Everything Is Awesome

Фраи всегда были особенными, это они знали почти что с рождения: у отца вспыхивало на кончиках пальцев жгучее и почти прозрачное пламя, бабушка могла обаять любого — и зверя, и человека, — одним взмахом ресниц, прадед предсказывал погоду точней любых примет и приборов, далекий итальянский предок обшаривал тела, летящие с крыш на землю, и собирал все до последней монетки; так было если не с начала времен, то точно с тех пор, как их семья стала ходить в белых плащах с капюшонами и убивать во имя Кредо и еще иногда денег — в конце концов, кому помешают деньги? Уж точно не Фраям. Иви, дорогая сестра Иви, взяла от предков лучшее, что мог взять ассасин: замрет, бывало, на месте, накинет капюшон, прижмется к стене — и нет ее, вплотную пройдешь — не заметишь. Гордость семьи, умница и красавица; в самом деле, чего еще можно было от нее ожидать? А на зов Джейкоба слетались грачи — даже туда, где их и быть-то не могло; и руки иногда обрастали жесткими птичьими перьями, и немилосердно чесалась спина — будто резались крылья (на самом деле, конечно, нет), и сводило судорогой пальцы, если не звать слишком долго. До этого, впрочем, не доходило: Джейкоб любил своих птиц, Джейкоб уходил подальше — и стая вилась вокруг него, садилась на плечи и крыши домов, глядя любопытными черными глазами. В Лондоне хватало всяких грачей, и людей, и птиц, и за Джейкобом повсюду следовал шорох крыльев. Иви только закатывала глаза и советовала быть осторожней и осмотрительней: не все такие особенные, как Фраи. Видит Бог, Джейкоб хотел бы — но это не его вина; они просто идут за ним. Мистер Грин может видеть, что происходит с другими людьми, даже если ему завязать глаза, Алек бьется током и не может это контролировать, Клара чувствует чужие раны и не отличает их от своих; Лондон полон интересными людьми, и Джейкоб без зазрения совести называет их "особыми", а вслед за ним и Иви: в самом деле, не "обычными" же их звать? Впервые встретив Максвелла Рота, Джейкоб понимает, как страшно ошибался — вот уж кто особенный без единого "если" или "может". Соседские мальчишки были трижды правы, когда звали мою бабку ведьмой, говорит Рот, открывая очередную — которую? — бутылку; у Джейкоба перед глазами мир покачивается и чуть плывет, но он не пьян, совсем нет. Старуху, продолжает Рот, слушались крысы, пауки, тараканы и прочие твари, и ты не поверишь, Джейкоб, если я скажу, какая чистота была в доме; у нас жило три кота, черных, наглых и злобных, и только у нее не было царапин; и, кажется, я в каком-то смысле унаследовал этот дар, посмотри только на Висельников, фыркает он и подливает себе еще, и Джейкоб, ты еще слышишь меня, дорогой? Джейкоб кивает; хочется рассказать про семью, и про своих грачей, и попросить продолжать, но он только кивает снова, потому что язык завязывается в морские узлы от любой попытки заговорить. Не будь он так беззастенчиво влюблен в Лондон, свободу и драки, сказал бы, что влюбился еще и в Максвелла; впрочем, одно не мешает другому. Он зовет своих птиц через неделю после (убийства) смерти Максвелла, через три дня после гибели Старрика — забирается повыше, отворачивается от мертвого остова Альгамбры, поудобней устраивается на черепице и закрывает глаза, надеясь, что станет хоть немного легче — всегда становилось. Вот только вместо грачей прилетают вороны — кружатся, садятся рядом, легко складывая громадные крылья; один, гладкий и, кажется, ручной, устраивается у Джейкоба на колене, поблескивая глазом-бусинкой — правого у него нет и будто бы не было никогда, и Джейкоба сгибает пополам от острой, неописуемой боли. Одноглазый ворон и правда оказывается чьим-то домашним любимцем и умеет говорить; пытаясь перебороть тоску и меланхолию, Джейкоб зовет его Максвеллом и не снимает с плеча, а еще иногда беседует с ним вслух. Ему отвечают — иногда словами, иногда хриплым карканьем, иногда чем-то еще; но Джейкобу, право слово, хватило бы, чтоб его просто слушали. Впервые застав его за этим, сестра пытается устроить ему выволочку, но получает отпор такой яростный, что удивляется и сам Джейкоб; вида, правда, не подает. Его подушка теперь вся усыпана перьями; он говорит сестре, что все в порядке, но, конечно же, врет.