Разведчики не сдаются.

      Чем выше Вильгельм Штольц продвигался по карьерной лестнице Третьего Рейха, тем аккуратнее он вымерял каждое свое действие и старался точнее взвешивать каждую произнесенную им фразу. Он давно вжился в ненавистное советской душе логово нацизма. Автоматизм, пожалуй, опаснее всего в работе разведчика. Над каждым ходом, к каким бы заманчивыми перспективами он не приводил, необходимо иметь власть разума. Сейчас все это казалось прописными истинами, когда он срочно направлялся на Принц-Альбрехт-Штрассе, дом 6.       Обычная служебная поездка по работе, в стан к одним из самых ревнивых на милость фюрера соратникам тайной полиции, к одному из 7 управлений, составляющих единую систему безжалостного РСХА. Но Александр Шатов чувствовал, что здесь что-то не так. Вызов расстраивал планы о встрече со связным для передачи, крайне важной информации в Центр. И перед тем, как спуститься в машину, он проверил первым делом версию о раскрытии связиста. Но по данным его агентов ничего подобного не могло произойти. Второй версии у Саши еще не было. И пока Берлин серым монолитом зданий мелькал за окном машины, он устроил себе мозговой штурм.       Прошедшие несколько дней были на редкость спокойными, настолько, насколько они могут быть у человека, работающего в одном из отделов абвера. Никаких взысканий от руководства. Даже подлянок от конкурентов со стороны палачей, коими он считал гестапо, не было. Только методичная работа в самом сердце гнезда черной змеи, с которой прямо сейчас, когда карьерист Штольц вежливо пропускает отряд гитлерюгенд, ведет борьбу его родной советский народ. Безжалостно уничтожающей инакомыслящих с еще большей точностью, когда гадина поняла, что нельзя захватить СССР молниеносной кампанией, так хорошо отточенной на европейских странах.       У входа на мраморной лестнице мрачного здания «берлинской лубянки» его уже ждал молодой человек в форме СС. Тоном, не позволяющим дополнительных вопросов, он попросил следовать за ним. Пораженный наглостью человека с гладкими погонами на серой полевой форме, Вильгельм последовал за ним к спуску, ведущему на цокольный этаж. В то же время сделать ему резкий выговор он тоже не мог. У солдата вермахта на шее была лента в цветах рейха с крестом, что резко дисгармонировало с униформой, лишенной знаков отличия и принадлежности к высокому званию.       Там он никогда не был, но даже среди работников разведки о подвале ведомства Мюллера ходили исключительно былинного типа сплетни. Кто-то говорил о пыточных камерах в стиле средневековой инквизиции, кто-то - о подземных переходах до соседнего Рейхсуправления, специально построенных для удобства передвижения между двумя ведомствами Гейдриха, так любившего эффектные появления. В любом случае, правдивым был лишь то факт, что после спуска сотрудник попадал на жесточайший контрольный пункт, охраняемый двумя членами СД в званиях не ниже старших офицеров.       На контроле Штольца попросили предъявить личное оружие и тщательно сверили данные документов с записями в журнале. Лишь после этого дверь, разделяющая коридор, была открыта. И он с еще более тяжелым предчувствием продолжил следовать за эсесовцем, рассматривая его широкую спину с идеальной военной выправкой.       На контрольном пункте у немца не спросили документов и, только завидя странного сопровождающего, в их извечно притворно заволоченных презрительным равнодушием глазах на миг проблеснули рабская преданность и восхищение. А сами штурмбанфюреры подобрались, встав навытяжку, словно увидев партийное руководство.       Коридор был извилистым и достаточно широким, чтобы в нем могли разминуться два человека. Сейчас Александру следовало решить главнейшую задачу. Постараться воспользоваться своим преимуществом, напасть на немца сзади, и постараться выбраться из здания в обход СД или продолжить следовать за ним до пункта назначения, делая вид, что ничего не произошло. Изредка на их пути встречались двери, освещенные тусклыми белыми лампами, которые являлись здесь единственным источником света. С черными пустыми табличками. Видимо те, кто ими пользовались, опознавали нужную, отсчитав её от входа.       