Он запутался. Это видно, как бы он ни старался этого скрыть, напуская на себя решительность, делая совершенно неоправданные выпады, пытаясь завуалировать страх за толстым слоем сарказма. Храбрится. Коннор Уолш храбрится, потому что не хочет казаться слабым в
моих глазах, потому что хочет
заставить меня думать, что он не такой, каким его видят – на самом деле, он сильный, смелый, не боящийся перевозить в своей машине труп, а потом разрубить тот топором, словно мясник, и выбросить, подобно ненужному хламу. Коннор безумный, и хочет, чтобы это казалось чем-то другим.
Иногда он перегибает палку, например, когда подходит к Эннализ и говорит ей в лицо все, что думает, что подкидывало ему его воспаленное сознание за последнее время, и все эти прогнившие мысли высыпаются на нее подобно рою чумных мух, но мисс Киттинг знает, как побороть чуму; Коннор – далеко не чума. Она ставит его на место каждый раз, чеканя стальное «мистер Уолш», и этот
мальчик тут же теряет всю уверенность, которую так холил и лелеял, чтобы потом высказать ей все, о чем думает, чтобы доказать, что он – не пустое место.
Я улыбаюсь одними уголками губ, и опускаю голову как можно ниже, чтобы он не видел этой прорвавшейся совершенно случайно эмоции. Но он видит, конечно, он все видит, и, прежде, чем выйти из кабинета Эннализ, кидает на меня взгляд. В нем плещется и злость, и обида, и страх, и даже вызов. Господь всемогущий, как же этот мальчик запутался.
Он приходит однажды. Мне кажется, что это должна была быть Лорел, и эта ситуация вызывает у меня дежавю: я помню, как девчонка Кастильо приходила ко мне с просьбой вернуть трофей Ашеру, так, чтобы тот не заметил ничего. Она думала, что очень умна – думала, что я не заметил ничего, думала, что я утону в омуте ее глаз и захлебнусь собственным желанием вжиматься своим телом в ее, оставляя грубые засосы-метки по всему телу. Она думала…
– Коннор, – спокойно приветствую я, и в моем голосе нет вопросительной интонации – он сам расскажет мне все. Он готов к этому сейчас, он знает, зачем пришел.
– Фрэнк, – в ответ мне кивает мистер Уолш, и выдерживает мой взгляд.
Мое лицо разрезает ассиметричная улыбка.
– Ты что-то хотел? – спрашиваю я, смотрю на наручные часы, и поднимаю взгляд на молодого юриста, чувствуя, как мышцы наливаются будто свинцом, когда он ведет языком по пересохшим от волнения губам, скользит по моему лицу, взглядом развязывает узел моего галстука, чтобы притянуть за него к себе и впиться в губы поцелуем, влажным и отчаянным, чтобы тереться своим пахом о мой, и рвать пуговицы моей рубашки, исследуя шальными руками и поцелуями-укусами тело; и потом повеситься на этом же галстуке.
Я улыбаюсь и сглатываю, слегка склоняя голову и ожидая ответа на свой вопрос.
– Я знаю, – выдыхает резко он, так, будто его ударили под дых, выбив из легких весь воздух.
Мне хочется смеяться. Громко и истерично. Ну, что, что ты, маленький Коннор, можешь знать? Знать обо мне. С какими еще мыслями и доводами ты приехал сюда, прямо посреди ночи, и почему ты даже не удивлен тому, что я не дома, с очередной девицей, а здесь, в доме Эннализ Киттинг? Ох, Коннор, ничего ты не знаешь.
– Я не уверен, но, – улыбаюсь, слыша, как быстро из его голоса пропадает уверенность, но позволяю продолжить, вопросительно вскинув брови, – я знаю, что ты замешан во всем этом. Делаешь грязную работу, Дельфино? – Коннор дергает уголком губ, и я бы принял это за насмешку, но он нервно сжимает и разжимает пальцы, скользя ими по своим влажным ладоням, и я знаю, что он
боится.
– Интересно, – улыбаюсь я, скрещивая руки на груди, и откладываю очередное дело, человека, о котором в нем говорится, мне нужно будет убрать до рассвета. – Продолжай,
Коннор, – говорю я, лаская его имя на языке, и нам обоим, наверняка, хотелось бы, чтобы вместо имени в моем рту был его член, сочащийся смазкой, и я бы скользил по головке горячим языком, надавливая кончиком на уретру, и мы бы тонули в его сладких стонах, и он сжимал бы тонкими длинными пальцами мои плечи, толкаясь мне в рот. Да, я
позволил бы ему.
