Притяжение

Курапика сам просит завязать ему глаза. Ему не нравится взгляд Хисоки и его аморальное в этой ситуации удовольствие, с которым он смотрит во вспыхнувшие алым глаза. — Неужели ты будешь так рисковать? — Хисока покручивает на длинном пальце плотную ленту и с любопытством наблюдает за Курапикой. — Останешься без зрения, когда находишься в одной комнате со мной? Курапика медлит. Хисока издевается, снова. Но в чём-то он прав. И Курапика не спешит поворачиваться спиной, чтобы дать завязать на своём затылке ленту. Губы Хисоки растягиваются в удовлетворённой улыбке ещё сильнее, и это подстёгивает, заставляет поверить в то, что Хисока опять играет и перетягивает одеяло на себя. — Я тебя убью и без возможности видеть, — цедит сквозь зубы Курапика. Он сам вырывает ленту и затягивает на затылке узел. И замирает, на мгновение потерявшись в пространстве. Комната как-то сама сжимается до одной маленькой вселенной, воздух становится очень плотным, и Курапика чувствует, как все инстинкты обострились и пытаются заменить ему зрение. Он вздрагивает, когда Хисока касается повязки пальцами, прилаживает её лучше, плотнее, оглаживает большим пальцем подбородок и проводит кончиком носа от губ до виска, шумно втягивая его запах. — Умница, — шёпот мелодичный, но режущий напрягшийся слух. Курапика пытается понять, что собирается делать Хисока, внезапно осознав, какую яму себе вырыл, решив лишить того удовольствия лицезрения его изменившихся глаз. Но делать шаг назад поздно. Принципиально невозможно. Поэтому Курапика продолжает сидеть, согнув ноги в коленях, и продолжать попытки угадать, что будет делать Хисока. Тот не спешит. Хисоке нравится наблюдать за его растерянностью, которую он пытается скрыть. Нравится видеть реакцию на самые невинные поглаживания. Поэтому, когда он обводит контур его губ большим пальцем, а потом тянет на себя, чтобы скользнуть по ним языком, то вдыхает с особым наслаждением — запах лёгкого испуга Курапики непередаваемо хорош. Курапика отвечает на поцелуй немного заторможено, он инстинктивно тянется к чужим плечам, чтобы удержать равновесие, сжимает их и шумно выдыхает, стараясь успокоить бешено стучащее сердце. Бороться с собой трудно, желание стащить повязку и продолжить без неё никуда не делось, но Курапика поддаётся движению руки в его волосах, откидывает голову и сжимает зубы. Сделать шаг назад — сдаться. Невозможно. Об этом не может быть и речи. Не при Хисоке. — Хороший мальчи-ик, — вновь тянет Хисока, в одно мгновение стягивает с него рубашку и прижимает к кровати, с упоением рассматривая усилившуюся растерянность на лице Курапики и почти панические нотки в плотно сжатых губах. Ногти ведут по светлой коже, оставляя едва заметные следы, не распарывая её, но доставляя лёгкую боль, обостряя ощущения ещё больше. Хисоке нравится такой Курапика. Он молчаливее обычного, податливее и как-то даже беззащитнее. Поэтому Хисока окольцовывает пальцами взметнувшиеся было руки за запястья и почти мурчит: — Хочешь сдаться? — Нет, — Курапика говорит резко, хрипло, а Хисока чувствует коленом, упирающимся в чужой пах, откровенное возбуждение. — Не говори потом, что я один извращенец, — довольно шепчет он, — тебе нравится. Курапика молчит, но ответа от него и не требуется. Всё ясно без слов. Хисоке не составляет труда избавиться от остальной одежды, раздеться самому и вновь вернуться к поддразниваниям. Курапика мученически кусает внутренние стороны щёк и готов провалиться сквозь кровать, пол и землю, чтобы сейчас сбежать от такого откровенного возбуждения, накрывшего его. Он знал, что все чувства обострятся, стоит лишиться одного. Но не думал, что до такой степени будет приятно от того, что делает Хисока, и противно от того, что именно Хисока это делает. Курапика и сам не понимает, почему продолжает поддаваться ему и позволять укладывать себя на ближайшую горизонтальную — а иногда и вертикальную — поверхность. Почему сам приходит, почему иногда, лёжа одному в кровати после невыносимо трудного дня, так хочется ощутить рядом Хисоку, тембр его голоса и жар его тела. Это больше походит на какую-то болезненную зависимость. И Курапика сначала пытался с ней бороться, отказывался от игр Хисоки, но раз за разом всё равно шёл на поводу и обнаруживал себя в совершенно недвусмысленном положении рядом с ним. Хисоке