Еще раз обдумав свои действия за последний месяц пребывания в Берлине и не найдя даже малейших зацепок, благодаря которым его могли привлечь к ответственности, Штольц решил для себя, что не будет нападать на немца, по крайней мере, пока не узнает, из-за чего он находится здесь. - Проходите, - тихо произнес спутник, толкая перед ним одну из идентичных дверей и пропуская Вильгельма вперед. Помещение за ней было неожиданно большого размера для подвала, хотя и с низким потолком. На стене напротив входа висела карта мира во всю высоту комнаты, утыканная разноцветными флажками. Они отмечали линии фронта и различались для оккупированных территорий по цветам. Спрятанный где-то в глубине души Александр Шатов улыбнулся, увидев, что войска его Родины теснили немецкие войска к восточным землям Рейха. Окаймляя её с двух сторон, висели флаги Германии и вермахта, на которых в полумраке резко выделялись угловатые правосторонние свастики.       Около боковых стен друг напротив друга располагались два одинаковых рабочих стола, на которых с немецкой аккуратностью лежали листы документов, напоминающих со стороны ребристые монолиты бумажных колонн. Рядом с ними находились чёрные глыбы телефонных аппаратов. Слева за столом никого не было. Справа различима фигура человека в форме люфтваффе, внимательно всматривавшегося в документ, скрывающего от вошедших его лицо. Из-за листов бумаги выплывали медленно тающие колечки сигаретного дыма. Видимо, летчик начал курить недавно. Запах крепкого табака еще не успел распространиться на всё помещение и был ощутим лишь за пару метров от стола. - Вильгельм Штольц, я полагаю, - холодно произнес летчик, бросив быстрый оценивающий взгляд поверх бумаг на вошедшего сослуживца. Эсэсовец молча занял место за противоположным столом и, нервно постучав кончиками пальцев по его крышке, притянул к себе исчерканный лист бумаги. - Да, чем могу быть обязан? – занимая наступательную тактику, отозвался Александр, без предложения присесть, резко плюхнувшись на стул рядом со столом говорившего. Для еще большего показательного пренебрежения к обоим, как и полагалось ему по чину, разведчик, не встав, громко передвинулся, чтобы в его поле зрения был и солдат СС. - О вас идет молва. Исключительно как о добросовестном сотруднике разведки, - не замечая поведение молодого человека, продолжил летчик, - Даже от IV отдела не поступает никаких обличающих характеристик в ваш адрес. Это такая редкость, когда ваше управление так упорно не справляется со своими элементарными задачами. - За этим меня оторвали от задания. От его выполнения сейчас зависит судьба … - Начал Александр разгневанную тираду, пропуская колкость в сторону абвера. Но его тут же грубо прервали. - Вы очень самоуверенны, для человека, родившегося не в Германии, - вкрадчиво произнес летчик, убирая личное дело русского от своего лица. Казалось, что разведчик был готов ко всему, но это было непростительной ошибкой. Пепельный блондин с язвительной улыбкой на несколько тонких бледных губах бросил хитрый взгляд человеку напротив. Русский вспомнил это лицо, чуть удлиненное, с правильными чертами и болезненно бледной кожей, никогда не знавшей загара. Он встречал его мельком много лет назад в прошлой жизни. Тогда Шатов был сыном одного из ведущих инженеров, служившего на липецком полигоне. Статный летчик с неординарной внешностью жадным восторженным взглядом окидывал ряды новых русских самолетов. Память, видимо, подвела Шатова, даже спустя сколько лет, ему показалось, что немец ничуть не изменился. - Моя родина - это не то место, что отражено в досье. А что написано кровью предков в моем сердце – Тысячелетний Рейх, - с жаром продолжил Александр, несколько успокоенный непогрешимостью данных в документе. - Кровью? У нас как раз возникли сомнения в её чистоте… Людвиг, подай мне, пожалуйста, ампулу, - обратился к немцу напротив пруссак, глубоко затягиваясь сигаретой и нетактично выпуская сизое облако дыма в сторону русского. - Она у тебя в столе. И пожалуйста, Гилберт, перестань курить. – с акцентом на последней фазе глухо произнес солдат СС. Он ненавидел табачный дым с возвращения в 1918 году в Берлин, когда он несколько долгих часов провел вместе с возвращающимися солдатами в прокуренном вагоне. Где запах папирос въелся в его память, как запах отчаяния, поражения. - Да как вы смеете!!! Ваше звание и номер части! – не сдержав накативший ярости от оскорбительного поведения собеседника прорычал Штольц, приподнимаясь со стула. Но пруссак, не наградив его даже взглядом, занялся поиском ампулы, громко отодвигая при этом ящики. - Вы что, оглохли?! – выпрямившись в полный рост, нажал Александр, сбрасывая со стола одну из кип бумаг. Листы разлетелись по помещению, словно стая испуганных белых голубей на Александрплац.       