Другая история

"Из всех страстей зависть самая отвратительная. Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги." К. Гельвеций

Проснувшись, Петунья первым делом решила осмотреть дом. Она уже знала, что он принадлежит родителям этого странного чудака в цилиндре, но те из-за соображений безопасности покинули Англию и любезно разрешили использовать дом целях Ордена как — его — там. Феникса, кажется. Снаружи он выглядел вполне прилично и опрятно. Свежевыкрашенные доски и зеленая черепица на крыше смотрелись вполне презентабельно, а позади был разбит небольшой садик. Любой проходящий мимо магл ничего бы не заподозрил, и это место в небольшом маггловском городке было идеальным укрытием. Но кто знает, что скрывается за этим фасадом? Пока что она видела только комнату Дадли и свою с Верноном спальню (которые, к слову, выглядели вполне обыкновенно, что наверняка было делом рук этого Дедалуса, хотевшего непременно произвести хорошее впечатление на своих гостей — маглов), но вчера она была так напугана и измотана, что на исследование своего будущего жилища не хватило сил. При мысли о том, что теперь это ее дом, Петунью передернуло. Если бы ей кто-то хотя бы два года назад сказал, что она будет жить в доме волшебника, она бы выставила этого нахала за дверь и вычеркнула из своей жизни. Подумать только, какие повороты делает судьба. Да, два года назад она совершенно искренне ненавидела и презирала всех волшебников, считая их заносчивыми, высокомерными бездельниками, лезущими не в свои дела выскочками. Уродами. Ненормальными, от которых лучше держаться подальше любому цивилизованному человеку. Петунья не доверяла им. Людям, которые забрали у нее сестру. Когда — то она искренне любила Лили, играла с ней в одни и те же игры, делилась сокровенными тайнами. Они любили ночью забраться с ногами на кровать и, укрывшись одеялом, болтать обо всем на свете. Все изменилось, когда сестре исполнилось одиннадцать, и она познакомилась с этим угрюмым сальноволосым мальчишкой. Вот тогда-то все и разбилось. Она отдалилась от нее, погрузившись в свой сказочный, удивительный мир, куда Петунье не было доступа. Ведь она родилась обычной и не умела превращать чашки в лягушек, а листья — в настоящие цветы. Да, она всегда была некрасивой, а сестрой восхищались все прохожие, да, самые лучшие игрушки всегда доставались ей, ведь Лили была младше. Но они все равно были равны, а теперь сестра была слишком, слишком далеко. На недосягаемой высоте, и Петунье оставалось лишь глядеть снизу вверх да смиренно восхищаться. Да, наверное, Петунья завидовала сестре, но к этому чувству примешивалась еще и злость и обида. Обида за то, что родители говорят только о своей ненаглядной ведьмочке, за разрушенную дружбу. Теперь Лили занимали совсем другие вещи, о да, она стала черствой эгоисткой, которой было плевать на чувства сестры. Иначе разве та прочитала бы не предназначенное для нее письмо? Разве потом, спустя многие годы, позволила бы своему муженьку и его дружку так вести себя на свадьбе Вернона и Петуньи, дне, который должен был стать самым счастливым для неё? Видите ли, тот обиделся за свою ненаглядную Лили, которую Петунья не сделала подружкой невесты, захотев хотя бы на своей собственной свадьбе быть в центре внимания. Предательница. Да, после замужества сестры иногда переписывались, присылали на праздники подарки, например, миссис Дурсль подарила сестре очень симпатичную вазу на Рождество. Петунья знала, что у сестры родился сын, и он всего на месяц младше Дадли. Лили в письмах с обожанием писала, что он очень похож на Джеймса, этого высокомерного вечно лохматого очкарика, который при их немногочисленных встречах всегда пытался задеть и унизить Вернона. Петунья при этих строках брезгливо поморщилась и, скомкав письмо, кинула его в урну. Ведь в глубине души застарелая обида не утихала. И каждое новое письмо, каждое новое упоминание о сестре приносило эту глухую, не меркнущую с годами боль и горечь. Чувства обиженной девочки, чувствующей себя в семье вечно второй, вечно в тени сестры-ведьмы. Чувства девушки, терпящей насмешки друзей Лили над ней и её - таким обыкновенным - Верноном. Петунья на самом деле любила его - такого надежного, такого земного. Чувства женщины, обнаружившей у себя на крыльце ребенка с зелеными глазами. И осознавшей, что сестра даже после гибели умудрилась разрушить её с таким трудом устроенную мирную, спокойную жизнь. Петунья не плакала, узнав о смерти сестры. Лишь сжалось сердце, и она сама не