Леопарды Танзании

- Уровень агрессии у тебя уж больно высокий, - сказал под конец психиатр. – Впрочем неудивительно, учитывая, что стряслось с твоей матерью. - Полагаете? – бесцветным голосом переспросил Томаш. «Его мать изнасиловали и убили у него на глазах», - этот шепоток за спиной преследовал его всю жизнь, доводя временами до исступления. - Думаю, твои гомосексуальные наклонности растут оттуда же, - присовокупил мозгоправ. – Подсознательно ты считаешь, что влечение к женщине губит ее, и потому предпочитаешь мужчин. На этот раз Томаш промолчал. Психиатр выглядел потрёпанным незлым мужиком, но за пластиковым окном его кабинета виднелись другие окна – забранные решётками проёмы второго корпуса психиатрического центра, от одного вида которого у Томаша во рту появлялся привкус металла. Поэтому он сделал, как обычно: вышел из тела и, притаившись чуть позади, стал зорко следить, чтобы напряжённо застывшая на стуле кукла не сболтнула лишнего. Не вздумала заявить, что хоть его и тянет глазеть на парней в раздевалке, большинство из этих ублюдков он не задумываясь сжег бы напалмом. И то, что случилось с его матерью, тут ни при чём. Ведь тогда ему был всего год, и он ничего не запомнил. Совсем. По правде, первые годы в доме ребёнка тоже куда-то выпали из памяти. Он будто сразу начал жить в интернате – сером здании на окраине серого города под серым небом. По ночам в спальне мальчиков ребята постарше перебирали стати «баб», девочек из спальни напротив, и травили байки о гробе на колёсиках и крадущемся по подворотням маньяке. Но тогда о настоящем маньяке ещё слыхом не слыхивали, а по подворотням шныряли разве что кошки. Одна из них – безымянная оборванка с круглой башкой и грязно-белой манишкой – приходила подворовывать из мусорки на заднем дворе интерната, вздрагивая при каждом шорохе и чуть что бросаясь наутёк. Наверно, поэтому Томаш и приметил это существо, ещё более маленькое и бессильное против огромного мира, чем он сам. Вначале оставлял ей объедки, припрятанные с ужина, а когда та привыкла к нему, брал на руки и неловко гладил. Так они и сидели в обнимку позади груды ящиков. Кошка, наевшись, тихонько тарахтела, прижимаясь к нему тёплым шерстистым боком, и серое небо над головой на время становилось не таким серым. Но однажды кошка не пришла. Томаш прождал её весь день, но та так и не появилась. Наутро, в тоске околачиваясь на заднем дворе, он услышал, как в разговоре с дворником возмущается вышедшая выплеснуть помои повариха: «Куды только коммунальщики смотрют?! Бродячих псин развелось как нерезаных! Да злющие такие, что ходить боязно. Вчерась у меня на глазах овчаркина помесь кошку разорвала». Сердце у Томаша ёкнуло. «Кошку? – переспросил он, подойдя ближе. – С белой грудкой?» Повариха взглянула на него с жалостью. «Да ты всё играл с ней, верно?.. – Она помолчала. – Ну, пойдём, я тебя чаем с конфетами напою». На интернатской кухне было тепло и грязно. Пока Томаш отхлёбывал безвкусный чай, повариха раскатывала тесто для пельменей. По полу пробежал таракан. За окном брехали собаки. В этом мире и было-то из хорошего только маленький меховой комок, а теперь и того нет. Допив чай, Томаш выскользнул за дверь, незаметно прихватив со стола нож. Широкий кухонный нож с чёрной пластиковой рукоятью. Тельце своей подружки Томаш нашёл в палисаднике, там же и похоронил, выкопав могилу ножом. На белой манишке запеклась кровь, а на мордочке застыл страдальческий оскал. Гнев и тоска боролись в Томаше с ужасом. Неужели он тоже умрёт? С другой стороны, жить так незачем. Идя к гаражам, за которыми надрывалась свора, он думал, что не вернётся оттуда живым. Но когда нож легко, будто в масло, вошёл в бок крупной псины с овчарьим раскрасом, злобный лай тотчас перешёл в визг, а стая порскнула в стороны. Потребовалось ещё два удара, и пёс успел порвать ему руку. Но когда тварь затихла, Томаш, дрожащий и залитый своей и чужой кровью, испытал небывалый прилив сил. Подруга его была отомщена. Пусть он остался совсем один, но больше не был беззащитным, у него были силы творить в этом злом мире справедливость. Руку ему зашили, а про то, что он сделал, так никто и не узнал. В последующие годы Томаш взял под своё шефство всех окрестных кошек – подкармливал, делал им на зиму домики из картонок. Но близко больше ни с кем не сдружился. Собак же – бродячих, а иногда и домашних, которых придурки-хозяева выпускали бегать одних, - наловчился убивать с одного удара, разжившись настоящим охотничьим ножом. Туши под покровом темноты оттаскивал подальше в лес, чтобы колотые раны не привлекли ненужного внимания. Убивал, впрочем, не всех без разбору, а только самых злобных, которые осмеливались разевать пасть на его кошек. Кошки плодились и процветали, а для Томаша «казни», как он это называл, стали чем-то вроде отдушины. Порешил тварь – и месяц-другой можно жить, пока в груди снова не начнёт нарастать глухое беспокойство, требуя восстановить попранное равновесие мира. Томаш соблюдал осторожность, но со временем скрываться стало трудней. Глухая некогда окраина покрылась бетонными новостройками, а часть леса вырубили под дорогие коттеджи. Людишки теперь шныряли повсюду. Однажды чокнутая тётка с такой же чокнутой таксой на поводке застукала его прямо над зарезанной тушей. Заявившись к директору интерната, собачники устроили скандал до небес. Вот тогда-то директор, припомнив и другие странности Томаша, отправил его на психиатрическую экспертизу. - Тебе шестнадцать. Сложный период. – Похоже, мозгоправ действительно ему сочувствовал. – Гормоны, выбор профессии, тут до срывов недалеко. Ведь та животинка печальный эпизод? - Первый и последний, - заверил его Томаш, верно поняв подтекст. Сорок девятый, ага. - Кем быть-то думаешь? - Всех девочек отправят учиться на поварих, мальчиков – на автомехаников, - пожал он плечами. - Любишь автомобили? - Ещё как, - соврал он. - Ну ладно. – Психиатр принялся что-то строчить. – Подожди в вестибюле, пока за тобой приедут. Один не возвращайся. А то у вас там вроде маньяк объявился. «Он нападает только на женщин», - хотел сказать Томаш, но промолчал, разобрав вверх ногами, что тот написал: «Шизоидная психопатия». Что подумал о результатах экспертизы директор, Томаш так и не узнал, но среди сверстников его авторитет взлетел до небес. Психиатрическая экспертиза, не абы что! Томаш казался окружающим странным, и знал об этом. Его давно бы травили, если бы не боялись. Можно было бы сказать, что всё потянулось по-прежнему, но это было не так. Они доучивались в интернате последний год. Волглая зима сменилась такой же сырой весной. Мелькнет серое лето в каком-нибудь дурацком лагере – и здравствуй, пэтэу и общага. По ночам парни в спальне смаковали, какие пьянки и оргии будут закатывать, вырвавшись в самостоятельную жизнь. Томаш слушал молча, наливаясь тоской и злобой. Его жизнь тут-то была не сахар, а дальше будет только хуже. Его преследовали мутные тяжёлые сны. Днём, безбожно прогуливая уроки, он бродил по окрестностям, от одной кошачьей «точки» к другой, – подкармливал, гладил, водя ладонью по тёплым, мохнатым кошачьим лбам. Помогало, но ненадолго. Мысли всё чаще обращались к ножу, который он предусмотрительно спрятал на интернатском чердаке. Удерживало воспоминание о здании с решётками на окнах, да и случая не представлялось: местные шавки вели себя тише воды, ниже травы. Но струна внутри натягивалась всё туже и с треском лопнула, когда погибла Чебурашка. Ласковая трехцветная чёрно-бело-рыжая кошка обычно паслась у продуктового магазинчика. В последнее время она ходила пузатой, и Томаш старался почаще её проведывать. Не уберёг. - Бедняжка, - вздохнула продавщица Нюра, ткнув на закрытую коробку из-под макарон – картонный гробик. Нюра подкармливали кошку, а иногда и Томаша, которому почему-то благоволила. – Не знаю, что делать. Закопать или в мусорку выбросить, что ей теперь… - Я похороню, - без выражения сказал Томаш. – Как это случилось? - Заезжал намедни мужик. Сам, значит, вышел, а следом из машины собака шасть! Ротвейлер, без поводка. Как Чебурашке было убежать с таким-то брюхом? Мужик собаку обратно загнал, но дело-то сделано. Покачал головой да и уехал. - Что за мужик? - Бог его знает. Из коттеджей, на серебристой иномарке с леопёрдом на заднем стекле. – Нюра помолчала, а затем с ненавистью произнесла: - Ездят тут на драндулетах, а ты ходи на своих двоих да боись. Слыхал, ещё одну девчонку снасильничали и придушили? Говорят, совсем молоденькая была… У Томаша вдруг ни с того ни сего потемнело в глазах, застучала в висках кровь, и спёрло дыхание. Отдышавшись, он пошёл хоронить кошку, думая только о том, как отыскать богатенького мудака и добраться до его псины. Дело было вполне решаемое. Стройка на расчищенном участке леса велась активно, но заселённых коттеджей было ещё не так много. Да и наклейка с леопардом примета броская. Так и вышло. Леопард, угу. Парень с автомойки покивал головой. Иногда заезжает. Платит щедро, но какой-то он странный. Киборг, ей-богу. Живёт вроде один, во-о-он там. «Во-о-он там» оказалось одноэтажным коттеджем за высокой кирпичной стеной, стоявшим наособицу. Удачно, подумал Томаш, прикидывая план. Затягивать было уже невмоготу. Поэтому спозаранку он заявился на место и, схоронившись за бетонными блоками, принялся выжидать. Про мужика он так толком ничего и не выведал, но рассчитывал, что тот, как и большинство обитателей коттеджей, с утра