СТРИЖ И ПУСТЕЛЬГА
Пустельга запретила себе ходить улицами детства. И в этот раз она совершает свой маленький ритуал, идёт в свет под нависшими кронами — по тропинке меж садов. Сюда ребята с той стороны приходят ловить майских — пару дней в самом конце апреля, когда по вечерам сиреневое небо со всей живностью опускается на землю. Вильнёт покосившийся плетёный забор, проросший насквозь кустарником, укрытый сеткой вьюнка, покажется на миг купол уже потусторонней самодельной теплицы. Ещё пара шагов и, как в забытом фильме-сказке, в заурядной зелёной стене откроется бескрайний лабиринт. Она бывает здесь редко: запретила себе приходить сюда не к месту и не вовремя. Сегодня хорошо, сегодня она правильно сделала, что выбралась — солнечно. Из-за ветвей цвета неразведённой акварели на голубом выплывает ей навстречу тот мир, другой. Там в апреле уже тепло, мальчишки ловят жуков, под окнами растут цветы и клубника, даже грязь там не грязная — почти что домашняя пыль. …Золотистые зиккураты возвышаются один за другим, встречают ветер дикого поля за сизой водой канала. Прыгают друг на друга волны высоких сорных злаков, зеленеет тут и там низкий кустарник, за степью живут друзья… Наваждение тает вместе с лучами. Сердце растекается холодным киселём от вида полосатых многоэтажек, застоявшейся лужи и раскинувшегося за огородами пустыря. Пустельга частенько доходит до шуршащего гравия, но не всегда ей хватает духу зайти дальше Лужи-озера. Без солнца — лужа как лужа в углу парковки. Пусть отнимает место у полдюжины автомобилей и не пересыхает от сотворения района — презренное скопление воды. Хотя в далёкой жаркой стране есть у неё побратим (Пустельга читала где-то), обозначенный на карте и гордо носящий грозное имя. Такие мысли скрашивают ожидание солнца, продолжение иллюзии памяти. Низко над серой дорожкой выпархивает бабочка, и Пустельга следует за путеводным цветным пятном. Она не замечает, как идёт уже не по тёмно-зеркальному асфальту, а ступает по глади канала; как степь с далекими укреплениями и лесом вдали тянется к ней, шумит в волосах ветром, а высо-о-окие дома из гигантских цветных кубиков, блестящие отделкой, ждут только её.-
Ей снова пять (хотя нет… пожалуй, шесть). Трава сияет изнутри; у дома греется, опустив квадратную голову, апельсиново-оранжевый самосвал; павлиноглазки огромные, будто жизнь только что началась. Тогда в поле рос донник — белый и жёлтый. Его не хватает, и Пустельга не хочет думать об этом. Сворачивает по каналу сразу под арку — в необъятный двор весь в райских цветах, пронизанный разговорами, смехом и отдалённой перекличкой стрижей. Добрый знак, но всё равно нет донника. Стрижа она знала очень давно. Тогда он ещё не был Стрижом, а она не была Пустельгой, и звали их именами для незнакомцев — теми именами, с которыми отпускают и забывают без следа. Маленькая Пустельга повадилась убегать сюда из зелёного Лабиринта за Лужей-озером — на качели. Металлические прутья всё такие же тёплые, а знакомое деревянное сиденье будто мягкое от времени — почти вечная конструкция. Сейчас во дворе есть и поярче, и поменьше — для современных детей и их пугливых мам. Пустельга садится, удивляется, что достает до земли, и чуть раскачивает себя, слушает скрип — противный, но родной голос. Хорошие качели тогда было не выискать в округе: люди все были новые, приезжие, не поняли ещё, что они здесь надолго. Смешной мальчишка из местных тогда с ней спорил, чуть не дрался понарошку, но потом оценил её удаль — и стали они дружить дружбой задиристого щенка и бродячей котейки. Вот так судьба пересекла их жизни в первый раз, как свернула две бумажные ленты. Эти самые бумажные ленты вымотали Пустельге всю душу. Дело было в начальной школе, на внеклассных занятиях. Очередной эксперимент, свойственный тому времени — это называли то ли логикой, то ли какой-то особой математикой. — Как человечку остаться на этой стороне, но перейти на ту? — до сих пор звучит голос учительницы, подначивающе-доброжелательный. И