понимала, почему так больно. Ведь она так ненавидела Лили. Но всё-таки любила. И не смогла бросить </i>её</i> сына на улице. Она сделала бы это даже без писем Дамблдора о кровной защите и самом страшном волшебнике современности. Петунья знала, что ничего уже не будет так, как она хотела. Но она поклялась, что сделает всё, чтобы её родной сын, Дадли, никогда не испытал такого чувства неполноценности, второсортности, как она сама. Родной сын будет для неё самым любимым, самым лучшим, самым достойным. Ведь племянник, конечно, пошел по той же дорожке, что и его родители. Конечно, унаследовал эти так называемые «способности». Хотя, если говорить откровенно, мальчик рос послушным, тихим, он ей никогда не доставлял слишком много хлопот, помогал по дому, не перечил. Почти никогда. Петунью до ужаса пугали его магические выбросы, эти всплески стихийной магии, которые она не могла - никогда не могла - обуздать. Она никогда не знала, что этот ребенок выкинет в следующий раз. Отрастит себе за ночь волосы, взлетит на крышу школы, разрушит их собственный дом? Да, иногда ей хотелось сказать ему что-то доброе, пожалеть ребенка, оставшегося без родителей. Но это желание испарялось сразу же, стоило ей взглянуть ему в глаза. Глаза, в которых она видела отражение Лили. И тогда она срывалась на него, вымещая на Гарри всю свою застарелую ненависть, эту детскую обиду, которая не потускнела с годами. А потом в душе корила себя за это, и это презрение привычно выливалось в резкий тон и раздраженные наставления. Она достаточно натерпелась от своего племянника - разрушенная гостиная и скачущая под потолком тетушка Мардж никак не относились к понятию "нормальная жизнь". Нет, Петунья не любила его, мальчишка всегда был живым укором её зависти и мелочности. Её неумению прощать. Живым напоминанием о человеке, которого она хотела забыть. Все изменилось прошлым летом, когда она увидела, как он тащит на себе ее сына, сам едва не падая от усталости. Конечно, тогда она не могла думать ни о чем, кроме состояния Дадли, и не была способна что-то трезво оценивать, обвинив во всем племянника. Но много позже, когда к ней вернулась способность нормально соображать, она вновь перебрала в памяти все, что случилось, и поняла, что если бы не Гарри, вряд ли ее сын сейчас спокойно спал наверху. Нет, она по-прежнему не любила племянника, не могла себя пересилить и отбросить прошлое. Но теперь она чувствовала к нему что-то вроде благодарности, и уже не обращалась с ним так жестко. Теперь она видела в нем не только волшебника и сына своей сестры, она могла разглядеть в нем просто Гарри, человека, спасшего ее сына. Она не могла не заметить, как изменился Дадли после этого случая. Будто все хорошие качества, что дремали в нем, вдруг выплеснулись наружу. Он стал заниматься спортом, даже взялся за учебу. Стал самостоятельнее и…взрослее? При всей своей безграничной любви к сыну, Петунья очень волновалась, что же из него вырастет. К счастью, теперь об этом можно было не волноваться. Может ли такое быть, что это ее племянник приложил к этому руку? Вернон громко храпел, развалившись на своей половине кровати. Стараясь не шуметь, Петунья выскользнула из комнаты и аккуратно прикрыла дверь. Перед ней был небольшой коридор, в конце которого находилась лестница, ведущая на первый этаж. Миссис Дурсль двинулась по нему, по пути заглянув в соседнюю комнату, где, как она помнила, должен был быть Дадли. Он еще спал, раскинув руки и скинув на пол одеяло. Петунья облегченно выдохнула — сын никуда не исчез — и двинулась дальше. Рядом находились еще две спальни, но она не решилась войти. Вдруг эти двое еще спят, не хватало ей их разбудить! Бесшумно прошмыгнув мимо, она спустилась на первый этаж. Заглянула на кухню, заполненную всякими странными приборами и неизвестными продуктами. Побоявшись что-то трогать в этом царстве магии и решив перешагнуть через себя и расспросить обо всем Гестию, Петунья приступила к осмотру гостиной. Перед ней был просторный зал, такой же, как и в любом английском доме, разве что не было телевизора, вообще не было никакой техники, а на журнальном столике лежали странного вида газеты. Петунья наклонилась над ними, и даже не очень удивилась, заметив, что фотографии на них двигаются. Она уже хотела идти дальше, но тут что-то привлекло её внимание. Что-то очень знакомое. О, она знала это лицо, эти пронизывающие синие глаза, эти очки — половинки и длинную седую бороду. Старик, наклонив голову, мягко улыбался ей со снимка. Альбус Дамблдор.