свалит на работу в центр. Так и вышло. Отъехала в сторону автоматическая дверь, и серебристая иномарка с тонированными стёклами и ярко-жёлтым пятном на заднем окне скрылась за поворотом. За высоким забором пару раз гавкнула тварь – явно во дворе, а не в доме. Ещё одна удача. Недрогнувшей рукой Томаш проверил в тайном кармане нож. Вершить «казнь» в таких непростых условиях ему ещё не приходилось, но он не сомневался, что справится. Внутри кипела тёмная сила, выметая хандру и тоскливое раздражение последних месяцев. По дороге между коттеджами то и дело шаркали машины. Дождавшись, когда одна проехала мимо, а гул другой только начал зарождаться за поворотом, Томаш выскочил из своего убежища и рванул вперёд. Подпрыгнув, схватился за торчащие поверх кирпичной стены металлические штыри и плавным сильным движением подтянулся. Псина уже с лаем бесновалась внизу. В ошейнике, на длинной цепи. Томаш швырнул в сторону заранее припасённую дохлую ворону. Пахнущий кровью предмет отвлёк собаку лишь на пару мгновений, но Томашу их хватило, чтобы спрыгнуть и, вздёрнув псину вытянутой рукой за ошейник, мощным ударом вонзить ей нож прямо в сердце. Всё было кончено. Он вытер лезвие о чёрный с рыжевато-коричневыми подпалинами бок и выпрямился, переводя дыхание. Спи спокойно, Чебурашка. Томаш обвёл взглядом двор. Похоже, коттедж ещё достраивался, потому что там и сям валялись строительные материалы. Тем проще перебраться обратно. Но перебраться он не успел. Заскрежетала металлическая дверь, и внутрь скользнул серебристый автомобиль. Томаш застыл над трупом собаки с ножом в руке. Из машины выпрыгнул высокий мужчина в джинсах и тёмной рубашке. На пассажирском месте виднелись пакеты из магазина. Вот чёрт! Томаш бросился наутёк, рассчитывая проскочить в ворота и удрать. Но не успел он сделать пары шагов, как его схватили за шиворот и впечатали головой в капот. Томаш едва успел выставить руки, чудом не выколов себе глаз. Мужик был быстрый, слишком быстрый. Его сбили на землю, и нога в глянцево-чёрном ботинке наступила ему на ладонь, выбивая нож. Томаш не сдержал вскрика, но тотчас захрипел, получив пинок в живот. Скорчившись пополам от боли, он понял: на этот раз удача не на его стороне. Будто этого было мало, ему сжали горло, выдавливая остатки воздуха, и куда-то поволокли, немилосердно ударяя о косяки и пороги, а затем швырнули на покрытый чёрной кожей диван. Мучительно кашляя, Томаш приподнялся на локтях. Он находился в комнате вроде гостиной. Мужчина стоял у стола и, не глядя на него, чистил салфеткой руки. Высокий, поджарый. С коротко стрижеными волосами песочного цвета. Томаш вдруг осознал, что до сих пор мужик не произнёс ни слова, даже не обматерил его, и ощутил холодок. Кто это, блин, такой?! Комната была полупустой – то ли ещё необставленная, то ли спартанская. Лишь на стене привлекала взгляд большая, размером с плакат фотография леопарда на фоне саванны. Мужик вдруг повернулся, и Томаш вздрогнул: глаза у него были точь-в-точь, как у хищной кошки на фото: светло-карие до золотой желтизны и безжалостные. - Дом на сигнализации, - невыразительным голосом произнёс тот. – Грабить, как видишь, особо нечего. На что ты рассчитывал? - Я не собирался вас грабить, - прохрипел Томаш. Он наконец понял, во что влип. Покушение на грабёж – это не зарезанный кабысдох. - Ты не успел этого сделать. Но проникновение на частную территорию, уничтожение чужого имущества, то есть собаки, и угроза оружием налицо. - Я вам не угрожал! - Можно и так сказать, но не в том смысле, какой ты вкладываешь, - усмехнулся мужчина. – Но мою собаку ты всё же убил. Выпрямившись, Томаш сел на диване и подобрался. Дурной туман в голове поредел, и он был готов к новой схватке – и побегу. На этот раз застигнут врасплох не его, а он. - Только не говорите, что сильно горюете об «имуществе», - процедил Томаш, выбирая момент для нападения. - Не сильно. Оказалась плоховато обучена, и всё же я заплатил за неё столько, сколько ты за всю свою жизнь не видел. – Мужчина окинул его взглядом жёлтых глаз. – Обноски с чужого плеча и блеск классовой ненависти во взгляде. Интернатский, угадал? – Томаш был уверен, что на лице у него не дрогнул ни один мускул, но мужчина кивнул так, будто получил подтверждение. – Меня предупреждали об этом сомнительном соседстве. У Томаша из тела будто вынули кости. Борьба больше не имела смысла, его всё равно вычислят. Он вспомнил решётки на окнах и похолодел. Неужели это было предчувствие? Вот, что его ждёт? - Не убивайся так. Несовершеннолетним больше десяти лет не дают. - Я… - Томаш не нашёл слов, чтобы огрызнуться. - Ты похож на пойманного кота, - проговорил мужчина. - Ободранного и помоечного, но всё же породистого. Даже не сами слова, но какой-то непонятный тон, которым они были сказаны, заставил Томаша поднять взгляд. Мужик сидел на пустом столе и смотрел на него в упор, небрежно поигрывая сотовым телефоном. - Чего ждёте? Звоните в полицию, и покончим с этим. - Я не хочу вмешивать полицию, - вдруг сказал мужчина. – Я сделаю это, если не будет другого выхода, но предпочёл бы обойтись. Но отпускать тебя просто так тоже не собираюсь. Ты убил мою собаку. Не считая денег, мне на неё насрать, но обычно люди любят своих собак, и ты, наверняка, думал, что и я тоже. Мне не нравятся те, кто убивает тех, кого я люблю. Вздрогнув, Томаш посмотрел на него с удивлением. Мужчина вращал в руке телефон. Побрасывал и тотчас, не глядя, ловил безошибочным, точным движением. Когда он чуть наклонился вперёд, потянуло каким-то странным сухим запахом. - Чего вы хотите? - Тебе нужно наказание, а мне – компенсация. - У меня ничего нет. - У тебя есть твоё тело. Довольно лакомое. - Что?!.. Мужик коротко рассмеялся. - Не делай вид, будто не понял. Выбор за тобой: десять лет… - Перестав играться с телефоном, он сунул Томашу под нос экран с набранным номером полиции: - … или десять минут. – Он с силой воткнул продолговатый корпус в середину раскрытой ладони. Томаш лишился речи, ощущая, как колотится в груди сердце. Ему полагалось возмутиться и обозвать того извращенцем, но что положено делать, когда ты сам «извращенец»? - Обещаю обойтись без увечий, - сказал мужчина, внимательно за ним наблюдая. Томаш не ответил, пребывая в полном отчаянии и в то же время – за тысячу километров отсюда. С отстранённой ясностью он вдруг понял, что подобным сухим ароматом, что витал в комнате, пахнет трава, высушенная таким жарким солнцем, как в саванне на фотографии, и что этот запах принадлежит незнакомцу. Окна с решётками, псины и кошки, сухой дух – всё смешалось. Молчание затягивалось, само становясь ответом. - Я знал, что ты согласишься, - усмехнулся мужчина. Спрыгнув со стола, он зачем-то порылся в ящике - и вдруг накинулся на Томаша. Скорей рефлекторно, чем намеренно тот принялся было отбиваться, но был в считанные мгновения смят и скручен. Его запястья и щиколотки оказались прочно стянуты джутовой верёвкой. - Какого чёрта?! - Чтобы у тебя не было искушения выкинуть какой-нибудь фокус, - ответил мужчина бесстрастным голосом. - После развяжу. Сейчас вернусь. – Он вышел, хлопнув дверью. В наступившей тишине за окном приблизился и удалился гул автомобиля. Нормальная жизнь шла своим чередом, и с Томаша будто спала пелена. Что он натворил?! На что подписался? Он забился в путах, но без толку. Мужик явно знал своё дело, в чём бы то ни заключалось. Томаш затих, чувствуя, как на него снова нисходит спокойствие, но уже более осознанное. Он сражался и проиграл. Противнику, чьей силе отдал бы должное, если б сам не стал её жертвой. Остаётся только принять последствия. В конце концов, он давно втайне горел узнать – каково это. Так для кого себя беречь? Почему бы не с этим желтоглазым психом, если это избавит его от тюрьмы? - Далеко собрался? – поинтересовался, вернувшись, мужчина. Пытаясь освободиться, Томаш свалился с дивана. Мужчина подхватил его и, возвратив на место, перевернул на живот. Без дальних разговоров задрал ему свитер и майку до плеч, а затем одним движением спустил джинсы вместе с бельём до самых связанных щиколоток. Обнажившихся ягодиц коснулось что-то склизкое. Томаш по привычке хотел было выйти из тела и, отвернувшись, переждать в стороне, но почему-то медлил, прислушиваясь к бесцеремонным прикосновениям жёстких пальцев. - Я думал, ты будешь бесноваться во всю ивановскую. Или невпервой под мужика ложиться? - Пошёл на хрен, - прошипел Томаш. - Ошибаешься. Раздался липкий звук, и Томаш понял, что мужик натянул резинку. Затем тот опустился на него так беззастенчиво, будто Томаш был частью дивана, и придавил всем своим немалым весом, заставив Томаша жадно втянуть пахнущий сухой травой воздух, что теперь полностью его обволакивал. Мужчина не раздевался, и жёсткая ткань его джинсов и накрахмаленной рубашки царапала голую кожу, но самое поганое, что между ягодиц вдавился горячий бугор. Томашу снова ужасно захотелось оставить своё нагое, беззащитное тело, погребённое под весом незнакомца, и отойти в сторону, но что-то опять его удержало. Может быть, запах сухих трав. - Так что же? Тебя уже трахали? – Мужчина, крепко обхватив его локтем за шею, пристраивался на Томаше поудобней. - Нет. - Замечательно. Люблю быть первым, да и педагогический эффект будет сильней. Поехали. С этими словами мужик вошёл в него. Почему-то Томаш был убеждён, что нарушение границ его тела потребует немало времени и усилий, но всё произошло очень быстро