она, ещё не Пустельга, мучительно доказывает очевидное: — Мостик приклеить! Её голос тонет в гомоне: — Склеить! — Прорезать! — Помять… — Все оборачиваются на ещё-не-Мишку, вечного нечаянного шутника. — И всё равно уже будет — человечек заблудится, — поясняет он, сконфуженный эффектом. Звенит звонок, учительница успевает воздеть над головой воплощение правильного ответа, Пустельга и сейчас готова прыгнуть за решением через затылки одноклассников — посмотреть на первую в своей жизни ленту Мёбиуса. Дело уже в вестибюле, но страницы между уроком и этой минутой склеились в памяти намертво. — Молодец! Ещё одна пятерка! — радуется за будущего Стрижа старшая сестра, а он сам крутит в руках бывшую бумажную ленту, которая принесла ему минуту славы. На следующий день он с гордостью делится секретом. — Берёшь, значит, ленту. Поворачиваешь… Куда ты! Не перекрути… Так, держи ровно. Сейчас клеем немного и… Да держи ты! — Держу! — угрюмо отзывается ещё-не-Пустельга. Решил задачку, а уже возомнил о себе! — Главное, — с невыносимо умным видом подвел итог ещё-не-Стриж, — хорошо склеить края, а то будет некрасиво… Во-от, теперь хорошо…-
Пустельга смотрит в небо, на стрижей, и думает, как прихотлив полёт жизни, как идёшь порою будто в стройном звене — одна скорость, одна дистанция. А потом все разлетаются всё дальше, теряют из виду, кружатся в хаосе, как сорванные листья, рванувшие в вышину. …Им по десять, они в одной команде с нейтральным названием «Птицы» (придумывали после урока природоведения): гордый Орел, мрачноватый Сокол, серьезный Филин, юркая Ласточка, Стриж, Пустельга… и Медведь. Никто не помнит, «что за птица был Мишка» на весёлых стартах, но прозвище у него появилось раньше игры. А у остальных имена появились уже после — так переплелись в команде их бумажные ленты… Один класс, одно поле исчезающего донника, одни ручьи грунтовой дороги на пустыре, потом один университет, одна группа. Стрижу и Пустельге оказывается по пути чаще, чем с другими… Но сейчас Пустельга вспоминает, как им по пятнадцать лет. Они всегда были разными, но тут зрелище просто комическое: двое друзей — маленькая пацанка с пушистыми волосами и худой чернявый парень, который сутулится набок, чтобы лучше слышать приятельницу. Голос у Пустельги низкий, простуженный, и Стриж слушает её вместо любимой певицы Ёлки. Или Ёлка была уже в институте? Пустельга также не может вспомнить, когда именно видит его по дороге домой — когда с новым системником, когда с продуктовыми пакетами, когда он сидит над трудной задачей, и графитовые волосы над его лбом напоминают траву на обрыве. Это было всегда, повторяется, как склеенная ею лента на уроке — цилиндрически, бесхитростно, но старательно. Она всегда была серьёзной на вид, а он всегда казался беспечным. Ни солидности Орла, ни харизмы Мишки, ни — сердце в тайне сладко замирает на пять лет — тёмной загадочности Сокола. Просто парень — простой и весёлый — поможет, пожурит, пошутит. Мордочки у стрижей и у хищных божественных птиц похожие — птички разные. Стриж и сам рядом и не рядом — подчёркнуто приятель. Вечеринка, темнеет. Пустельга в платье, как дура, ждёт, что Стриж по-дружески проводит её домой. И все понимают, что она ждёт его, заговорщицки посмеиваются. Не дожидаясь, когда натанцуется Ласточка и натусуется Мишка, глотая слёзы звонит домой и думает — он предал, предал! Оставил одну, да еще и с подозрениями на безответную влюблённость, подлец. Наутро Стриж приходит ветераном кошачьих боев на когтях — накануне не выдержал оказанного высокого доверия — вылез из окна, как оказалось, прямиком в куст. Пустельга обиделась, но отошла: она вспыльчивая, но отходчивая. С лентой было обиднее — то была битва интеллектов. Пустельге девятнадцать. Пустельга плачет в подушку. Сокол, Сокол ясный нашел себе тощую курицу. Курицу из морозилки — раздевалка после физры, пупырчатая синяя кожа скрывается под рюшечками и выбеленными серпантинными локонами.-