нравится эта борьба, которая сопровождает каждую встречу. Борьба не с ним, а с самим собой, так откровенно проглядывающаяся на лице Курапике. Именно поэтому каждый раз так упоительно сладок, а сам Курапика умопомрачительно возбуждающий. Ему нравится его дразнить, нравится вслушиваться в сбившееся дыхание, зная, что через несколько минут с губ всё равно сорвётся так старательно сдерживаемый стон. Повязка, предложенная Курапикой сегодня, только играет на руку и помогает Хисоке, поэтому он упивается сильнее обычного, дразнит ещё изощрённее и не позволяет Курапике проявить нисколько инициативы. Пальцы уже оглаживают возбуждённый член. Курапика вздрагивает, стягивает нижнюю губу в рот и прикусывает её изо всех сил. Слишком приятно. Слишком хорошо, чтобы не поддаться и не сдаться. Но тогда он проиграет прямо сейчас. Курапика всегда проигрывает, но оттягивает этот момент, чтобы было не так стыдно. Сейчас же сил на это нет. Тело стало слишком чувствительным, чтобы осталась возможность противостоять Хисоке. Простынь мнётся под сжимающими её пальцами, а дыхание совсем сбивается, когда Хисока немного перемещается и оглаживает пальцами вход в его тело, уже в следующую минуту проникая внутрь и делая не явный, но ощутимый толчок. Курапику выгибает на кровати, он приподнимает бёдра и сам толкается на пальцы, растягивающее его, не успев приглушить стон. Хисоке остаётся лишь удовлетворённо улыбнуться и принять столь быстрое поражение. Слишком интересно, чтобы сейчас переживать по этому поводу. Таким он Курапику видит редко, и сейчас не хочет упустить ни секунды, впитывая в память каждое его действие, вдох и эмоцию, которые не таясь отображаются на лице. Атмосфера в комнате накаляется. Курапике кажется, что теперь его лёгкие вместо воздуха опаляет жар, прожигает его насквозь и заставляет плотнее прижаться к Хисоке, ёрзая под ним, едва ли не позволяя повязке сползти. Хисока удерживает ткань на затылке и затягивает туже. А в следующую секунду без предупреждения вторгается в чужое тело одним слитым толчком, подхватывая Курапику под коленки. Он движется ровно, размеренно и не сбивается с темпа. Курапика чувствует, что всё внутри натягивается, словно струна, которая вот-вот оборвётся. Голос не удаётся контролировать, телом завладевает наслаждение, и коротко обстриженные ногти царапают спину Хисоки в попытке то ли остановить его хотя бы на мгновение, чтобы отдышаться, то ли наоборот — заставить двигаться быстрее. Курапика и сам не знает и вряд ли сможет ответить, задай ему этот вопрос позже. Удовольствие расползается по телу горячей негой, затапливая сознание и само существо Курапике. Темнота перед глазами теперь кажется спасительной, потому что видеть лицо Хисоки сейчас последнее, чего хочется. Оргазм оглушительный и почти спасительный, потому что Курапика точно знает — ещё пара секунд, и он впадёт в откровенное безумство от этого наслаждения. Хисока заканчивает на несколько секунд раньше него, но остаётся в его теле до тех пор, пока Курапику не выгибает, а ногти не впиваются в кожу ещё сильнее, оставляя на ней уже явные следы. Хисока доволен, когда сам снимает с Курапики повязку. Он торжествующе улыбается, глядя на смущённое и злое лицо, гладит его по горячей щеке и откатывается на другую половину кровати, вытягиваясь во весь рост. — Может, повторим? — со смешком интересуется он, скосив глаза на пытавшегося отдышаться Курапику. Это было не гонкой, не спринтом, не марафоном, как прежде. В этот раз произошло что-то более яркое, томительное, после чего не только дыхание пришлось приводить в норму, но и разум, так отчётливо не желавший возвращаться. — Нет, — голос у Курапики хриплый и сдавленный. Он спешно садится и почти покидает кровать, но Хисока успевает быстрее дёрнуть его на себя и снова нависнуть сверху, глядя в глаза, окрашенные сейчас алым. — Мне нравится такой взгляд, — делает вывод Хисока, вновь наклоняется к нему и трогает языком самый уголок губ. Курапика тревожно хмурится, но молча терпит, не отворачиваясь. — До встречи. Я буду ждать тебя. В этот раз Хисока позволяет сбросить себя и смешком провожает разозлённого на себя, него и весь мир Курапику, пренебрёгшего даже душем. В конце концов, Хисока знает лучше всех, что попав в его игру единожды, из неё уже не выбраться живым. А убивать Курапику в планах Хисоки пока нет.