и очень больно. Мощно сократились мышцы живота и бёдер придавившего его сверху мужчины, и его член, протолкнувшись сквозь тело Томаша, оказался где-то глубоко, запульсировав внутри. От резкой боли на глаза навернулись слёзы. Казалось, если раздвинуть ноги, распирающая боль немного ослабнет, но ноги были связаны, и Томашу оставалось только загнанно дышать. Он понял, что упустил момент отойти в сторону: его дар пропал, теперь он был буквально пришпилен к собственному телу, вынужденный переживать всё, что то претерпевало. Свободный от боли уголок сознания не мог не отметить тот поразительный факт, что впервые в своей жизни Томаш соприкасался с другим человеком всей поверхностью тела. Более того, этот человек находился внутри него самого, будто обособленность Томаша от внешнего мира оказалась самообманом. - Не смей… вламываться в мой дом… портить мои вещи… угрожать мне. Держись от меня подальше, котёночек… но только после того, как я тебя поимею… - С каждой фразой мужик вбивался в него, входил и выходил, что было ещё более мучительно, чем первое проникновение. Смысл слов терялся за грохотом крови в висках, но Томаша поразил его голос, который изменился до неузнаваемости, из ровного и бесстрастного став гортанным и низким. Пусть мужик победил его и теперь нещадно овладевал, сам он тоже при этом раскрылся, показывая другого себя. Это открытие окончательно примирило Томаша с происходящим. Как бы ни была резка боль, он уже понял, что в силах её вынести. Десять минут так десять минут. Мужчина больше не произносил ни слова и просто двигался – на нём и в нём. Сверху гнела тяжесть, в горло вдавливались каменные мышцы чужого предплечья, тоже едва заметно ритмично сокращаясь, а сбоку шею Томаша то и дело задевало чужое горячее дыхание. После первых рваных движений толчки стали неспешными и такими размеренными, будто мужик слышал перестук невидимого метронома. Это продолжалось и продолжалось, хотя умом Томаш понимал, что прошла от силы пара минут. Спустя ещё немного времени он почувствовал, что боль чуть притупилась, и вдруг заметил, что пальцы его связанных рук непроизвольно растопыриваются, когда мужик входит в него, и сжимаются, когда тот выходит. И тут он осознал, что тоже стал слышать стук метронома. Нет, боль никуда не делась, и никаких приятных ощущений он не испытывал, но его дыхание, стук сердца, гул крови в висках, подрагивания рук и раскачивание тела сошлись в едином ритме. Парни в интернате, бахвалясь, называли это действо «скачкой», и сейчас Томаш на своей шкуре понял, как они были правы. Его взнуздал, оседлал и подчинил своей воле всадник, который теперь, не давая ему ни уйти в сторону, ни укрыться в себе, гнал и гнал его вперёд, к какой-то цели, которая и самому Томашу вдруг стала не чужой. Поражённый этим ощущением, он вскинул голову. Со стены напротив прямо на него смотрел леопард. В сером свете дня, что наполнял комнату, очертания африканской саванны проступали небывало ярко, будто окно в другой мир. Синее знойное небо, плоские кроны акаций на горизонте, жёлтая сухая трава. И посреди неё леопард, что глядел спокойными золотыми глазами на Томаша, и на того, кто пришпоривал его в этой скачке, на них обоих, словно ждал их к себе в гости как братьев. Что-то росло и ширилось, наливалось, рвалось вверх, и метроном уже звучал не снаружи, а внутри, теперь Томаш сам был воплощением ритма, что стирал различие между победителем и проигравшим, сознанием и телом, миром и ним, не оставляя ни единой мысли, только… Отлепившись от него, мужчина надсадно крякнул. Затем привстал и, схватив Томаша за бёдра, принялся зло и рвано в него вбиваться, сломав мерный ритм метронома. Боль вернулась, в глазах потемнело, и хотя Томаш всё так же таращился прямо на саванну, он больше ничего не видел. Мужик долбил и долбил его мощными ударами таза, будто таранил. Немыслимо, чтобы такую боль причинял обычный орган из плоти и крови. Томаш попытался хоть как-то уклониться от мучительных вторжений, но не смог, и ему пришлось вытерпеть всё до конца. Когда всё завершилось каким-то упругим выплеском внутри, мужчина ещё пару мгновений полежал, тяжело дыша. Затем встал с Томаша и, подойдя к мусорной корзине у стола, выкинул презерватив. - Ну что, живой? – спросил он Томаша. Не дождавшись ответа, подошёл и рывком перевернул его на спину. Полунапряжённый член Томаша едва заметно дрогнул. - В порядке, спрашиваю? - Где вы купили этот постер? – вместо ответа просипел Томаш, кивнув на фотографию с леопардом. - Нигде, - после паузы сказал мужчина. – Мне подарил его друг. Он сделал этот снимок в Танзании, в Серенгети. Судя по праздному любопытству, ты цел и невредим. - Развяжите меня. Мужик достал его собственный нож и точным движением разрезал путы, а потом убрал нож в стол, показывая, что обратно Томаш его не получит. Очень медленно и осторожно Томаш сел. Распирающая боль в глубине тела была всё ещё такой сильной, будто член из него так и не вынули. - Мы квиты, - сказал мужчина. – Я получил свою компенсацию, а ты – экзекуцию. Надеюсь, она убедит тебя найти более законный способ обогащения. Ничего не ответив, Томаш поднялся на ноги. Кожу покрывал высыхающий на прохладном воздухе пот, а ягодицы склеивала смазка, которая теперь подтёками заструилась по внутренней поверхности бёдер. Поборов брезгливость, он оправил свитер и натянул штаны и только потом, посмотрев в бесстрастные жёлтые глаза, произнёс: - Я сказал правду. Я не собирался вас грабить. Я хотел казнить псину, и я это сделал. - Казнить?.. - Она убила кошку, о которой я заботился. Все кошки в округе находятся под моей защитой. Так что если вы решите завести себе новую тварь, и она кого-нибудь из них убьёт, то я и её казню. И у вас больше не выйдет меня схватить. Томаш ждал насмешек, кручения пальцем у виска или обвинений в живодёрстве, но мужик только долго смотрел на него своими странными леопардовыми глазами, а потом сказал: - Если хочешь, можешь перед уходом принять душ. В выложенной плиткой ванной пахло чем-то цитрусовым. Томаш с наслаждением снова содрал с себя одежду, но прежде чем залезть в душевую кабину, бросил взгляд в висевшее на стене большое зеркало. Красные пятна на бледной коже его тела отмечали места, где мужик его связывал или держал. Встав к зеркалу спиной, Томаш очень медленно обернулся через плечо. Ягодицы горели малиновым цветом, будто его выпороли. Что ж, можно и так сказать. В это мгновение член его, налившись, скакнул вверх, точно живой. В растерянности Томаш схватился за него и, сделав всего пару движений, мощно кончил, заляпав стену. Когда Томаш вышел из ванной, мужика нигде не было видно, но стоило хлопнуть дверью, как откуда-то со стороны выхода донёсся приказ: - Сюда! Томаш поковылял по коридору. Он миновал гостиную, где на диване всё ещё валялись обрывки верёвки, а затем какую-то полуприкрытую дверь, куда, повинуясь порыву, сунул нос. Похоже, это был кабинет. Такой же аскетический, как и гостиная. Стол с компьютером, стеллажи с папками, а прямо на полу лежала огромная топографическая карта с непонятными красными значками. - Давай пошевеливайся. Автомобиль, брошенный посреди двора, исчез. Труп собаки прикрывала чёрная полиэтиленовая плёнка. Мужчина хмурился и, явно уже думая о чём-то своём, открыл небольшую калитку в металлических воротах и вытолкал Томаша на улицу, не сказав напоследок ни слова. Лязгнул засов, и в голове у Томаша тоже что-то щёлкнуло: карта, которую он увидел в кабинете, была картой предместья с новостройками, коттеджами и большим зелёным пятном лесопарка. В последующие дни внешняя жизнь Томаша текла как обычно – он тупил на уроках, отмалчивался в компании и дозором обходил своих кошек. Гнездившаяся в глубине тела тянущая боль медленно вытекала и на третий день совсем исчезла, будто ничего и не было. Но он понимал, что с ним творится что-то непонятное. В зависимости от точки зрения случившиеся можно было бы счесть или изнасилованием, или его первым гей-сексом. Как ни крути, событие нерядовое, а он – не чувствовал ничего: ни гнева, ни стыда, ни даже какого-нибудь извращённого удовлетворения. И в то же время не мог перестать думать об этом. Прокручивал воспоминание как фильм, смотря его отстранённо, но раз за разом. К дому странного мужика он больше не совался, но постарался вызнать о том всё, что возможно, заводя разговоры с местным работным людом, обслуживавшим коттеджи, и используя в качестве затравки возмущение из-за погибшей кошки. Усилия его увенчались относительным успехом. Во-первых, он узнал, что мужика зовут Морган. Так себе имечко, но у Томаша самого было не лучше. Во-вторых, работал тот то ли программистом, то ли кем-то ещё в этом роде, не отлучаясь надолго из дома (на этом-то Томаш и погорел). «Кажись, фрялансер он, - ответствовал Томашу местный алкаш, подвизавшийся на автозаправке. – Но вечерясь я его в лесопарке часто вижу, бегает он там, вишь ты». Программер… Почему-то это совсем не вязалось с образом этого самого Моргана, что вызвало у Томаша глухое раздражение и тревогу. Но тогда у него ещё было мало данных, чтобы ухватить мысль за хвост, и та потерялась на время, чтобы затем оформиться и потрясти его до основания. Меж тем жизнь шла своим чередом. Весна выдалась небывало затяжной: деревья стояли голыми скелетами, лишь на майские наконец выпустив слабые серые листочки. В конце месяца интернатские принялись группами разъезжаться по лагерям, которые Томаш ненавидел лютой