Пустельга смеётся и спрыгивает с качелей. «Курица не птица, Болгария не заграница». Пустые слёзы, сейчас смешно даже. Все стали другие, слез пух, выросли настоящие маховые перья, стало видно, кто есть кто. И Стриж — скромная птица высокого полёта — хороший друг и отличный специалист. Стриж звонит два раза в год, как и она. На Новый год и на день рождения, правда, второй раз он звонит на два месяца раньше — в марте вместо мая — с универа запомнил неправильно. — Нет, — хмурится бабушка, — так не принято. Нехорошо… Скажи… Скажи — в ма-е! — Да всё пучком, баб! Вон людям в паспорте дату раньше ставят, ошибаются. Потом все раньше поздравляют — и ничего! — Нет, ты скажи… — Собиралась, но он каждый год меня опережает! Чмокнув бабушку, Пустельга убегает по делам…-
Она идёт светлой фаянсовой стеной в знакомую стоматологию — настоящее не терпит декоративности и праздности. Иначе оно не настоящее. Металлический шприц холодно звякает о поддон. — Через пятнадцать минут заморозится… Ох-х… Да успокойтесь вы, Бога ради! Это не больно. — Я не… Всё нормально. Заморозка точно так же расползается в сердце. Глаза раз за разом пробегают по страшной строчке и по имени для незнакомцев. Разум пытается связать эти буквы в слова, а слова как-то сопоставить с… Раньше, чем Пустельга успевает осознать, в ней что-то обрывается, и она уже не чувствует, как рассверливают, вынимают нерв, прижигают. Часть её гибнет, и боль доходит эхом — тонкой щекоткой и чешучим давлением.-
Стриж ушёл на излёте солнечных дней. Несчастный случай на дороге. — Беспечный ангел, — слышит Пустельга голос Ласточки и не выдерживает — отворачивается. Она редко видит столько чёрного. Орёл собрал всех. Птиц и Медведя. И они обнялись, даже с Соколом — как люди, прошитые одним выстрелом. — Мало было радостных поводов. Только… такое… собрало нас, — вздыхает Филин, снимает очки, трёт переносицу. А ведь Пустельга до последнего надеялась, что всё ради этого. Что это розыгрыш, жестокий, но действенный, совсем не в духе Стрижа, но он выйдет им навстречу и скажет что-то вроде: — Ну, вы, ребята, совсем раскисли! Только так вас и вытащишь!.. Через неделю заморозка не отпускает. Пустельга едет в машине, машина плывет в воде, льющейся на темный город, собирающей всю грязь, многократно отражающей злые глаза фар, медленную красноту габаритных огней. Рука сама тянется к сигналу, жмёт раздражённо. Какой-то дебил лезет, вроде того, из-за кого… Пустельга не верит. Не могло всё так произойти так глупо. Она придумала несколько отличных планов, по которым он мог инсценировать… всё и уехать — вроде, его родственники обосновались где-то. Или даже если так… Стриж просто очень-очень далеко. Даже чтобы позвонить ему туда, в другую реальность, надо сжечь сверхновую… — Ещё год… ещё одна станция… там уже нет меня… — донеслось со встречной и увязло в дожде. Стриж лучше всех знал, как оставаться вечно молодым в бесконечном лете — вышел из поезда на последнем солнечном полустанке. А все, как дураки, поехали дальше. Пустельга бьётся о стекло головой — чуть заметно, но три раза. Люди сегодня злые, сами не свои, выплёскивают всю муть — хуже не будет: весь город — район разбитых окон, всё дерьмо лезет наружу. Она присмотрела за день с десяток обрыганов — безобразных, пьяных, вонючих и тупых, — каждый из которых мог занять место Стрижа на том свете. — Я ужасный человек… Ты бы не одобрил, наверное… О. — Она включает радио громче. Низкий голос Adele задумчиво-печально выводит что-то о сбывшихся мечтах. — Тебе бы понравилось… Стриж жив, — поражает Пустельгу простая мысль. И пробка трогается. — В моей голове миллиарды нейронов. Часть из них — под копии тех, кого я знаю: как бы они поступили, что им нравится, как мы сидели вместе… вот где нужен пустой трёп! Часть у меня, часть у других… С погрешностями, неточностями… суб-ек-тив-ным видением… но частично личности скопированы мне, часть меня — другим. Спокойно! Спокойно… Это же… — на светофоре Пустельга смахивает слёзы. — Это… Торрент бессмертия…-
