«И только высоко, у царских врат, Причастный Тайнам, — плакал ребенок О том, что никто не придет назад»
Александр Блок
— Падает, он падает! Суслик, крепи ремень, чтоб тебя! Одновременно с резким выкриком раздался треск лопающейся от тяжести кожи. Едва-едва люди успели отпрыгнуть подальше от полетевшего вниз короба, который от столкновения с мокрыми досками причала развалился, точно дом после землетрясения, на части. — Дьявол, у вас руки или сопли?! Тут же к месту аварии сбежались, точно обеспокоенные муравьи, все находившиеся поблизости матросы. Маленькие оборвыши — вечные обыватели любых портов — суетились у них под ногами, пытаясь протиснуться как можно ближе к эпицентру событий; среди отборной брани можно было расслышать детское восторженное пищание. Во время всей этой суматохи с недавно причалившего баркалона смогла незаметно сойти барышня, закутанная в темную мантилью [1]. Поспешив как можно скорее скрыться, она отошла в тень корабля, едва заходившую за край пристани. Там, облокотившись об ограждение, беглянка со скукой окинула взглядом воду — за многие дни, проведенные в море, она вдоволь на неё насмотрелась — и с интересом принялась разглядывать самый что ни на есть типичный порт. Даже туда ей путь был заказан. Вдруг краем глаза девушка заметила кое-что интересное среди множества портовых светильников, которые, как шустрые золотые рыбки, катались на пенистых валах между разносортными суднами. Полная любопытства, она повернулась лицом к морю и, привстав на носочках, свесилась вниз. Она бы и вовсе перелезла ограду, но платье не позволяло это сделать, не показав всем прохожим нижнюю юбку и чулки. — Сеньорита, что вы делаете?! — удивленно воскликнул заметивший это человек. — Не стоит рисковать: опоры здесь ненадежные. Беглянка, вздрогнув, оглянулась. Неужели её так скоро нашли? Немного поодаль стоял кок с того самого корабля, который она с огромным трудом покинула всего полчаса назад. Нет, этот мужчина определенно не мог по поручению дуэньи её разыскивать. Придя к этой мысли, девушка собралась было его отослать его с каким-нибудь поручением, чтобы не привлекал к ней излишнего внимания громкими звуками. Однако ей было скучно, а мужчина мог помочь скрасить часы перед сном. — Я слышала плач афалина, но, сеньор, ты его наверняка испугал. Теперь он, конечно, не покажется. — Да ну, залив глухой, мелкий, максимум мальки водятся. Перепутали, вероятно. Они оба взглянули вниз, чтобы убедиться в этом. Вода мерно хлюпала под ногами. Ничто больше её не интересовало, и если там что-то и было, то оно бесследно исчезло. Единственным, что могло бы походить хоть как-то на афалина, была привязанная к пристани рыбацкая лодка, из которой действительно доносились поскуливающие звуки спящего старого пса. — Сеньорита Мерседес, а где ваши воспитатели? Почему вы одни? На мгновение она растерялась, так как совершенно не привыкла к слову «воспитатель», которое не употреблялось у неё дома, а, следовательно, было малознакомо. В следующую секунду в свежем ночном воздухе разлился, точно перезвон колокольчиков, её смех. — Меня сопровождает престарелая тетушка, а с теми спутниками познакомилась в пути, — девушка широко улыбнулась. — С интересными личностями проводить досуг гораздо приятнее, чем в обществе наседки. — И гораздо тише добавила: — Пока Цербер спит, умершие крадутся в мир живых. — Тетя — это сказочно. У меня тоже были родные люди, давно, вас и на свете не было… Кок хотел что-то добавить еще, однако затих, предавшись воспоминаниям. Он не являлся коренным испанцем, поэтому едва ли стал бы делиться личным с первым попавшимся человеком. Сами же испанцы никогда никуда не торопятся, поэтому о делах своих могут рассказывать часами. А поскольку прерывать собеседника или намекать ему на то, что надо спешить на другую встречу, считается неприличным, то путешественнику приходится мириться и успокаивать себя тем, что тот, с кем у него еще пять часов назад было назначено свидание, не дожидается его с нетерпением в назначенном месте, ибо сам выслушивает бесконечные истории своего друга, которого тоже не может перебить. Да, Мерседес могла не бояться откровений кока, хотя на самом деле предпочла бы долгую историю занятиям в каюте. Девушка с сожалением