ненавистью, но всегда скрепя сердце подчинялся. В этот же раз упёрся рогом – не поеду и всё. Директор, побившись с ним, пожал плечами: - Ладно, ты уже отрезанный ломоть, так что оставайся. Будешь помогать по хозяйству, да и вообще лишний парень здесь не помешает, а то маньяк этот… О маньяке уже с испугом судачило всё предместье. Если самые первые убийства ещё можно было списать на случайных отморозков, то теперь стало окончательно ясно, что на окраине города орудует маньяк. Почерк всегда был один и тот же: он нападал под покровом темноты и только на женщин, придушивал верёвкой, насиловал, а затем уже душил насмерть. Последнее убийство – возвращавшейся с поздней пары студентки – случилось неподалёку от интерната, и к ним в поисках возможных свидетелей нагрянули полицейские. Пересудов о маньяке Томаш на дух не переносил. Головой он, конечно, сочувствовал жертвам, но эмоций это никаких не вызывало. Вот только тело реагировало как-то странно. Стоило речи зайти о новом убийстве, как Томаша начинало буквально выворачивать наизнанку. Казалось, по мышцам и сухожилиям его бегут полчища чёрных тараканов, и ему хотелось рвать на себе кожу и орать в голос. Он сбегал подальше от толков о маньяке, и всё тотчас приходило в норму. Но от полицаев удрать не вышло. Их всех собрали в актовом зале, и молоденький лейтенант принялся втирать о правилах безопасности, о том, что надо обращать внимание на подозрительных личностей, и под конец сказал: - Если кто-то что-то видел, подойдите ко мне. Ведь совсем рядом с вами дело было, в лесопарке. Наверняка, мальчики там регулярно здоровье поправляют… - Поймав делано-шокированный взгляд директора, лейтенант извернулся: - В смысле бегают для здоровья. Именно тогда Томаша и осенило. Только что он сидел без единой мысли в голове, расчёсывая себе руки, а затем у него будто потрясли калейдоскопом перед глазами и показали готовый узор. Бойцовские навыки, верёвки в ящике стола, подробная карта предместья с флажками-трофеями, поздние пробежки, но главное эта хищность, которую он почуял в Моргане, потому что сам был таким же. Но Томаш казнил собак-убийц, измывавшихся над слабыми кошками, а Морган сам был убийцей. Никакой он не леопард, как помстилось Томашу, а самая настоящая псина. Двуногая псина в человечьем обличье, мучающая и убивающая женщин. В первый момент Томаш испытал страшное и совершенно непонятное разочарование, будто, сам того не ведая, возлагал на Моргана какую-то огромную надежду, а тот её испохабил. А затем – такую же страшную, до черноты в глазах ярость. Томаш не просто отошёл по обыкновению в сторону, а парил где-то под самым потолком, с отвращением разглядывая своё тело, осквернённое тварью, которая не имела права жить ни единой минуты, но вместо того, чтобы быть казнённой, отнимала одну невинную жизнь за другой. - Я ничего не знаю, - выдавил он в ответ на вопрос милиционера, когда до него дошёл черёд. Он не сомневался в истинности своего прозрения, но сказать ему и правда было нечего. Даже если бы, поставив самого себя по удар, он поведал о том, что случилось в доме из белого кирпича, на кожаном чёрном диване, это бы ровным счетом ничего не доказывало. Поэтому Томаш промолчал. Но в лагерь тоже не поехал. Надо выследить Моргана и раздобыть какие-нибудь зацепки, с которыми уже можно идти к полицаям, так рассудил он. Но натачивая ножи на кухне, где повариха готовила нехитрый обед для немногочисленных летом обитателей интерната, самый большой нож Томаш выкрал и оставил себе. С последнего убийства прошло всего нечего, и он полагал, что снова Морган проявит себя ещё нескоро, но сидеть сложа руки было нельзя. Поэтому на следующий же день Томаш отправился к его коттеджу, обособленное положение которого снова сыграло на руку. Напротив пустовали недостроенные дома, с мансарды одного из которых открывался отличный вид на коттедж Моргана и окрестности. Томаш проторчал там весь день. За это время Морган выбрался наружу дважды и всякий раз на своём серебристом автомобиле: днём съездил в близлежащий магазин, а вечером, когда уже стемнело, неспешно поехал в сторону недалёкого лесопарка. Угадав направление, Томаш рванул напрямик и увидел, как Морган, оставив тачку на обочине, бибикнул сигнализацией и побежал по освещённой фонарями аллее, двигаясь размашисто, уверенно и как будто совершенно не таясь. Томаш, следовавший за ним под кронами деревьев, даже засомневался, уж не выдумал ли он всё, как вдруг Морган пропал, свернув на одну из многочисленных узких тропинок. Томаш был слишком далеко, чтобы увидеть, на какую именно, и остался ни с чем. Но зато все сомнения отпали: ни один бегун в здравом уме не повернёт вечером на эти тёмные дорожки, где рискует переломать себе ноги. Морган здесь не для бега, это точно. А для чего – предстояло выяснить, чтобы затем дать полицаям наводку на «подозрительную личность». На следующий день, после заката Томаш занял наблюдательный пункт у лесопарка. Морган не обманул его ожиданий, снова оставив машину на том же месте, под высокими деревьями. На этот раз Томаш, рысивший параллельно аллее по подлеску, старался держаться гораздо ближе и заметил, где Морган свернул, углубляясь в дебри. Немного выждав, он двинулся следом, но, прокравшись в сгущающейся мгле метров сто, понял, что тропинка пустынна. Только высоко над ним шелестели кроны деревьев, и ещё выше, удаляясь, мигал красный огонёк самолёта. Вот чёрт. Похоже, выследить эту ночную тварь та ещё задача. Но на этот случай у него имелся резервный план. Местность была пересечённой, и с одного из поросших клёнами пригорков открывался хороший вид на редкий веер освещённых аллей. По крайней мере, Томаш приметит, где Морган выползет из тьмы на свет божий, и, может быть, это что-нибудь ему скажет. Вскоре он действительно увидел на одной из аллей знакомую фигуру, но то был не Морган, а Нюра. Продуктовый уже закрылся, и теперь продавщица спешила домой быстрым испуганным шагом. Томаш только было подумал, что надо бы её проводить, как позади Нюры вырос чей-то силуэт. Опять не Моргана, а какого-то плотного мужика. Быстрота, с которой тот нагонял женщину, говорила о том, что его грузность из тех, что добываются в спортзале, а не на диване. На миг незнакомец пропал из виду, а когда Томаш снова увидел его в просвете между стволами, в руках у того покачивалась верёвка. Сознание ещё не успело осмыслить увиденное, а Томаш уже закричал. Но он был слишком далеко, а ветер – слишком силён, и голос его потонул в неумолчном шуме листвы. Тогда, выхватив нож, Томаш кинулся вниз, понимая, что не успеет. Тёмные стволы деревьев резали бледно-золотую реку освещённой аллеи на стоп-кадры. Вот мужик сокращает расстояние. Вот он, приготовившись к броску, складывает верёвку в петлю. Вот оседает на землю, а Морган, прижимая что-то к его шее, почти ласково поддерживает его. Морган!.. Не помня себя, Томаш кубарем скатился вниз, но затем, немного опамятовав, притормозил и, подкравшись к аллее шагов на двадцать, спрятался за широким стволом. Цокот каблуков Нюры стихал вдали. Похоже, она даже не заметила, что ей грозило. Морган, убрав шприц, стащил обездвиженное тело с освещённого места и теперь волок его под тёмными кронами, будто добычу. Боже, так вот для какого дела Томаш готовил себя, тренируясь над псинами! Для того, чем занимался сейчас Морган, чей хищный инстинкт оказался всё-таки не чуждым, а родственным. Сердце Томаша бешено колотилось, но не от страха, а от немыслимого восторга, какого он ещё никогда не испытывал и даже не подозревал, что такой бывает. Оттащив тело подальше в темноту, Морган остановился, и Томаш, будто у него была с ним телепатическая связь, понял, о чём тот думает. Морган не убил тварь здесь, значит, хочет погрузить в машину, чтобы без помех расправиться позже, но та слишком далеко. Если подогнать ближе, на брошенное тело может наткнуться какой-нибудь алкаш или парочка подростков. А волочь грузного мужика по буеракам замучаешься. В этот момент под ногой у Томаша хрустнула ветка, и Морган тотчас уставился в его направлении, будто мог видеть во тьме. Не желая больше скрываться, Томаш выскочил на открытое пространство. Схватка была короткой, потому что Томаш и не думал давать отпор. Ему вывернули руку и прижали к горлу его собственный нож. - Ты!.. – узнал его Морган в бледно-оранжевом отсвете далёкого фонаря. – Какого чёрта ты здесь делаешь? - Я хотел защитить ту женщину. Не успел, зато узнал, чем занимался он, - Томаш ткнул на валявшуюся без движения тушу, - и чем занимаетесь вы… - Ты что, следил за мной? - Да. Лезвие надавило на кожу, и Томашу пришлось запрокинуть голову так, что он почти лежал у Моргана на плече, вдыхая тонкий запах сухой травы. - Неужели вы не понимаете? Я за вас, я на вашей стороне. Морган вдруг убрал нож и с коротким замахом ударил Томаша, сбив с ног. Но тотчас велел: - Вставай! Бери его за руки и делай, что я говорю, если дорожишь шкурой. Томаш не дорожил шкурой, но рьяно кинулся выполнять приказ. Он подхватил бесчувственное тело за руки, а Морган – за ноги, и они помчались сквозь тьму, петляя среди стволов и угольно-чёрных теней. Томаш был готов бежать так всю ночь, но до машины они добрались за каких-то десять минут. Морган распахнул багажник, и они с натугой перевалили через бортик тяжеленное обмякшее тело. А затем Морган вдруг заломил Томашу руки за спину, связал и, наподдав коленом, запихал следом. - Придётся тебе прокатиться. Багажник