После стоматологии легко-легко. Во дворе школы все та же галька, иссиня-черная, терракотовая, желтоватая, в руки возьмёшь — гла-аденькая — будто специально такую лепили. Слепой блок закрытого бассейна на полянке в битой плитке, как развалины. Отсюда среди оставленного леса видно детский садик — двухэтажный замок с зубцами. Следуя за павлиноглазкой, Пустельга медленно идёт обратно по меловой — до первого дождя — летописи. Пустельга научилась жить без друга и лучшего отражения себя — как без зуба, главное не думать об этом. Особенно трудно это сейчас, когда она в другой стране. В городе его сестры, но ждёт встречи с совсем другими людьми, по делам. Грустный парень в костюме персонажа должен развлекать прохожих, но он умаялся, обаяние не то, его бы кто поддержал. Работа тяжёлая морально — обслуга в неудобном костюме, чужой шкуре, любой пацан может осмеять, а ты — ни-ни… Время идёт, Пустельга смотрит на часы и чем дальше, тем больше чувствует себя этим тружеником уличного… интертейнмента, будто они из одной группы. Ничего не меняется на площади — только она, этот парень… И стрижи. Хочется прогуляться, заглянуть в тень за зданиями у ближайшего сквера, взять воды… Она звонит, нет ответа… — Ч-черт… Но она срывается — пять минуточек — и она на месте. Останавливается, возвращается, объясняет маскоту, что если подойдет вот такая женщина, то сказать это и это. Срывается, возвращается. Деньги. Бедняга, прости. Любая работа стоит денег. И бежит за минералкой. Воду Пустельга так и не взяла. — Стриж! — вырывается раньше, чем она успевает понять — таких много на свете. — Стри-иж! Чёрные волосы торчком, наклон, походка… Нет походки. Остановился. Не он. Нет, не он. Стрижка чуть другая, какой-то высокий. Зачем чужому человеку останавливаться? Позвонить… Да, поворачивается, как к карману… — Ты как, — весело, озорно, по-русски, — узна… А! Люди останавливаются, снимают, кто-то фотографирует на ходу. Подбежал старательный парень в костюме маскота и, видимо, встречающие. — Хватит, Пустельга… Ну, всё хорошо… Ты меня убить хочешь?.. — А потом оживить… — говорит она вместо всех слов, что передумала почти за год, — и ещё раз убить!.. Вечером они сидят в кафе в обществе Макса — счастливого талисмана. — Как ты оказался здесь? Я… переживала. И все наши… — Мне надо было, долгая история. Филин… Ну! Пустельга! Да что ты опять?.. Салфетка оказывается в пальцах, ладонь задерживается: он успокаивает. Извиняется. — Я же звонил два раза в год, это двадцать раз за десять лет! — Смеется неловко. — Невелика потеря, ну… сама подумай… ты бы даже не заметила… Он успокаивает в своем фирменном стиле, и Пустельга начинает улыбаться. — ...Может, к сестре в гости. Пироги! — Спасибо, пирогов я наелась… Слушай, я должна сказать, а то снова забуду… ты мне не простишь… В общем, день рождения у меня не двадцать пятого марта, а двадцать пятого мая… — Н-нет. — Щурится коварно. — Как хочешь, без встречи у сестры не обойдётся… Макс, пойдёшь с нами?.. Макс не понимает, о чем они говорят, но из их рассказов специально для нового друга получается какое-то индийское кино. Ему хорошо здесь с этими непьющими русскими и их почти болливудской историей без драк на кирпичах и танцев. В понедельник он начнет новую жизнь, да. Бросит эту собачью работу и возьмётся за дело. А еще позвонит маме… Много всего можно сделать, начиная с понедельника…-
Пустельга успевает к Луже-озеру до того, как солнца коснётся увядание. Как положено приличному водоёму, лужа в жару обзавелась ряской и привлекает стрекоз. В тёмной воде отражается садовая кротовина. Павлиноглазка села на тропинку по ту сторону, поводит всевидящими крыльями. Уходить тоже надо правильно: не оглядываясь, в обратном порядке. Самосвал уехал, донника нет. Огород с ярко-белой теплицей остается позади. Степь, каналы и зиккураты остаются ждать до следующего раза. Апрель последние годы холодный, с градом, но мальчишки всё так же ловят жуков, стоит тем начать свой короткий лёт. Осталось склеить. Пустельга запретила себе ходить улицами детства.