the 1975 - fallingforyou
я люблю тебя дыма лесками свежими ранами прожженными занавесками джинсами рваными я люблю тебя без памяти сжигая мосты медленно тлея
Луи помнит, с чего началась их история: пустынная дорога, попутный ветер дует в спину и в левый висок, и его волосы в полном хаосе, а на дороге стоит мальчик - кудрявый до невозможности, сжимает между губ сигарету и отчаянно машет рукой. У Лу подержанная машина, взятая напрокат у какого-то странного мужика, похожего на бродягу, а солнце только-только встает, окрашивая небо в молочно-розовый, и он просто не может не остановиться на обочине: мальчишка благодарно кивает в ответ и садится, рассказывая о том, что ему плевать, куда ехать, - Луи плевать тоже, совпадение одно из удивительных, судьбоносных, - и Томлинсон готов подбирать миллион эпитетов красоте черт его лица. ~ На пятый день Гарри целует его губы, как последний раз, с придыханием, со сладостью чешских вишневых садов, - и эти сады явились их метафорой: умирают к осени, - а состав приоткрытых, манящих, розовых (губ, конечно, но глаза тоже подходят - капиляры полопались) - это сплошной сигаретный дым и дешевое вино. Или это портвейн в бутылке из под дешевого вина, черт знает - продавец был похож на Чэ, дилера Луи из Ванкувера, а все, кто похожи на Чэ, не вызывают и капельки доверия. А запах все тот же, неменяющийся: пот, мускус и дерьмовый кофе из автомата на заправке со слишком тесным туалетом для них двоих, и у него перед глазами звёздочки, а руках - счастье с волосами тире расплавленной карамелью и глазами цвета Атлантического океана на глубине два триста метров. И они бегут по трассе босиком, забывая про обочину и разделительные полосы, их машина - уже их, так быстро, правда? - стоит где-то сзади, с дополнительными царапинами, и Луи гонится за Гарри с диким, почти безумным смехом, без цели и какой-либо веской причины. А Стайлс смеется в ответ, спотыкается на ровном месте и летит коленками на раскаленный палящим июньским солнцем асфальт: всё в крови, драные джинсы выглядят так, словно отжили своё пару лет назад. И Луи счастливый в своем страхе - влюбленность в этого ребёнка совершенно точно способна погубить, и Лу хочет сдохнуть от переполняющих его чувств. Тем же вечером, сидя на потрёпанных сидениях из искусственной кожи, Луи мечтает о сексе на пляже, ‘сексе на пляже’ и о длинных ночах в пражской обсерватории, но у него в руках Гарри, укутанный в тёплый клетчатый плед, и он пахнет жженым сахаром и жалуется на боли в разбитом колене - Лу почти его жалко: он оставляет мягкий поцелуй прямо на кровяной корочке в попытке забрать несущественную боль себе, и Гарри давится от невидимой, но чётко осязаемой нежности. ~ На третьей неделе они прожигают занавески в придорожном хостеле, сжигают мосты с реальной жизнью вне границ соединённых штатов (и волосы утюжком, забытом в тумбочке их номера с двухместной кроватью), отключая мешающие телефоны и оставляя их в барадачке, пожалуй, до самого конца. И они надевают одинаковые вязаные шапочки на грязные волосы, потому что вода в мотелях ржавая и пахнет блевотиной и чем-то тухлым, но они всё равно стоят под душем, целуется сладко-сладко, смывают с себя сперму и пот, и лучше бы они пахли потом и спермой, чем тухлой ржавчиной, но им так насрать на это. Ведь сейчас июль, ночное небо до дрожи в коленках звёздное, а в ушах колким гулом отдается звук трассы и стоны Г, когда Луи сжимает руки на руле и на его члене одновременно. Они тратят последние деньги на карточке, потому что те десять булочек из cinnabon в центре штата Миссури действительно жизненно необходимы. Но они запивают их дешёвым пивом на разлив из заправки, и это даже смешно - дорогущая выпечка и пиво с привкусом спирта и чего-то сожженного. И они так чертовки мало кушают, потому что копят деньги на новые парные тату: созвездия козерога и водолея - так глупо и влюбленно, что самим тошно. И эти татуировки будут совершенно дерьмового качества, как и их первые, из разряда таких, которые показываешь детям со словами «глупый был, посмотри, какой ужас (с нежный улыбкой на этот самый ужас: ностальгия теплится на уровне сонной артерии), никогда так не делай, солнце, не повторяй моих ошибок». И дочь, кудрявая дурочка, через добрый десяток лет, приедет из своего первого путешествия и покажет шрамы и некачественные рисунки на коже, заставляя папу глотать слезы, расчесывая якорь, корабль, розу, козерога и одна вторая всех тату (хорошо, что его имя только на сердце клеймом), но сейчас, какие дети? им едва за двадцать, и пусть любовь никакая не вечная - у Луи невеста в Канаде, Элеонор, умница и красавица, стонет под Томми, пока он стонет под мальчиком-цвет-волос-как-шоколад, - но уши закладывает, татуировки штампует и вызывает почти_анорексию из-за нехватки денег. («может насосем на бензин?» и «только если друг у друга»). А в клубе на окраине музыка громкая, и к Гарри все пристают, потому что он танцует лучше всякого профессионального стриптизера, а такие мальчики на расхват - пока девочки трутся о него своими задницами, он смотрит только в глаза Лу, пьющего свой 'секс на пляже': слегка обезумевшие, наполненные жгучим желанием и инстинктом собственника - кинуть их в разные стороны, а его - на горизонтальную поверхность. Но Стайлс продолжает двигать бедрами под биты, обнимая девичьи формы с обеих сторон, - которые ему ни капельки не интересны, - испытывать чужое шаткое терпение и разрывать все рамки приличия. (старый фольксваген поло почти развалился от их без преувеличений животного секса на заднем сидении) ~ Второй месяц встречает их рубашками с оторванными пуговицами (вторая и третья снизу, а четвертая вот-вот), полароидными снимками американской Мертвой Долины трясущимися руками, потому что Лу стоит рядом, прижавшись губами к шее, и оглушает своим дыханием прямо за правым ухом, а его рука на пояснице гладит в альфа-ритме, как в одной из романтических песенок, которые поют Кэти Перри или Шакира, и безумными улыбками после неизменного утреннего дряного кофе из автомата на бензоколонке. Такими улыбками награждают исключительные люди своих палачей перед расстрелом - безумными, обнадеживающими - потому что, их первые совместные татуировки из тату-салона в подвале теряют свою яркость после десятка часов на солнце, а время летит, волосы растут, грязь под ногтями накапливается, и они понимают, что скоро прощаться придется - лето кончается, а в Канаде и Швейцарии разные часовые пояса. Англия плачет за ними проливным дождем, зарядившим на трое суток. Рядом нет моря или песка - Калифорния просто не приняла их в свои объятия, так бывает, - и сейчас ночь, у них перед глазами мелькает шоссе, пересекающее границу Аризоны, а у них ветер в голове и в волосах, окна опущены, а из динамиков орет Фрэнк Синатра о странниках в ночи, и они подпевают, счастливые - песня-то про них, вроде как, - им так хочется верить - а вокруг ни души («я говорил тебе, что шоссе заброшенное» и «нет же, это нормальная дорога, Лу, не еби мне мозг и пой, мне нравится твой голос»), и Луи поет во весь голос, а Г так чертовски сильно влюблен, что почти врезается в ближайший столб - вовремя выруливает под громкий визг и смеется с дикими глазами. А потом они целуются на обочине, занимаются сексом прямо на ледяном и грязном бампере и разговаривают, почти задыхаясь, сидя в одних наспех натянутых трусах на