захлопнулся, и спустя пару мгновений машина, взревев, рванула с места. Автомобиль куда-то нёсся, а Томаш, наоборот, скорчился в вынужденной неподвижности, которая немного прочистила ему голову. Он добровольно отдал себя во власть Моргана и не знал, к чему это приведёт. Зато знал, чего хочет, так что оставалось только надеяться. Томаш и тварь, всё ещё находившаяся под действием снотворного или что там ему вколол Морган, лежали в багажнике бок о бок, валетом. Томаш с брезгливостью ощущал исходивший от чужих ботинок запах кожи. Лицо напротив, освещённое тускло-красным светом, казалось самым обычным лицом мужика средних лет, но Томаша так и подмывало впиться зубами в накачанную шею. Нельзя: это добыча Моргана, и он казнит её сам. Когда машина наконец остановилась, Морган вытащил Томаша из багажника, надев ему на голову что-то вроде пластикового мешка, и куда-то потащил. Под ногами чувствовался щебень, потом ступени и наконец ровный пол здания. Томаша втолкнули в какое-то помещение и захлопнули дверь. За всё время никто из них не произнёс ни слова. Потряся головой, Томаш избавился от мешка и понял, что находится в крохотной тёмной каморке с запертой дверью, сквозь замочную скважину которой снаружи падал свет. Он приник глазом к крохотному отверстию и, узнав знакомую кладку стен, догадался, что Морган привёз его в один из неотделанных коттеджей, куда уже провели электричество. За проёмом напротив, на который ещё не навесили дверь, виднелась выстланная прозрачным полиэтиленом комната со столом посередине и какими-то инструментами. Глазок потемнел на миг, когда мимо прошёл Морган с кабаньей тушей твари на плечах. Он свалил её на стол, а затем опустил на дверной проём матовую полиэтиленовую завесу, так что Томаш больше не мог видеть, что там происходит. Но он и так знал. Морган приведёт тварь в чувство и казнит – зарежет или задушит, а потом расчленит. А, может, в обратном порядке, но так или иначе справедливость восторжествует, а Морган заметёт за собой следы. Как у него всё продумано, чёрт возьми. Томаш сидел в углу и укладывал в голове алгоритм действий, надеясь в будущем воспользоваться им самому, когда дверь распахнулась. Морган включил в каморке свет, и Томаш, заморгав после темноты, встретился с немигающим взглядом его глаз. - Я ведь велел тебе держаться от меня подальше. - Я думал, вы и есть тот маньяк… - пробормотал Томаш. – Как вы его выследили? - Выслеживал, выслеживал и выследил, - неопределённо отозвался Морган, но затем прибавил: - Он уверовал в свою безнаказанность и стал совершать ошибки. - Кем он был? - Работником мэрии и примерным семьянином. - У него была жена?! Зачем тогда он… - Насилие – это не про секс, а про власть. – Пожал плечами Морган. Он опёрся плечом о косяк, засунув руки в карманы, и по-прежнему не отрывал от Томаша пристального взгляда. Полиэтилен и инструменты из помещения напротив исчезли, зато появились шесть чёрных мешков из-под мусора. - Я так рад, что вы его выследили и казнили, - вырвалось у Томаша. – Жаль, я этого не видел. - А ты кровожадный мальчик, - после паузы проронил Морган. – В нашу первую встречу я не мог понять: твоя охота на собак во имя защиты кошек, - это трогательно или мерзко, и решил, что скорей первое. Но, похоже, ошибся. – Он присел перед Томашем на корточки. – Подумываешь перейти с собак на людей, а? Может, уже кого-нибудь порешил? Признайся папочке, малыш, - от его делано-отеческого тона мог бы продрать мороз, но Томаш ощутил только тоску. Неужели даже Морган не понимает его? Он-то понимал Моргана: тот выискивал в нём признаки твари, чтобы иметь право казнить и тем самым избавиться от опасного свидетеля. - Нет, я ещё не убивал людей, - ответил он глухо. – Но видел, как убивают. Я не помню этого, но я видел. Давным-давно, когда был маленьким. Тогда мама снимала дом в частном секторе. Развалюху, зато дешёвую. Мама была совсем одна, и у неё было очень мало денег. Она не знала, что в том доме прежде жил барыга. И один торчок припёрся туда по старой памяти. Он измывался над моей мамой, а потом убил. Перерезал ей горло. Я это видел, я не помню, но я видел. – Томаш умолк, а потом спросил: - Что вы со мной сделаете? - Идём, - после долгой паузы сказал Морган. Он встал и, подхватив Томаша под мышки, поднял его и подтолкнул к выходу. Голос Моргана был невыразительным и твёрдым, но Томаш понял, что тот сам ещё не знает ответа на этот вопрос. Вторая поездка, которую Томаш тоже провёл в багажнике, но уже без компаньона, была короче первой, зато с остановкой, за время которой Морган сделал куда-то три ходки. Выбросил мешки в коллектор, решил Томаш, дополняя алгоритм. Затем машина поехала дальше и снова остановилась. На этот раз, судя по всему, окончательно. Вообще-то Томаш уже устал и порядком продрог, промочив ноги во время ночной беготни по лесу. Поэтому он обрадовался, когда Морган, выпустив его из багажника в уже знакомый двор своего коттеджа и наконец развязав, произнёс: - Мне надо, чтобы ты принял душ. Чтобы на твоём теле и одежде не осталось никаких следов того, где ты был и что делал. Раздевшись, Томаш с наслаждением залез под горячие струи, которые согрели и оживили его. К тому же, он смог наконец напиться. Дверь в ванную Морган оставил открытой, но матовые стены душевой кабины скрывали Томаша. Впрочем, и закрывали ему обзор тоже. Когда Томаш вылез из душа, Морган бесцеремонно рылся в его одежде. - На твоей рубашке грязь с его ботинок, - сказал он. – Я её сожгу. - Ладно… Томаш принялся вытираться. Отложив рубашку, Морган молча смотрел на него своими жёлтыми глазами. Томаш не мог не думать о том, что этот высокий, поджарый и неразговорчивый мужчина только что выследил и своими руками казнил маньяка-насильника, державшего в страхе предместье. Томаш надел трусы, майку и натянул джинсы, зачем-то ввинтившись в них совершенно не свойственным ему движением, хотя те были не такие уж узкие. - Что теперь? - Встань на колени. – Ответ Моргана мог бы показаться неожиданным, если бы не заметный бугор под его ширинкой. Томаш непременно сделал бы, как велено, готовый на многое, чтобы отблагодарить Моргана за его подвиг, за то, что тот показал ему настоящее дело в жизни и ещё за что-то, чего он не мог толком выразить, но самую капельку замешкался. Морган нетерпеливо фыркнул: - Тогда нагнись, раз такой гордый. Схватив Томаша за шкирку, он пригнул его к белоснежному кубу стиральной машины. Поняв, чего от него хотят, Томаш лёг на стиралку животом, ухватившись за край. Вжикнула расстёгиваемая молния. В прошлый раз Томаш не имел возможности увидеть член Моргана, зато теперь тот упёрся ему прямо в лицо – довольно длинный и толстый, оплетённый венами. - Чего ждёшь? Открой рот. Чувствуя себя немного по-дурацки, Томаш округлил рот, будто проголодавшийся птенец, и Морган, качнув тазом, тут же закупорил его. Томаш снова испытал поразительное ощущение исчезновения изолированности своего тела. Не теряя времени, Морган стиснул ему виски ладонями и задвигал бёдрами вперёд-назад. Для языка и нёба Томаша член Моргана казался горячим и шелковистым, а для горла – твёрдым и грубым. Но Томаш даже не думал о том, чтобы отойти в сторону. Он был полностью здесь – в слезившихся глазах, немеющих челюстях и ритмичных толчках в самом своём существе. Морган задышал чаще и громче, ускорив движения, а потом застыл, и Томаш почувствовал, как в несколько выплесков его рот заполнился горьковато-солёной жидкостью. - Можешь выплюнуть, - разрешил Морган, вытащив у него изо рта член. – Ну-ну, - произнёс он, увидев, как Томаш сглотнул. Томаш не знал, чего там Морган себе подумал, он же просто хотел, чтобы частица Моргана стала частью его тела как залог того, что его заветное желание сбудется. Вытерев губы, он взглянул на Моргана снизу вверх. - Это была экзекуция? - Нет, мне просто надо было сбросить адреналин. - Рад, что помог. Томаш наконец поднялся со стиралки и, включив воду, принялся полоскать рот. Зеркало над раковиной показывало, как позади него оправляется Морган. - Вы не можете убить меня, - сказал Томаш, выключив воду и глядя в жёлтые глаза отражения. – У вас есть кодекс, и я под него не подпадаю, потому что я не маньяк. Морган застегнул ширинку и ничего не ответил. - Но отпустить меня вы тоже не можете, - продолжал Томаш. – По правде, я скорей умру, чем вас выдам, но вам ведь моих слов мало, верно? Отпуская меня, вы слишком рискуете. - Да, - наконец отозвался Морган. – Слишком. - Так что вы со мной сделаете? Томаш повернулся, оказавшись с Морганом лицом к лицу. Увидев его глаза вблизи, он вдруг понял, что бесстрастность этого взгляда обманчива. Впечатление было такое, будто крышка часов неожиданно обрела прозрачность, и стало видно движение шестерёнок и ротора. Морган напряжённо размышлял, определяя его судьбу, и всё ещё не мог прийти к решению. - Прямо сейчас ничего, - ответил Морган. – Прямо сейчас ты поможешь мне перенести вещи из машины. Во дворе, где-то за пределами падавшего от фонаря над входом круга света, стрекотала цикада. Перед гаражом темнела машина, но когда Морган открыл дверцу, внутри загорелись световые панели, превратив автомобиль в сверкающую бледным медовым светом игрушку. Они оттащили в дом какие-то тяжёлые сумки, о содержимом которых Томаш мог только догадываться, и Морган, по-прежнему держа его при себе, вернулся, чтобы загнать машину в гараж. Всё происходило в полном молчании, и Томаш наконец не выдержал: - Неужели вы