подумала, что мужчина немедля раскланяется, чтобы не сболтнуть лишнего, а он даже не пошевелился. Тогда девушка сделала попытку разговорить его: — Они по тебе, разумеется, скучают. — Не думаю, что они способны сейчас что-то чувствовать. Мне же от этого забот поменьше. Кладбище, право, не самое славное место, почему последний раз навещал их… дайте вспомнить, в минуты погребения. Мерседес постаралась не показать удивление. Откровенно говоря, вечно угрюмый корабельный повар занимал недолго ее мысли. Он был единственным, кто не присутствовал на обедах в общей трапезной, предпочитая оставаться в своей коморке. Ко всему прочему, ни один человек на баркалоне — даже сам капитан! — не знал его имени. Кок являлся будто призраком в этом мире: ни фамилии, ни прошлого. Письмо, засунутое в стеклянную бутылку с плохой пробкой и брошенное в море. Тот, кому посчастливится найти эту бутылку, будет неприятно удивлен обнаруженной в ней заплесневелой бумагой с расплывшимися строчками. Девушке опять стало скучно: тайна замкнутости кока отныне была раскрыта. Тогда она принялась водить острыми ноготками по тяжелым барочным украшениям, облепившим длинные рукава. — Не стоит портить дорогую вещь, сеньорита, — мужчина покачал головой и продолжил: — Вы не хотите показаться бестактной, в лоб попросив выдать всю подноготную? Он замер, крепко зажмурившись. Если бы в этот момент его увидел врач, то принял за больного сомнамбулизмом [2]: кок, сгорбившись и не зная, куда пристроить руки, безотчетно раскачивался. В конце концов он прижал к сердцу ладонь и, по-прежнему бестолково переминаясь с ноги на ногу, заговорил: — Я с детства ненавидел землю, эту грязь, в которой крестьяне, как свиньи, роются, чтобы добыть несчастный пучок корешков. Как же, все лето ишачить, а потом с весны по осень чуть ли не мох со стен хатки соскребать! Не могу до сих пор я понять всеобщего поклонения грядкам, и все тут. Оттого сгоряча решил посвятить свою жизнь морю. Это и впрямь оказалось то дело, без которого я — не я. Вода — вот мое сердце! Быть матросом — уже болезнь, и довольно заразная: стоит однажды выйти в море, как влюбишься в него без памяти. Один раз впередсмотрящий заметил на горизонте пиратский корабль, почему пришлось срочно пришвартоваться к берегу ближайшей гавани, чтобы избежать столкновения (груз был очень ценный, и смысла рисковать капитан не видел). На пару со шкипером нас отправили прогуляться до города, чтобы купить кое-что из необходимого. И — о чудо! — встретилась мне на местном рынке одна девица. Она не была красива, но что-то к ней так и тянуло, так и тянуло! К несчастью, она принадлежала к тем самым землепашцам, которых я не переношу. Да и воды боялась… В общем, влюбился я без памяти. В тот же день отправился к её отцу просить руки. Сейчас не так делают, все больше выбирают, а раньше было достаточно только один раз посмотреть в глаза человеку, дабы навсегда остаться с ним. Бедное семейство с радостью отдало мне лишний рот. Может, сама девчушка и не хотела, но я увёз её с собой и поселил потом у себя на родине. Впрочем, она не плакала. Дома после бывал редко, — часто отправляли в плаванье, причем в одни и те же места. Семья все больше сама возилась со двором: им и землю брюхатить приходилось, и урожай зачастую одним собирать. Соседи практически не поддерживали — женушка-то не местная была, языка не знала. Приходилось платить рабочим за помощь, чтобы семье было на каплю легче. В один неурожайный для деревенских жителей год арматор [3] отправил судно к берегам Англии за каким-то наиредчайшим товаром. Нас не просто задержали там, но и заслали еще в пару-тройку мест. Только через год с полным кошелём и верой в сытное будущее вернулся в родные края. Я зашел в свою хатку и ужаснулся: на необструганной скамье, поджав ножки, сидели мои детки, отощавшие донельзя, а перед ними стояла корзинка с ярко-красными ягодами. Ребятишки протягивали чуть ли не косточки, чтобы выудить кровавую горошину, а потом аккуратно объедали крупные семена под пристальным взглядом матери. Увидев меня, семья поспешила обниматься, забыв обо всем и глотая на ходу свой скудный ужин. Как помню, я, дурак, тогда подумал примерно так: «Если бы не растущий вблизи лес, то любимая женщина и наши с нею