За спиной послышался звук отодвигаемого эсэсовцем стула. И, находясь во взвинченном состоянии «праведного негодования» оскорбленного офицера, Александр уже надеялся на короткую, но эффективную драку. Его рука уже давно лежала на рукоятке пистолета. Оставалось лишь избавиться на выбор от одного из противников и найти способ выбраться отсюда, миновав охрану. - Хорошо, что ты встал. Подойди…- пруссак оторвался от ящика и перебирал в длинных пальцах стекляшку с рубиновой жидкостью внутри. Не разобрав, к кому обращены эти слова, Александр подался к Гилберту, но его тут же грубо схватили железной хваткой за плечо, отбрасывая назад. - Сидеть! Отвечать только на задаваемые вопросы. – мечущие молнии, пронзительно голубые глаза Людвига недвусмысленно намекали на последствия неповиновения не хуже устремленного на русского длинного дула вальтера. А позволить себе быть застреленным двумя явными провокаторами в подвале гестапо советский разведчик не мог себе позволить. Видя, что тот не собирается больше пререкаться, солдат СС опустил оружие и встал рядом с пепельным блондином. - Ты уверен? – продолжил разговор с немцем пруссак, не показавший ничем своё отношение к произошедший сцене. Он держал себя с эсэсовцем покровительственно, с присущей заносчивостью потомственного юнкера. - Совершенно, - глухо отозвался немец, кивая в сторону ампулы, - Штольц, вы сдавали вчера в медпункте кровь? - Да, - немедленно ответил Вильгельм, мысленно ругая себя за поспешность. Но всё же, что здесь такого? Проверки на инфекции после выполнения операций за пределами страны были достаточно обыденным делом. В невозможности порочащих положительных результатов на них он был убежден на 100%. Пруссак прищурил темные, лишенные в полумраке цвета глаза, машинально поправив рыцарский крест на шее. - Биография родителей, кратко, - приказал он. И четкий ответ Штольца, наконец, вывел его из себя. Пруссию взбесило, что тот так упоенно врет ему в лицо. Он знал каждого из своих жителей, даже не живших на его территории. И о Штольце он мог сказать точно – он не из его людей. Не только потому, что память, даже спустя день, не нашла в гигантских кладовых дворца памяти сведения о Вильгельме. Но и потому, что он лично знал указанную женщину, которую он выдавал за мать в своей анкете. Она не могла иметь детей. Никогда… - Знаете, какой запах у крови человека Третьего Рейха? – помолчав некоторое время, прошептал Восток, медленно выходя из-за стола и приближаясь к русскому. - Она пахнет горячим железом военных цехов и черной угольной пылью. Терпкой амброй, нагретой на солнце смолы янтаря. И мокрыми дубовыми досками до блеска отполированного стола, на которые пролили лучшее в мире светлое пиво. Жареной сочной свининой и горьким ароматом васильков. Если бы не совершенно серьезное лицо Людвига, замершего, слово каменное изваяния за плечом упоенного своей речью пруссака. Александр бы решил, что его разыгрывают и это всего лишь очередная проверка. В крайнем случае он мог предположить, что пруссак - просто спятивший псих. - А ваша? – платиновый блондин раздавил стекло в пальцах. Брезгливо преподнёс лайковую черную перчатку, спасшую его от порезов, к лицу. Его плавные, словно у крадущегося хищного зверя, движения стали более резкими и угловатыми. Отчего он все более становился похожим на буйного помешенного. - Холодом далекого заполярья и спелой золотой пшеницей, глубокими северными реками с ледяной водой. Свежим запахом бескрайней тайги и… водкой. После этого вы смеете говорить, что вы немец? – лицо Гилберта попало под свет включенной лампы. И русский отпрянул, наконец, рассмотрев неестественный алый цвет радужки. - И это мне говорит сентиментальный выродок прусской аристократии, из страха перебравшего с сильнодействующими веществами? - рассмеялся ему в лицо взявший себя в руки русский. Решение пришло само собой. Первым он решил убрать солдата СС. Когда он направил на него зауэр, тот даже не шевельнулся, холодно смотря на Вильгельма, ничем не выдавая казавшегося логичным волнения. Русский нажал на курок, но выстрела не последовало, лишь сухой отрывистый щелчок отсутствия патронов гулко отразился от стен. Прежде, чем Штольц понял, что его окончательно обыграли, пруссак вырвал бесполезный зауэр у него из рук, пренебрежительно отбросив его подальше вместе со своей грязной перчаткой. - Вот она какая, ваша кровь. Такая же безрассудная, как у Ивана. Вечно лезете геройствовать, - вкрадчиво прошипел он, торжествующе смотря в глаза русскому. - Да, вы правы, еще как лезем, - Александр, специально ждал момента, чтобы бдительность обоих стала равно нулю. Пруссак, так и не успел понять, почему в обращенном к нему голосе не было страха и безысходности, такой естественной сейчас для раскрытого вражеского разведчика. Второй короткий пистолет, который так любили в абвере, выстрелил в упор, стерев с лица Гилберта усмешку. Его тело, словно в замедленной съемке грузно осело на серый бетонный пол подвала. Второго немца Шатов успел лишь зацепить, прежде чем его разоружили повторно.       