интересно, а он в курсе, что у нас детская пиццерия, а не гарем по совращению несовершеннолетних?
Наверное, его мозги заплыли ещё тогда, когда он увидел свою олд версию переодевающегося в своей комнате. Небось потом дрочил весь вечер на тело Фредди, мечтая хорошенько оттрахать того в ротик.
А этот голубой заяц вообще крутит жопой лучше двух, вместе взятых, раскрашенных «неоновой гуашью» куриц. Главный сплетник этого заведения, гребанный фетишист, мазохист с прицветками садизма.
Этот голубой кроль, наносящий толстый слой теней и румян на кукольное личико и раскрашивая своё еблецо во все цвета радуги, носящий дохуя, что и не пересчитать – всяких побрякушек, при этом ещё и крася свои искусственные ногти в червонно - серый цвет, очень бесил тебя, не так ли?
Он всегда всех бесит…
Единственная нормальная из этих крашенных кукол является Мангл.
Она одна не раздражает среди этого сборища извращенцев с ебнутыми наклонностями. Единственная, с кем можно пообщаться, захотев культурного общества.
Одна…
Как и в интеллигентности, так и в жизни. Разломанная, брошенная, забытая.
Она лежит, иногда пытаясь встать, тщетно зовёт на помощь, прося её пересобрать. И раз за разом падает…
Эти маленькие дармоеды поломали чудесное создание, отдававшее им всю свою любовь.
Даже сейчас, полностью перебранная, она все ещё любит детей и слыша их голос, жалобно пищит, прося её выпустить к ним.
К другим.
Однажды, невзначай спросив её о том, кем она хотела бы стать, будь человеком…
Сломанная лисица произнесла, вытирая подступившие слезы:
— Мамой, я хотела бы стать матерью…
Помнишь, как обнял её после этих слов и сказал, что все будет хорошо?
Как сам чуть не заплакал, жалея эту лисицу, проклиная тех маленьких сволочей, сотворивших с ней такое? Конечно помнишь, мозг…
Только вот, ничего хорошего здесь не произошло.
Эти слова въелись в разум, заполняя небольшую часть, прожженной временем, пустоты.
Хочется вернуть все назад, забыть всю боль, преследовавшую жизнь в этой пиццерии.
Достаёшь сигарету, не зная даже какую, просто достаёшь и все, мимолетно читая «Lucky Stryke».
Ловко вытягиваешь одну, поджигая бумажную дозу вредных веществ.
В очередной раз куришь, давя засевшую в душе боль никотиновыми нотками отравы.
Тебе глубоко похуй, кто может пройти рядом с тобой, будь то ребёнок, директор, даже нюансный пожарный приехавший тушить несуществующий огонь, путанный количеством дыма, которого ты выдыхал вспоминая прошлое.
Хорошее прошлое.
Когда выступали олды, когда был главным вечно спокойный и добрый Фредди, милый и дружелюбный Бонни, бойка Чика, ещё не ставшая накрашенной стервой, каковой является сейчас, общительный подъебщик Фокси, вечно улыбающийся…
Нос немного краснеет, а глаза становятся чистыми и словно стеклянными…
Неужели заплачешь? Нет.
Ты вновь делаешь длительную затяжку, сладко закатывая глаза, пытаясь хоть как-то убить в себе боль растворившись в этом сладком никотине.
Даже не слышишь скрип открывающейся двери.
Не обращаешь внимания на тень силуэта, подходящего к тебе, трогая твои порванные уши и обнимая тебя…
И ты обнимаешь в ответ нежные руки, побитые и поцарапанные, в кровь образовавшиеся мозоли.
Ушастый аниматроник садится рядом, смотря на пляшущие блики желто-белых оттенков, вглядывается в запачканное лицо, в серные мешки под глазами, обсохшие и покусанные губы, выпускающие никотиновый дым.
Пристально смотрит в лицо, а после изучает серые глаза, вновь погружённые памятью прошлых лет.
***
–Опять куришь эту дрянь? — Фиолетовый робот давит мягким и хриплым голосом по барабанным перепонкам, напоминая об истинной реальности, выводя болотноволосого зайца из приторного транса. – Опять будешь меня игнорировать?
Тот не подаёт вид, лишь безэмоционально поворачивает голову в сторону источника металлическо-нежного голоса.
Выдерживает паузу, встречает вишневые глаза, мрачно зреет картину сумрачного неба.
Снова уходит в себя, прикрывая черными веками чисто серебристые глаза с примесью красок свежей травы…
Значит, не всё выцвело...
– Знаешь, не тебе говорить, что я должен делать, а что нет. Тебе всего семнадцать и я намного старше, поэтому сам отвечаю за свои поступк…! — Бонни ухмыльнувшись, притянул к себе этого ядовдыхателя.
Слова побитого временем зайца были бестактно прерваны наглым поцелуем влажных губ. Гитарист обвил левой рукой шею, а правой притянул голову Спрингтрапа за подбородок. Теплый язык преодолевая препятствие в виде челюстей старшего по возрасту, исследуя зубы, пытаясь заигрывать с языком заядлого курильщика.
Бонни морщится, чувствуя вкус сигарет и недовольно трется о нос взрослого мужчины.
Конечно заяц оторопел, не понимая происходящего мракобесия.
В голове щелкнуло…
Только произошёл этот щелчок, как Спринг попытался оттолкнуть малолетнего бесстыдника, однако лишь провалился рукой вперёд, ведь гитарист уже отстранился, вдыхая так нужный кислород. Вся эта картина завершилась тем, что старший повалил младшего, опираясь рукой о бетонную ступеньку.
На это действие наглый племянник притянул за талию златый оригинал, вновь утягивая того в продолжительный поцелуй…
Пусть он вспоминает не только давнее прошлое, но и это позднюю реальность.
***
Ночь вступает в свою законную фазу, прогоняя последние остатки вечера, унося с собой крики и шум города, тех шлюх и извращенцев-геев, создавая идиллию спокойствия и тишины.
Сейчас их никто не потревожит.
Трава кружилась в беспорядочном танце на пару с деревьями, и только пачка сигарет сиротливо валялась на маленьком кусочке молоденькой травки, обреченная на вечное одиночество, наблюдая за тем кто увёл у обладательницы никотина вторую половинку.
Точнее, на их два силуэта, заснувших под полотном прогнившего индиговым цветом неба.
Неба, с кусочками сахарной ваты — первыми янтарно-желтыми облаками мягкого пуха…