не понимаете? Раз меня нельзя ни убить, ни отпустить, то есть только один способ контролировать моё молчание – оставить меня у вас. Вам ведь всё равно нужен помощник… - Мне не нужен помощник, - оборвал его Морган, бросив возиться с замком гаража. - Ну, сегодня вот понадобился. Кроме того, я могу убираться у вас, готовить. С осени мне будут платить стипендию, так что вам не придётся тратить на меня ни копейки. Возьмите меня к себе. - Так вот чего ты хочешь? - Больше всего на свете. Ещё вы можете трахать меня, сколько душе угодно, - выложил Томаш последний козырь. – Возьмите меня! Пожалуйста! - Когда меня так умоляют, я не в силах отказать, - усмехнулся Морган. - Полезай на заднее сиденье и спускай штаны. – Именно так Томаш тут же и сделал, и Морган, помолчав, сказал низким голосом: - Вообще-то, это была шутка… Но теперь уже нет. Забравшись в машину следом, он навис над Томашем, обдав его духом сухой травы, и стиснул ему жёсткими пальцами ягодицу. Томаш приподнял таз, подставляясь, а потом твёрдо сказал: - Трахайте меня, делайте со мной, что хотите, но возьмите меня к себе. - Возьму, если кончишь подо мной, - то ли опять пошутил, то ли что Морган. Узнать не вышло, потому что Морган навалился на него, показывая, что время разговоров вышло. Смочил его слюной и тотчас вставил член. Как и в прошлый раз, Томаша пронзила резкая боль. Пользуясь тем, что теперь он не связан, он развёл ноги как можно шире – упёрся одной в заднее стекло, а другую закинул на спинку переднего сиденья, раскрывшись под Морганом, точно книга. Впрочем, легче от этого не стало. Пока Морган, мерно двигаясь, овладевал его телом, Томаш боролся с давящей, нутряной болью. Неожиданно на помощь пришло дыхание, через какое-то время само собой ставшее глубоким и расслабляющим. Томаш как-то читал про дыхательный центр в мозгу дельфинов, который позволяет им распределять кислород между пребыванием на поверхности и на глубине. Похоже, дыхательный центр Томаша знал, что надо делать, когда тебя трахает Морган. Отступив, боль превратилась в не особо приятное, но вполне терпимое ощущение каких-то манипуляций с его телом, которое, как вдруг понял Томаш, он наконец может покинуть. Но тогда он бы перестал видеть склонённое над ним лицо Моргана – его плотно сжатые губы, раздувавшиеся при каждом толчке ноздри и широко раскрытые жёлтые глаза. Поймав его взгляд, Морган обхватил его лицо ладонями. Скорей всего ему просто было так удобней держаться на Томаше, но тёплое прикосновение сухих рук оказалось неожиданно приятным, пробуждая что-то внутри. К собственному удивлению, Томаш вдруг застонал сквозь зубы и отнюдь не от боли. Мозговед твердил, что он предпочитает мужчин, потому что боится, будто влечение к женщинам их погубит. Может, не врал. Всю жизнь Томаш присматривал за кошками, но после гибели той самой первой старался не привязываться к ним, зная, что может потерять их в любой момент. Но вот леопард – другое дело. Леопард может постоять за себя и за других. Мысли неслись в голове потоком, а затем разом иссякли, заслонённые образом двух леопардов, совокупляющихся в сухой траве африканской саванны. Воздух летней ночи полнился их рыком и стрёкотом цикад. Потом звуки отдалились, и остался лишь ритм – удар сердца за ударом сердца, толчок за толчком. Томаш выгнулся и почувствовал, как из него выплеснулась горячая жидкость. Ещё раз и ещё. И будто это было его единственным содержимым, Томаш тотчас опал под Морганом, словно проткнутый шарик. Морган что-то неразборчиво пробормотал и вдруг прижался ко лбу Томаша своим, горячим и мокрым от пота, ускоряя движения, и спустя полминуты тоже кончил в него. Когда Томаш, отдышавшись, выглянул наружу, Морган уже выбрался из машины и, достав с переднего сиденья какую-то фляжку, теперь прихлёбывал из неё, даже не обернувшись в его сторону. В тягучей тишине Томаш вдруг снова ощутил себя раздавленным шариком, но на этот раз в этом ощущении не было ничего хорошего. Может быть, Морган всё-таки его убьёт, но почему-то ему было всё равно. Сдохнуть здесь или вернуться в интернат – какая разница. Сидя со спущенными штанами, Томаш чувствовал, как семя Моргана вытекает из него, струясь по бёдрам. Сиденье они тоже порядком изгваздали. - Сходи в душ, - нарушил вдруг молчание Морган. – А салон, так и быть, почистишь завтра. – Томаш неверяще вскинулся, осознавая смысл слов, и Морган прижал к его губам твёрдое горлышко фляжки. – На, глотни. И горячая волна омыла Томаша с головы до ног. Вот так у него началась совсем другая жизнь. Приняв решение, Морган ни разу не обмолвился, кем считает его в своём доме, но это не мешало Томашу с трепетом думать о себе как об ученике охотника на маньяков. Это вызывало ощущение нереальности, но будоражащей и чудесной, какое иногда бывает под Новый год. Внешняя сторона новой жизни устаканилась на удивление быстро и просто. По наущению Моргана, Томаш заявил в интернате, что переезжает жить в общагу, а в общаге, получив койку, сунул коменданту моргановские же деньги, чтобы на его отсутствие закрыли глаза. - Небось, у девки под боком теплее? – проворчала тётка, убирая купюры в карман. – Ну-ну, молодой да ранний. Как там под боком у Моргана, Томаш понятия не имел. Обычай совместного спанья мужчины и женщины он считал довольно дурацким, а как обстоит дело у геев, не вникал. Морган не препятствовал ему тусить у себя в спальне, но для сна выделил Томашу тот самый диван в гостиной, заявив, что любит спать один. В общем-то, Томаш тоже: без своего личного клочка пространства жизнь ему была не мила, так что всё устроилось наилучшим образом. Воспользовавшись обещанием Томаша, Морган скинул на него хозяйственные дела. Было ли это вызвано некоторым педантизмом Моргана или тот просто хотел, чтобы Томаш задолбался, но пылесосить, мыть полы и драить ванную приходилось мало что не каждый день. Впрочем, Томаш не роптал. Правда, с готовкой этот номер у Моргана не прошёл. Поизучав плод кулинарных усилий Томаша – подгоревшую яичницу, Морган сообщил, что Томашу придётся взять на себя мытьё посуды, а готовить Морган будет по-прежнему сам. Пожрать Морган любил, но и готовил как бог. Глядя, как Томаш вгрызается зубами в его фирменные стейки или уминает пасту болоньезе, Морган только хмыкал и наваливал ему добавки. Так что быт они разделили к обоюдному удовлетворению. У Моргана ещё была и работа. Он действительно оказался программистом, причём, как понял Томаш, весьма крутым, и по несколько часов в день проводил в своём кабинете, работая удалённо. Для Томаша никогда не составляло проблемы найти себе занятие в свободное время – он смотрел «Анимал Планет» или рылся в небольшой библиотеке Моргана. Вопрос профессионального самоопределения Томаша тоже занимал. Охота на маньяков – дело затратное, но не прибыльное, так что нужна профессия. Если ничего не изменится, то с осени он будет учиться на автомеханика, от чего Томаша брала зелёная тоска. Он почитал и подумал на предмет программирования и понял, что мог бы с этим справиться, но вот душа тоже не лежит, о чём он с грустью и поведал Моргану. - А что ты в жизни любишь? – спросил тот. – Не считая умерщвления собак. - Я люблю только кошек. - Тяжёлый случай, - ответил Морган и замолчал. Покончив с работой, Морган обычно отправлялся в спортзал, оборудованный в одной из комнат его коттеджа, где имелись гантели, штанга и пара-тройка тренажёров. Для Томаша он разработал тренировочную программу, заставляя неукоснительно её соблюдать. Томаш был не против, считая эти совместные тренировки одной из лучших частей дня. Во-первых, пригодится для охоты на маньяков. А, во-вторых, хоть Морган и настаивал, что тренироваться надо так, чтобы в глазах темнело, у Томаша темнело недостаточно, так что он мог исподволь таращиться на голый торс Моргана и втягивать носом запах его пота. Наверно, тот тоже пребывал отнюдь не в полной прострации, потому что тренировки нередко завершались ещё одним упражнением, «возвратно-поступательным», говоря словами склонного к пошловатым шуткам Моргана. Вообще, Томаше заметил, что чем чаще брал его Морган, тем отзывчивей становилось его собственное тело, заводясь теперь с пол-оборота даже при случайном соприкосновении. Это было весьма удачно, иначе ненасытный темперамент Моргана мог бы стать для Томаша проблемой, потому что тот хотел часто, много и приспичить ему могло в любой момент. Как-то раз, после того, как Морган разложил его на пресловутом диване, и они, разомлев, валялись бок о бок, Томаш не выдержал и спросил: - А кого ты трахал, когда меня не было? - Иногда знакомился с кем-нибудь в клубе, - пожал плечами Морган. - Иногда-а-а?.. – не сдержал насмешливого недоверия Томаш, размышляя, осталась ли в доме хоть одна горизонтальная поверхность, над которой его ещё не нагибали. Но Морган почему-то не подхватил шутливого тона и замкнулся в себе, бросив короткий взгляд на стену, где висела фотография с леопардом. У Томаша в голове вдруг сложился паззл. - Тот друг, который подарил тебе снимок, был не просто другом, да? - Да, - после паузы ответил Морган. – Он был фотографом, объездил полсвета, снимая зверей для журналов. Он был не от мира сего, совсем безбашенный. Подошёл ко мне прямо посреди улицы и заявил, что впервые видит человека с глазами, как у леопарда. Гей-радар у него был хреновый, но в тот раз не подвёл. - Был? Он тебя бросил? - Его убили, - сухо сказал Морган. – У всех из себя натуральных гопников гей-радар