сырой земле: Гарри показывает созвездие Цефея буквально пальцами, но Лу упорно видит только Большую медведицу. Больше нет Луи и Гарри, есть только ЛуииГарри, задыхающиеся от всепоглощающей любви друг к другу, как Йен Кёртис от эпилепсии. ~ И их future такое simple, но ни черта не continuous, и почти становится present'ом - обидно до слез. А их любовь - поезд экспресс, мчащийся без остановок, и вот уже двадцать седьмое августа, - воздух спертый, как после дождя - и они стоят у входа в международный аэропорт Джона Кеннеди, и не решаются зайти вовнутрь. На самом деле, они целуются и плачут, но не осознают, что это - конец их сказки, по ту сторону баррикад рутина, и она заглотит их полностью, не выплюнет. Людям так плевать на двух загоревших и исхудавших мальчиков с глупыми черно-белыми татуировками и огромным количеством полароидных снимков, и им плевать на людей, и скоро регистрация на рейс в Швейцарию, буйные кудри лезут в лицо, и Луи умоляет их не отрезать («ни за что, если ты любишь меня»). А потом начинается спешка - багаж, который ручной кладью, на самом деле, смс из салона, обещания любить. У них друг от друга простуда, грипп, мигрень и оспа - полный комплект, немного неизлечимый, и в голове все еще звучит звонкий смех, а в кармане пустая упаковка от презервативов и на одну пятую полная бутылочка смазки - Г нащупывает её в кармане его потёртой джинсовки, что мала в плечах, и почти плачет снова. А дома ждет пёс, оставленный на Ника - который ему и парнем, и ангелом-утешителем, - и работа. Они не понимают, как можно полюбить за три месяца автостопом по Америке? Ответ прост, как два плюс два, как Луи плюс Гарри: с закрытыми глазами и задержанным дыханием. ~ Луи звонит из Оттавы, рассказывает о том, что Эль и Томми поженились в Вегасе, и его мама просто в бешенстве, а ему плевать как-то: Элеонор всегда была прихотью родителей, а у Лу чувства к кому-то кудрявому с глазами нефритового цвета. И еще что-то о цене квартир в Берне - Гарри перестал слушать на середине: Ник пришел, ему поесть приготовить нужно - он уставший и голодный. Гарри извиняется и бросает трубку, думая о том, что нужно сменить номер: у него другая жизнь началась, а его американская мечта с фанатизмом к белью american apparel обязательно остынет, как грибной дождик при встрече с травой, и переедет в Лондон. Теперь это город закрыт для Гарри - «прости, мама, я оплачу билет к нам в Швейцарию» и «прости, Лу, мы улетаем с Ником в Китай, ты потом прилететь не можешь? а, не можешь, да? билеты не обменные? (и умолять Ника уехать на неделю куда-нибудь подальше секундой после)». Гарри глупый-глупый мальчик, не умеющий комбинировать свои чувства и настоящую жизнь, бьющую под дых - взрослый парень, который уже почти муж, квартира в кредит, бумажной работы навалом, - и может избегать Луи вечно, потому что боится, что вспыхнет снова. Оно ведь вспыхнет - Стайлс знает. ~ Когда они с Ником, сверкая кольцами на пальцах, берут новорожденного мальчика из дома малютки, Гарри отказывается объяснять, почему они называют его Луи, но Ник не дурак: все понимает, но ценит, что Г остается с ним, он ведь тоже не святой - случайные люди в их постели все лето напролет, - и они смогут это пережить, «в богатстве и бедности, в болезни и старости». А Луи пьет арманьяк, обжигающий глотку, в своей квартире рядом с Центральным парком и избегает упоминаний об этом лете любой ценой - раны еще совсем-совсем свежие, кровоточат. (мисс Гримшоу - биологическая дочь Гарри с цветом глаз, как у Луи. И Г понятия не имеет, чем чёрт шутит - или кто знает, может, там шутит и не чёрт)и такое оно прекрасное. наше лето... мы, когда умрем, поселимся в нем, пожалуй