детишки попросту не дожили до той встречи! Господи, все твое провидение». Было поздновато, чтобы идти в лавку за едой, поэтому я отдал все оставшиеся с дороги лепешки родным, а сам подошел к корзине, чтобы слегка закусить перед сном. И тут я по-настоящему испугался. Ягоды-то оказались тисовыми! Жена меня кое-как успокоила, объяснив, что семена тиса действительно ядовиты, но в самой мясистой сладковатой оболочке яда нет. Она это точно знала, ибо видела, как птицы поедают ягоды, осторожно обклевывая семена. Во время голода ничего иного не оставалось, как воспользоваться этим наблюдением. Местные-то побаивались питаться этим, а женушка решилась. Я тоже рискнул попробовать. На вкус ягоды были приятные, хотя дочь утверждала, что горькие и терпкие. К сожалению, не обратил на её слова внимания, посчитав, что она как всегда спорит из вредности. К тому же слишком счастлив был вернуться домой. С утра жена с детьми не встала как обычно рано. Я по глупости подумал, что они сильно истощены, чтобы много двигаться и быть румяными да теплыми, а потому один ушел закупаться. Лишь к полудню вернулся и понял, что на сене спали далеко не живые люди, но мертвецы! Конечно, сразу понял, почему это произошло. Все те самые злополучные ягодки, чтобы им пусто было! Где жена только нашла это редкое дерево? Как позволила себе расслабиться и забыть об осторожности? Это же не чертов кусок сахара? Хм, простите. До сих пор не понимаю. Ягоды тогда я, кажется, растоптал, да теперь жалею, что не съел все до последней крошки! С тех пор сижу сычом. Плохо мне, сеньорита, тоскливо без них. Я ведь мог, понимаете, отказаться от плаванья и попытаться найти работу дома. Это бы уберегло их. Они бы остались живы! Чертовы заработанные деньги все равно сейчас на дне пруда. Вините? Кок, незащищенный, с оголенной душой, взирал настолько мутно, чисто от мнения сеньорита зависела его дальнейшая участь. Он впервые кому-то решился рассказать свою историю и не ожидал, что это будет так горько. Сам бы мужчина не смог себе объяснить, зачем это сделал. Искал ли он жалости? Маловероятно. Нечто смутное, тяжелое, точно линчетти [4], ночью сидящие на груди спящих и пьющие их дыхание, мешало ему существовать. Мерседес чем-то напомнила его старому, многое перечувствовавшему сердцу любимую женщину, его ангелочка. Теперь мужчина смотрел на девушку, а перед глазами стояла другая. И он жаждал её прощения. — Нелегко пришлось, сожалею. Но здесь нет твоей вины, сеньор, ты сделал все, что мог. К счастью, повезло увидеть родных за день до смерти; многие отдадут жизнь всего-навсего за это. Больше они не сказали друг другу ни слова, замкнувшись, что обыкновенно бывает после излишних откровений. Перед тем, как моряк ушел, девушка на грани слышимости спросила: — Как тебя зовут? Корабельный повар немного поколебался, а вслед за тем хитро улыбнулся: — Она звала меня «ma lumière» [5]. — Я запомню. — Спасибо. Неизвестно, заметила ли Мерседес, как сеньор Люмьер выпрямился, когда уверенными шагами поднялся на палубу. В это время она смаргивала слезы. __________________________________________________________________________________ 1) Мантилья (исп. mantilla, от лат. mantellum — покрывало, покров) — элемент национального испанского женского костюма, длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль, который обычно надевается поверх высокого гребня (пейнеты), вколотого в прическу, и падает на спину и плечи. 2) Сомнамбулизм (от лат. somnus — сон и ambulo — хожу, брожу, снохождение, устар. лунатизм) — болезненное состояние, при котором люди совершают какие-либо действия, находясь в состоянии сна. 3) Арматор (лат. armator — вооружающий, снаряжающий) — судовладелец; лицо, эксплуатирующее морское судно безотносительно к тому, принадлежит ли оно ему по праву собственности или нет. Арматор снаряжает судно в рейс, снабжает средствами, нанимает экипаж, приглашает капитана и несет ответственность за действия последнего. 4) Линчетти — в итальянском фольклоре сверхъестественные существа, которые ночами сквозь замочные скважины пробираются в спальни и усаживаются на грудь спящим. У людей перехватывает дыхание, старики даже могут умереть, а молодых начинают мучить кошмары. 5) Мa lumière (франц.) — мой свет.