такой, что будь здоров. Над ним долго измывались, а потом бросили умирать. В больнице ему вырезали половину органов, но всё равно не спасли. На Томаша вдруг нахлынуло уже было позабытое ощущение, какое он испытывал, когда слышал разговоры о жертвах маньяка. Стало трудно дышать, а тело охватил мучительный зуд. - Значит, тогда ты впервые… - Да. Сначала я взломал систему ментов, и стало ясно, что они не особо чесались. Не дождавшись правосудия, я взял его в свои руки. У меня в загашнике была и армия, и пара лет службы по контракту, но, на самом деле, это не главное. Главное – анализ и расчёт. Я выследил тех мразей и, как бы ты сказал, казнил. – Морган надолго умолк, а затем сказал: - С его смерти прошло уже больше лет, чем мы были вместе, но я всё ещё жалею, что мы так и не съездили в Серенгети, чтобы он показал мне леопардов, у которых мои глаза. Морган снова замолчал и теперь уже окончательно. Томаш не знал, что сказать. Он был не мастак на речи, но в последнее время понял, что иногда эту функцию стоит доверить телу, которое было вовсе не таким никчёмным, как ему прежде казалось. Он поёрзал, будто бы нечаянно прижавшись к плечу Моргана. Так они и лежали довольно долго, пока Морган снова его не взял, а леопард следил за ними со стены. Откровенность Моргана необычайно взволновала Томаша. Ночью, вспоминая этот разговор, он впервые позволил себе думать о Моргане не только как о своём кумире и любовнике, но и как о друге, которого у него ещё никогда не было. Но всё вышло совсем наоборот. В последующие дни и без того неразговорчивый Морган отмалчивался пуще прежнего, и Томаш, ловя на себе его косые взгляды, понял, что тот жалеет, что разоткровенничался с ним. Это уязвило его куда больше, чем можно было ждать, и наконец открыло глаза на ненормальность его положения. Не то, чтобы что-то изменилось, но в том-то и было дело. Пошёл уже второй месяц, как Томаш поселился с Морганом под одной крышей, впереди маячил конец лета, а – ничего не менялось. Говоря коротко, Морган по-прежнему ему не доверял. Прежде всего это проявлялось в том, что он держал Томаша на коротком поводке, почти не выпуская из дома. Расправившись с маньяком, Морган, в общем-то, сам тоже заделался домоседом, но всё же ездил в магазин за продуктами, а иногда просто куда-то пропадал, не объясняя причин и запирая Томаша одного. Томашу даже пришлось отказаться от подкармливания кошек (к счастью, летом тем было проще найти себе пропитание), а когда выхода наружу было совсем не избежать, например при улаживании дел в интернате, Морган выпускал и впускал его через неприметную боковую калитку, так что Томаш не сомневался: соседи и не в курсе, что в доме Моргана появился новый жилец. Чёрт, да Морган даже забрал его паспорт, что, как теперь понимал Томаш, ни в какие ворота не лезло! Второе вытекало из первого: Морган ничему его не учил. Нет, Томаш не ждал, что тот с первого же дня начнёт разъяснять, куда пырять маньяков, чтобы выпустить им кишки, и на сколько частей следует расчленять тело. Понятно, что Моргану надо было привыкнуть и присмотреться к нему. Но это присматривание слишком, слишком затянулось. Так-то вроде Томаш жил совсем неплохо. Уж точно лучше, чем в интернате: они с Морганом вместе ели, тренировались, смотрели боевики и трахались. Но если по чесноку, Томаш был находящимся под домашним арестом поломойкой и наложником, и совсем не ради этого он упрашивал Моргана взять его к себе. Осознав положение вещей, Томаш уже не мог перестать думать об этом. Через несколько дней, просматривая с одного из ноутбуков Моргана городские новости, он наткнулся на сообщение об участившихся нападениях на женщин в одном из районов города, и сказал: - Интересно, за этим стоят разные уроды или орудует одна тварь? - Понятия не имею, - отозвался Морган. - Я хочу сказать, может, это наш случай? - Наш? – Наконец оторвавшись от работы, Морган поднял на него свои бесстрастные жёлтые глаза. - Хорошо, твой, - стиснул зубы Томаш. - И не мой. Это дело полиции, на что-то ведь и она годится. - Ну да, с местным маньяком она оказалась чудо как эффективна. – Томаш рывком отставил ноутбук в сторону. – Так что же, ты ничего не собираешься делать? Может, тогда мне этим заняться? Выследить тварей и казнить. - По кровушке соскучился? – прищурился Морган. - А тебе, значит, жалко упырей? - Нисколько. Но и твоя кровожадность у меня сейчас никакой симпатии не вызывает. Томашу будто отвесили пощёчину. - Людей я ещё не убивал, в отличие от тебя! Но вообще, ты прав, я кровожадный. Такой же, как ты. - Верно, - неожиданно согласился Морган. – Мы похожи. Ты будто моё кривое зеркало, и то, что я там вижу, мне совсем не нравится. Настолько, что я подумываю завязать со своей вендеттой. «Враньё собачье!» - едва не вырвалось у Томаша, который понял, что Морган его дурачит, но он сдержался, чтобы не разругаться в конец. - Проблемы? – поинтересовался Морган. - Никаких проблем, - процедил Томаш. - Прекрасно. Тогда иди и убери наконец срач в ванной. Срач Томаш убирать не стал и вообще в последующие дни демонстративно забил на свои обязанности по хозяйству. Вопреки его ожиданиям, Морган на это никак не прореагировал, продолжая исправно готовить обеды на двоих и столь же исправно его трахать. Томаш слишком полюбил это дело, чтобы становиться самому себе врагом, но нельзя было не заметить, что что-то ушло. У них никогда не бывало телячьих нежностей вроде тех, что Томашу случалось видеть в мелодрамах между мужчиной и женщиной. Но что-то незримое и неуловимое, спаявавшее их в общем ритме, было, а теперь секс действительно превратился в не более чем «возвратно-поступательное» упражнение. Томаш терялся, что у Моргана в голове. Тот не доверял ему, это ясно. Но тогда повязать Томаша кровью было бы наилучшим выходом, Морган же, казалось, просто сидел и ждал у моря погоды. Неужели он не понимает, что Томаш не будет оставаться под замком вечно? Блёклое лето заканчивалось, осенью Томашу придётся ходить на занятия в пэтэу. Если Морган опасается, что, оказавшись без надзора, Томаш его выдаст, то вуаля, вот прекрасная возможность. Как-то за ужином, сожрав две порции котлет с картофельным пюре, Томаш швырнул посуду в мойку и сказал: - Так больше не может продолжаться! - Не переживай. На тренировке всё сгорит, - невозмутимо ответил Морган. - Ты прекрасно понял, о чём я. Занятия начинаются через считанные дни. Возможно, мне придётся переехать в общагу. Я не понимаю, тебя это, что, устраивает? - Скоро всё изменится, Томаш, - неожиданно сказал Морган. Томаш не поверил своим ушам. - Что? - Подожди чуть-чуть. И вымой посуду. Надежда, снова вспыхнувшая в Томаше, была такой сильной, что он без пререканий вернулся к своим обязанностям. Похоже, он слишком давил на Моргана. Ведь тот столько лет жил и действовал в одиночку, что ему требовалось порядком времени, чтобы начать доверять Томашу: обучить его, взять с собой на дело, впустить в свою жизнь. Казалось, всё и правда налаживается. На другой день Морган куда-то свалил, но если прежде он отмалчивался, зачем уезжает, то теперь, усмехнувшись, сказал Томашу: «Тебе за гостинцами». Морган привёз ему удобный рюкзак, спортивную сумку и ворох одежды – майки, рубашки с короткими рукавами, шорты и бриджи. Всё оказалось Томашу впору, но рассчитано на лето, которое мало того что было холодным, так ещё и заканчивалось. Но Томаш не стал смотреть дареному коню в зубы. - Может, осень выдастся тёплой, - сказал он, поблагодарив Моргана. - Может, - откликнулся тот. Спать Томаш лёг довольным, а под утро проснулся от того, что ему сноровисто дрочили. В лившемся из окна предрассветном сумраке на краю его дивана устроился Морган. Тот нередко наведывался к Томашу в этот час, да и Томаш, бывало, скрёбся в его дверь со своим утренним стояком, но в последнее время эти взаимные визиты как-то сошли на нет. Увидев, что Томаш проснулся, Морган убрал руку и откинул одеяло. - Какой ты тёплый, - пробормотал он, пристраиваясь на Томаше. В этот раз Морган сделал всё так, как Томаш любил, - долго, глубоко и размеренно, будто под звучавший только для них двоих тамтам, ритм которого всё убыстрялся, пока не замер на пике. Кончив, они оба ещё лежали какое-то время, восстанавливая дыхание. Томаш снова начал проваливаться в сон, но и туда просачивался пряный запах сухой травы, и впервые ему захотелось, чтобы Морган остался, и они бы уснули вместе. - Вставай, Томаш. – Морган поднялся на ноги. - Да рано ещё. – Разочарованный, Томаш свернулся под одеялом. - Вставай. Я отвезу тебя в аэропорт. Твои вещи я уже собрал. - Что? – Томаш вспомнил про летние шмотки. – Мы в отпуск едем, что ли? - В эмиграцию. И не мы, а ты. Томаш рывком сел, уставившись на темневший у окна силуэт. - Морган, что происходит? – очень тихо спросил он. - Помнится, ты заявил, что раз я не могу тебя ни убить, ни отпустить, то есть только один вариант – оставить тебя при себе. Так вот, ты ошибся. У меня есть ещё один выход, гораздо лучший: отослать тебя к чёрту на кулички, где твоя осведомлённость не сможет мне повредить. Так что сегодня ты улетаешь из страны. - Чёрта с два! Никуда я не полечу! - Значит, сядешь в тюрьму. Я ведь так и не уничтожил твою рубашку. Более того, на ней сейчас пятна крови нашего маньяка. Точней ценного работника городской службы и образцового семьянина, которого ищут пожарники, ищет полиция. Они будут счастливы раскрыть дело и упечь малолетнего недоноска, убившего честного