– Ребекка, – вновь говорит он, кажется, набираясь уверенности все больше и больше, расправляя плечи, – она же мертва, так? Уэс не ошибался. Этот щенок не ошибался, черт его дери! – и уверенность тает, когда он хватается руками за голову, пропуская пряди каштановых волос через пальцы, – Лайла. – Он выплевывает это имя, подобно змеиному яду, высосанному из укуса. – Почему Сэм? Это был
ты, Фрэнк. Ты убил ее, верно?
Я смотрю на него, понимая, что этот мальчик умнее, чем я себе представлял. Раскрыл ту тайну, которую знали лишь двое – я и мистер Киттинг, гори он в аду. И стоило бы сделать несколько шагов вперед, прижимая этого мальчишку к стене, и сжимать пальцы на его горле до тех пор, пока не раздастся заветный хруст, а тело не обмякнет в моих руках. От воображения о мертвых и пустых глазах чувствую, как к члену приливает кровь, и прочищаю горло, даже не стремясь прикрыть стояк папкой несчастного, чью смерть, кажется, придется немного отсрочить.
– Да, – отвечаю я, вероятно, слишком резко, потому что мой ответ становится неожиданным для Уолша, и тот начинает глотать ртом воздух, подобно выброшенной морской истерикой рыбе, умирающей на сухом берегу. – Да, Коннор. Это я убил Лайлу, – я улыбаюсь, но эта улыбка больше похожа на животный оскал, и Коннор разделяет мое мнение, потому что пятится назад, стоит мне сделать шаг ему навстречу. – Почему ты молчишь? Ты оказался прав, ты сказал мне об этом, единственный из всех. Уэс не стал думать дальше своей драгоценной Ребекки. Ее, кстати, убил не я, – я наигранно надуваю губы, подобно обиженному ребенку. Коннор сглатывает.
Он медленно опускает взгляд, останавливая его на моем пахе, и приоткрывает рот, кажется, не от удивления, а от нехватки кислорода, пытаясь дышать и носом, и ртом одновременно.
– Ты…
– Я, – киваю, и наклоняюсь вперед, стоит мне оказаться достаточно близко к молодому человеку, и я выдыхаю ему куда-то в шею, буквально ощущая, как вся его кожа покрывается мурашками, а по спине, вдоль позвоночника, скатывается капля пота, тающая где-то в области поясницы, впитавшись в рубашку.
– Только тебя нужно бояться в этом доме, – шепчет он, и я чувствую, как мое предплечье сжимает холодная ладонь студента. – Ты управляешь всем, Фрэнк. Не Эннализ, ни кто-то еще, – рука скользит выше, оглаживая крепкие мускулы на моих руках, и я слушаю внимательно, даже, признаться, немного удивленно. – Ты не выполняешь грязную работу. Ты
хочешь, чтобы остальные думали так, – в его голосе поражение, он только что открыл для себя великую и ужасную тайну. – Тебе
нравится…
Я смеюсь. Громко и несдержанно, когда мое горло разрывает хрипом. Он сказал все, о чем молчал даже я. Он сказал, о чем никто не смел и думать. Просто пришел сюда и сказал, потому что он настолько запутался, что даже не понял, что только что натворил, но он знал достаточно, чтобы понимать – он в моей власти. Он
боится меня. И ему это тоже
нравится.
– Заткнись, – шипит вдруг он, и сжимает волосы на моем затылке, впиваясь своими губами в мои, так, будто прокручивал этот момент в голове миллион раз. Он нетерпеливо ведет языком по моим губам, и больно кусает, довольный моим тихим шипением и металлическим привкусом крови на наших губах; его язык с интересом изучает мой рот, ровно до тех пор, пока я не начинаю оглаживать его язык своим, слегка посасывая.