Закованный в кандалы разведчик был без сознания, награжденный немцем за излишнюю смелость ударом рукояткой пистолета по шее. Германия опустился на колени перед братом, тот тяжело дыша, судорожно хватал воздух ртом. - Не стоит… Это не Брагинский же… - отмахнулся от попытки помощи летчик, - Надо же, попал так неудачно. Его искаженное от сильной боли лицо, казалось, было белее разбросанных рядом бумаг, по которым от Пруссии медленно расползалось красное пятно. Черты лица пруссака заострились, и, в очередной раз пытаясь вдохнуть, он, всхлипнув, обмяк в руках немца.       Когда подобное случилось первый раз, Германия не успел осознать, что произошло. Это было, давно, в их первую кампанию. Он был семнадцатилетним мальчишкой, когда они вместе попали под артобстрел. Солдаты Людвига принесли в штаб тело старшего брата, завернутое до подбородка в плащ-палатку, промокшую от крови. Они сказали, что удивительно, что он еще дышит. Германия плохо понимал, что люди говорили еще, на какой-то миг он подумал, что с ним общаются на каком-то неизвестном языке. И когда в тишине умирающий Гилберт хрипло приказал оставить их одних, Людвиг вышел из оцепенения и зарыдал так, как никогда раньше в своей нечеловечески длинной жизни. Тогда ему было страшно до безумия. Хотя Байльшмидт много раз говорил, что бывало и хуже, и люди не могут его убить, как обычного человека. И сейчас, когда он держал Гилберта, бережно, будто боясь помешать ему восстановиться. Он, видевший его «смерть» не раз и не два, испытывал мерзкое ощущение собственной беспомощности и беспокойства, что на этот раз брат не вернется из небытия. Людвиг знал, что, каждый раз возвращаясь к жизни, страна теряет своих людей. Это страшная плата за беспечность и неосторожность в войнах, плата за многие века молодости и неуязвимости. Минуты тянулись непозволительно медленно, первый шок прошел и Германия почувствовал тупую боль в задетом пулями теле. Нужно было перевязать себя, чтобы не терять собственные силы, но он не мог себе позволить отпустить «мертвого» Востока из объятий. Но вот раздался резкий вздох, предвещающий, что Пруссия так легко не может сдаться. Неловко двигаясь, словно от долгого сна, он попытался подняться, опираясь на Людвига. - Какая же тварь, - прохрипел он, часто моргая, стараясь убрать неприятную сухость пересохшей роговицы, пиная лежащего русского, - Ты ранен, Запад? - Пустяки, - немец чувствовал, что у него предательски заблестели глаза. Ему давно уже не семнадцать, чтобы плакать. И если это заметит Восток, насмешки будут сопровождать его несколько последующих недель. Но сейчас Гилберт этого не заметил, он задумчиво поправлял испорченную униформу, рассматривая лежащего на полу разведчика. Неловкое молчание прервал резкий треск одного из телефонов. Они звонили в этом кабинете слишком редко. Тем более этот аппарат внутренней связи с охраной. - Я возьму, - небрежно махнув рукой, старший Байльшмидт ответил с дублирующего телефона на своем столе. Видимо, то, что он услышал в трубке, его сильно раздосадовало. Бросив на замершего немца укоризненный взгляд, пруссак отрывисто давал указания человеку на другом конце провода. - Кто? – Людвиг, быстро придавил ногой спину русского, который начал приходить в себя и заворочался на полу. - Варгас младший. Ему разрешено пройти сюда? Не знал, что у него есть столь обширный пропуск… - задумчиво произнес Гилберт, окидывая взглядом комнату. Беспорядок, в котором она находилась, начал раздражать его, тем более, итальянец не должен видеть избитого пленного. - Оставь, передадим его в IV Е. Я сказал, что ты сам выйдешь к Феличиано, - устало махнул Пруссия. В комнату без стука зашли двое солдат СС и без лишних слов потащили Штольца в коридор, наградив пару раз прицельными болезненными ударами. За ними же быстрым шагом из комнаты вышел Германия, оставив пруссака разбирать разбросанные документы и скрывать досаду за брата, уделяляя драгоценное время итальянцу, от которого с каждым месяцем толку на войне становилось все меньше, а проблем и ненужной суеты больше. Обоснуй ...он срочно направлялся на Принц-Альбрехт-Штрассе, дом 6 здание бывшей школы искусств в Берлине, передано в 1933 году гестапо. ... передадим его в IV Е... контрразведка