человека, за решётку. - Откуда у тебя его кровь? – тупо спросил Томаш. - Приберёг немного как трофей. Как видишь, пригодилась. Наверно, Томаш должен был чувствовать ярость, или страх, или всё вместе, но он не чувствовал ничего. Он просто смотрел со стороны на две фигуры в полутьме комнаты – скорчившуюся на диване и застывшую у окна и вспоминал, как вращались в тот день в прозрачно-жёлтых глазах Моргана шестерёнки и наконец всё понял. - Ты с самого начала так решил, - услышал он свой голос. Его домашний арест, отъём документов, таинственные исчезновения Моргана – всё вдруг стало ясно как на ладони. И ведь Моргана даже нельзя было обвинить во лжи: тот ничего ему не обещал, просто держал на крючке иллюзий, выигрывая для себя время и готовя операцию. – С самого начала решил вышвырнуть меня из своего дома и сбагрить в чужую страну, потому что я сирота. - Дом не мой, а арендованный на время расследования, - сухо ответил Морган. – И не надо драматизировать. Не ври, будто тебя что-то держит в стране. Кроме того, на первых порах тебе помогут. - Ты решил так с самого начала, - в третий раз повторил Томаш. - У тебя десять минут. Выбирай: тюрьма или отъезд, - бесцветным голосом сказал Морган. Путь до аэропорта был неблизкий, но за всё это время никто из них не проронил ни слова. Морган гнал машину, барабаня по рулю на светофорах, а Томаш смотрел на мелькавшие за окном городские улицы, которые он видел в последний раз. Когда впереди засверкали огни международного аэропорта, Морган припарковался на стоянке. Минуту или две они молча сидели в машине, и в Томаше начала разгораться надежда, что Морган одумается и отвезёт его обратно. Ведь не может быть, чтобы все эти месяцы, когда они жили под одним кровом, делили еду и постель, были сплошным притворством. - Здесь билет, документы, деньги и кое-какие инструкции. – Достав из бардачка свёрток, Морган проверил, всё ли на месте, и что-то накарябал на одном из листков. – Держи. Регистрация на твой рейс уже началась. Взяв свёрток, рюкзак и сумку, Томаш вышел из машины и зашагал к зданию аэропорта, ни разу не оглянувшись. Томаш никогда не то что самолётом не летал, поездом не ездил, так что просто брёл, куда показывали указатели, и делал то, что делали все, пока не оказался на рейсе, в пункте назначения которого значилось – Танзания, аэропорт Килиманджаро. Сидя в кресле у затканного облаками иллюминатора, он всё ещё чувствовал внутри себя тянущее присутствие Моргана, но, заставив себя отрешиться от этого ощущения, наконец разобрался со свёртком. По документам, Томаш подал заявку в зарубежный благотворительный фонд, занимавшийся помощью подросткам-сиротам, и получил стипендию, чтобы работать научным помощником и волонтёром в Серенгети. Морган обстряпал всё так, что комар носа не подточит: имелось даже согласие органов опёки, так что искать его никто не станет. В своей напечатанной на белом листе инструкции Морган немногословно наставлял его по практическим вопросам, а в конце добавлял: «Если подтянешь английский и включишь мозги, а они у тебя есть, фонд чрез год-другой оплатит твоё образование в Европе, откуда вернёшься дипломированным биологом. Если тебя прельстят радости простого труда, то в заповеднике рабочие руки всегда нужны. И, разумеется, кривая дорожка в местный криминал всегда к твоим услугам. Выбор за тобой, Томаш». Дочитав, он снова убрал документы в пакет. Отправив его в Танзанию, Морган убил двух зайцев: действительно сослал его к чёрту на кулички и в то же время притворился, что позаботился о будущем Томаша, будто успокаивая свою совесть. Значит ли это, что его судьба была Моргану не совсем безразлична? Теперь это уже не имело значения. Окружённое экзотическими чернокожими попутчиками, тело Томаша находилось в самолёте, что уносил его на другой континент, летя на высоте десяти тысяч метров, но сам Томаш был ещё выше, в безвоздушном пространстве и совсем один. Аэропорт, где после выматывающего перелёта сел самолёт, оказался крохотным, почти кукольным. Зато высившаяся за ним в обрамлении туч и снегов гора – просто огромной. Казалось непонятным, как только самолёты не врезаются в неё при взлёте, хотя глазомер подсказывал, что до горы ещё десятки километров. «Это и есть Килиманджаро?» - мельком подумал Томаш и отвернулся. Было ещё совсем рано, но лучистое солнце на ярко-синем небе уже припекало. В воздухе витал какой-то сладковатый аромат, который Томаш поначалу принял за запах духов высоких длинноногих женщин, что катили мимо него свои чемоданы, но затем понял, что это пахнут незнакомые жёлтые и алые цветы, в которых утопало здание аэропорта. Да, он был в Африке, в самом её сердце, но чувствовал себя, будто в дурацкой компьютерной игре. Над толпой у выхода из аэропорта витал чужеземный говор, поэтому родная речь сразу привлекла внимание. - Томаш? Добро пожаловать! – Женщина лет сорока в майке и шортах цвета хаки протянула ему руку. – Не будем терять время. Скоро начнётся пекло, а до Серонере почти три часа езды. – С этим словами она подвела его к видавшему виды джипу с мощными листовыми рессорами. - Серонере? - Городок в Серенгети, где находится штаб-квартира заповедника и международный научно-исследовательский институт, в котором я работаю. Пришлось отвлечься от дел, но я многим обязана Моргану, ведь он не раз делал пожертвования для моей исследовательской программы, так что я была рада выполнить его просьбу и встретить тебя. - А вы, собственно, кто? – не особенно учтиво спросил Томаш, забрасывая на заднее сиденье свою сумку. - Главный эксперт по леопардам. Местные зовут меня Миз Пантера. Невольно вздрогнув, Томаш смотрел, как женщина занимает место водителя, а потом, стряхнув оцепенение, забрался на соседнее кресло, и джип тотчас рванул вперёд. Маленький городок вокруг аэропорта, состоявший из бетонных построек и живописных бунгало, быстро остался позади, так же как и асфальтовая дорога, сменившаяся покрытым крупным белым гравием просёлком. Мелькнул пост охраны, где чернокожий мужчина в форме помахал Миз рукой как давней знакомой, и джип устремился в саванну. Вывески по обочинам, сделанные на местном наречии – суахили – и на английском, который Томаш немного разбирал, категорически запрещали съезжать с дороги, так что Томаш догадался, что они уже едут по территории заповедника. - Чего такой квёлый? – спросила Миз. – Устал после перелёта? Или нервничаешь? У нас тут дружная интернациональная команда, наших в ней тоже хватает, так что без общения не останешься, а там и английский подучишь. На первых порах «подай-принеси» тебе не миновать, но программа, по которой ты сюда попал, включает и научный компонент. Так что будешь вести полевые наблюдения за леопардами, составлять на каждого учётные карточки и генеалогические древа. Через полгода будешь узнавать наших пятнистых питомцев по кончику хвоста. Скажу прямо, нянчиться с тобой я не собираюсь, но если увижу с твоей стороны усердие и увлечённость, ты всегда сможешь рассчитывать на мою поддержку. По рукам? - По рукам, - после паузы ответил Томаш. Он откинулся на спинку кресла, чувствуя, как в знойном воздухе на коже выступают капельки пота. Похоже, Миз мировая тётка. Похоже, он сможет справиться со своей новой работой. Похоже, она ему даже понравится. Со временем. Но сейчас он не чувствовал ничего, кроме пустоты и жажды. - Эй, у тебя что-то упало! – сказала Миз, когда, перетряхивая рюкзак в поисках бутылки с водой, Томаш нечаянно рассыпал свёрток. Подняв листок, который оказался инструкцией Моргана, Томаш уже собрался было его скомкать, как вдруг увидел на обратной стороне не замеченную прежде приписку от руки. Он прочёл раз, другой, третий с трудом складывавшиеся в слова буквы, чувствуя, как колотится в груди сердце: «P.S. Приеду через месяц, когда улажу дела. Жди. Морган». - Морган… - Кстати, о нём, - тотчас подхватила Миз. – Морган позвонил мне вчера поздно вечером, спрашивал насчёт работы в институте. Нам как раз нужен программист, а у него такое резюме, что закачаешься. Но он что-то мялся. Сказал, что не всё зависит от него, и попросил узнать у тебя. - У меня?!.. - Ну да. Что он тебе сказал перед отлётом? Вообще-то, когда Морган звонил Миз, Томаш уже был на борту самолёта. «Сволочь, - билось в голове. – Скотина, мерзавец. Избить бы до кровавых соплей…» Набрав полную грудь воздуха, Томаш почувствовал, как внутри него надувается шар, готовый унести его сквозь нагретую крышу джипа прямо в бездонное синее небо. - Да, - севшим голосом произнёс он. – Он сказал: да, согласен. Вы не пожалеете, мы такой командой будем, что ух! Не переставая ловко рулить, Миз расхохоталась: - Вот и договорились! Рада, что ты ожил. Знаешь, тут классно. Попав сюда, я будто переродилась, а провести в Серенгети юность это просто сказка. Я тебе завидую. - Правда? - Ещё бы! Здесь столько чудесного. Вон там, - оторвав руку от руля, Миз махнула куда-то за горизонт, - ущелье Олдувай, где нашли древнейшие следы предков человека. - Вот как? Здорово! Вглядываясь в указанном направлении, Томаш высунулся из окна джипа. На горизонте синели невысокие холмы и высились красноватые останцы. У зонтиков акаций паслись тонконогие импалы. Под порывами знойного ветра колыхалось бескрайнее море золотисто-жёлтой травы, скрывая крадущуюся пятнистую тень. Глубоко вдохнув сухой травяной запах, Томаш подставил лицо солнцу. Они ехали по древней прародине человечества. Хорошее место, чтобы начать две жизни заново.