Один день

«Здравствуйте. Меня зовут Игорь. И я шизофреник.» Маленький огрызок карандаша послушно выводит эту надпись снова и снова, уже двадцатый лист старой потертой тетради. За спиной кто-то шепчется, споря о своем. Никак не могу разобрать. — Эй, заткнитесь. Голоса на секунду замолкли, как будто выжидая, что я сделаю дальше. Поняв, что я даже не повернусь к ним, они снова начали шептаться, но теперь громче. Черт их побрал! — Замолкните я сказал, — мой рев прошелся тихим эхом по маленькой комнате. Понимая, что голоса больше не прозвучат, я снова взялся за карандаш, но писать настроения уже не было. Отшвырнув его, я прислонился лбом к холодной стене и закрыл глаза. Наконец-то тишина. Интересно, сколько она продлится? Сильный ветер влетел в открытую форточку, заставив мое тело покрыться мурашками. Кофта осталась у врача, когда я в последний раз приходил к нему на прием. Зачем я оставил ее там? Не помню. Был ли этот прием вообще, или снова галлюцинации? Была ли кофта? Эти вопросы я задаю себе уже месяц. Месяц я сижу в этой маленькой комнате, выводя в тетради единственную фразу: «Здравствуйте. Меня зовут Игорь. И я шизофреник.» Эту тетрадь мне дал доктор Ваня, чтобы я записывал туда все, что творится со мной в течении дня, да и о себе мимолетно. Со мной творится шизофрения. А о себе я могу сказать только мое имя. И здороваться меня еще в детстве научила бабушка. Все началось пол года назад. Умер мой брат-близнец. Я не могу сейчас вспоминать о нем, доктор Ваня сказал, что надо поставить блок на воспоминания, оградиться от них. Вот только как? Как оградиться от единственного родного для тебя человека, когда он остался только у тебя в голове? Как отказаться от него? Как закрыть глаза, представить его и сказать: «Извини, я не могу о тебе думать, мне запретили.», и резко открыть глаза. А потом смотреть в окно весь день, и слушать этот шепот, что позади меня. Он иногда приходит ко мне. Как обычно, на нем его любимая серая футболка, где изображен Железный Человек, домашние шорты, только вот взгляд совсем не тот. Грустный. Тусклый. И улыбка вялая. Он ничего не говорит, просто появляется посередине комнаты и смотрит на меня, засунув руки в карманы. А я в угол забиваюсь и сижу, как последний трус. Не могу посмотреть его в глаза. Я даже зеркала все разбил дома, чтобы не смотреть в такое же лицо, как у него. -Трус, — незнакомый женский голос усмехнулся слева от меня. -Да-да, — который раз шепотом отвечаю я, и голос пропадает. Два месяца назад начался весь этот ад. Я познакомился с девушкой, красивой такой, похожа на актрису с календаря, который был у нас в детстве. Мы тогда с братом были в нее влюблены. Думал, вот он, мой выход, мое спасение, мой лучик. И когда пришло время знакомить ее с друзьями, оказалось, что ее нет. Я ее вижу, а они ее нет. «Розыгрыш.» — подумали друзья. «Пиздец.» — подумал я. Потом появились просто голоса. Такое ощущение, что ты сидишь в автобусе на сиденьях, что рядом с водителем, а позади тебя люди, которые знакомы между собой и что-то бурно обсуждают. И вот ты один сидишь, и слушаешь их, толком ничего не понимая, улавливая только отдельные фразы. Сейчас я даже ничего разобрать не могу. Смех только иногда. Всегда женский, почему-то. Друган мой, Киря, отвел меня к психотерапевту, и все, больше я его не видел. На звонки не отвечает, на смс-ки тоже. Но я на него не сержусь. Будь моя воля, сам бы перестал с собой общаться. Выключил бы мысли, и сидел бы, смотрел в окно. Психотерапевт, кстати, оказался нормальным человек. Странно это слышать от шизофреника, конечно…Сказал называть его доктором Ваней, и начал расспрашивать о моей жизни. Вот я рассказал ему, как мы всю жизнь жили в детдоме. Потом, как с горем пополам закончили школу. Дальше как получили от государства однушку. Потом смерть Никиты. Потом про девушку эту. И все. Доктор Ваня тогда постучал по стулу, и спросил, слышу ли я кого-нибудь сейчас. Я ответил, что голоса появляются только когда я один. Или когда я чего-то боюсь. И тогда, немного помолчав, доктор задал следующий вопрос: «А приходит ли к тебе твой брат?», и услышав отрицательный ответ, задумался. С этого момента Никита и начал приходить ко мне. Я тогда еще лежал в больнице, на пару с каким-то старичком, который тоже кого-то слышал. Я сидел в углу, а он на своей койке, кого-то громко матеря. Потом отмахивался, словно от мух. И засыпал. Рядом с нами была одноместная палата, так сказать, для тех, кто крайне опасен для общества. Одна женщина, которая видела вокруг себя бегемотов, и постоянно гладила их, поведала мне, что там находится мужчина, который убил свою жену. Ему постоянно казалось, что за ним шпионят, и в один прекрасный день он прозрел, что шпионка — его спутница жизни. Ну и задушил. С кем не бывает. Лечился я полтора месяца, потом доктор Ваня пришел, и сказал, что отпускает меня на пару недель домой, так как мои галлюцинации прошли. Дал таблетки, и сказал, что нужно обязательно вернуться в больницу, как только мой брат снова появится. Я согласился. И сейчас сижу в своей комнате, и понимаю, что не хочу обратно. Таблетки я потерял по пути домой. На пятый день я разбил зеркала. На шестой ногтями рвал обои в комнате, так как желтый цвет начал меня бесить. На седьмой открыл форточку, и больше ее не закрывал. На восьмой день забыл, что нужно есть. На девятый день отключили свет за неуплату. Взяв тетрадь в руки, я снова написал «Здравствуйте. Меня зовут Игорь. И я шизофреник.» Интересно, когда придет Никита? Сегодня он не приходил. — Я здесь. Положив карандаш на пол, я повернул голову в сторону, откуда исходил звук. Никита все так же стоял по середине комнаты. Руки все так же в карманах. Все тот же грустный взгляд. На удивление, мне не захотелось спрятаться. В душе появилась огромная дыра, пустота. Захотелось встать, и подойти к нему, что я и сделал. Две родинки на носу, как и у меня. В детстве по ночам мы лежали на койках и гадали, от кого они у нас, от мамы, или от папы, или вообще от седьмой воды на киселе. А потом засыпали с мыслью, что вырастим, и найдем своих родителей, а доказательством, что мы их дети будут вот эти родинки. — Что, не боишься сейчас? — Никита по-доброму усмехнулся, вытащив одну руку с кармана. — Не боюсь. — Тогда пошли? Он подбородком указал на свою руку, которую протянул ко мне. Я взял ее. Только сейчас я осознал, что так и должно быть. Не бывает половины, есть только единое целое. И если один умер, другой никак не может продолжать жить. — Пойдем. Мы еще немного постояли, прислушиваясь с осеннему ветру, и подошли к окну, все так же держась за руки. Девятый этаж. Выход во двор. — А сейчас боишься? — Никита внимательно смотрел на меня, готовый в любой момент отпустить мою руку и исчезнуть. — Нет, не боюсь, — улыбнувшись, ответил я. И полез на подоконник.