Уолш куда-то падает, и я успеваю подхватить его, прижимая к себе, не прерывая поцелуя, и углубляю его еще сильнее. Кажется, давно пора ввести термин «оттрахал языком рот», потому что это именно то, что я делаю сейчас с Коннором. С этим мальчиком, который медленно приходит в себя, пьянея и трезвея одновременно, цепляясь пальцами за мои плечи, стягивая жилет и хватаясь рукой за галстук. Так, как я и думал. И я рычу ему в губы, прижимаясь давно стоящим членом к его бедру, и слышу тихий стон себе в губы.
– Поворачивайся, – шепчу я, и он даже не спорит, просто отрывается от меня и прижимается к стене, призывно отводя бедра назад. – Хороший мальчик.
– В кармане, – шепчет он, и оборачивается на меня через плечо, и совершенно блядский взгляд этих карих глаз прожигает меня.
Достав из его кармана презерватив, успев его порядком излапать через ткань штанов, утыкаюсь носом ему куда-то в загривок, прикусывая кожу, и вдыхаю его запах.
– А ты хорошо подготовился, – усмехаюсь я, снимая с него штаны, тут же сжимая член рукой, – Сразу видно, чего ты хотел. – Он выстанывает что-то совершенно невнятное, пока я надрачиваю ему, попутно спуская свои брюки вместе с боксерами, и, разорвав зубами квадратик упаковки, раскатываю презерватив по члену. – Надеюсь, ты был снизу недавно, – шепчу я, и Коннор не успевает ничего сказать или спросить, потому что я вхожу в него резко и без всякой подготовки.
Комнату заливают два звука: его крик, сменяющийся скулежом, и мой рычащий гортанный стон – недооценил, этот засранец больше любит быть сверху.
– Какой ты, мать твою, тесный, – выдыхаю я, и скользя рукой ему под рубашку, все же ласково глажу по напряженному животу – в моих же интересах, чтобы он быстрее расслабился.
Начиная постепенно двигаться, я быстро наращиваю темп, и уже скоро Коннор подстраивается под меня, двигая бедрами и выстанывая в такт моим толчкам, поворачиваясь, в надежде получить поцелуй. И он получает его. Влажный и смазанный, горячий, когда я обхватываю его нижнюю губу своими, посасывая, и делаю это слишком усердно, потому, вероятно, у него совсем скоро останутся синяки еще и на губах; и на бедрах, которые я сжимаю слишком сильно, пока вдалбливаюсь в него, заставляя его то стонать, то кричать. Чертов засранец кричит мое имя.
– Фрэнк, – тянет он, и откидывается бедрами назад, сильнее насаживаясь на мой член, – да… Да, черт!
Это длится не долго – мы оба на пределе. Еще несколько грубых и глубоких толчков, и он изливается, крича, кажется, слишком громко, – так, что скоро на меня повесят еще одно убийство, – и сжимается, от чего я кончаю следом, больно кусая его за плечо, и немедленно выхожу из него с тихим хлюпаньем, снимая презерватив и, завязав тот узлом, по какой-то идиотской привычке, одеваюсь.
–
Стокгольмский синдром, – шепчет он, пытаясь устоять на ногах, царапая обои подрагивающими пальцами. – Это когда…
– ...жертва влюбляется в своего насильника, – продолжаю за него я, и Уолш нервно усмехается, взглянув на меня, и все же натягивает на себя нижнее белье и штаны, заправляя рубашку и разводя плечи. Он поправляет волосы и облизывает припухшие губы, а после склоняет голову, смотря прямо на меня:
– Или наоборот, Фрэнк?
Он уходит. Я слышу, как он заводит мотор и отъезжает от дома, пока я все так же, словно завороженный, стою, смотря на стену, к которой минутами ранее прижимал его тело. Мне кажется, что я весь пропах Коннором, мать его, Уолшем.
***
Наутро в моей коллекции будет еще одна папка, избавиться от владельца которой будет, пожалуй, слишком тяжело, даже для меня; я понимаю это, когда дом снова заполняется студентами, и когда в гостиную проходит, чуть прихрамывая, Уолш, и усмехается на вопрос о том, что «ночь не прошла даром, а?», и когда он поднимает на меня взгляд, ассиметрично улыбнувшись. И я бы просто забыл про это, если бы внизу живота предательски не заныло, а идиотская улыбка не полезла бы на лицо. Забыл бы, если бы не получил в обед одну чертову смс:
Как же ты запутался, Фрэнк Дельфино.
CW
