Изучить по шрамам

Некоторые считают, что у Кирка всё хуево с инстинктом самосохранения с тех пор, как он начал работать на Мердока. Кирк не может понять, как его угораздило к тому приблизиться, если этот инстинкт вообще когда-то был. — Напомни мне, зачем нам эти русские? — цедит Кирк, и от его тона отшатываются даже иностранцы, не понимающие английского. — Хватит создавать проблему и ныть. — Проблему? — Кирк вскидывается и оглядывает пространство вокруг себя, нагружая трубку таким молчанием, что проникнуться его убийственностью должен даже Мердок. — Я в Польше. В Польше, мать твою. — Назови хоть одну страну, которая тебя не бесит. Можно было бы зачесть, но Кирк даже не думает сдаваться. Его бесит, что Мердок не относится всерьез к желанию Кирка застрелить Волкова с первой секунды их встречи. Обоюдному, блядь, желанию. Кирк видел Разумовского и мог понять, как в ту рыжую голову пришла идея развлечься и устроить ад на земле всем вокруг. Наверное, Волков его тоже заебал и он решил испортить тому жизнь. Но Кирку-то за что? И что он успел сделать Мердоку? Совершенно точно ничего, но если так продолжится, то он исправится. — Тебе напомнить, что мой безумно умный напарник сделал в прошлый раз? Я, сука, не нанимался за ним дерьмо разгребать! — Ты думаешь, меня это волнует? — скучающе отзывается Мердок. — Мы с ними сотрудничаем, нам нужны документы, а ты сам просил людей. — Волков не человек, — мрачно цедит Кирк, и от одних воспоминаний о ненавистном лице ему хочется застрелить пару прохожих. Рыжих прохожих. — Он не умеет слушать элементарных приказов… — Избавь меня от своих жалоб, Кирк. Если у тебя нет ничего по делу, звони, когда закончишь. — Тварь, — говорит Кирк телефону, но не надеется, что его услышат. Да и если бы так, у Мердока в последнее время явно хорошее настроение, и на фоне нескончаемой черной полосы у Кирка под названием «Волков», это особенно раздражает. *** Когда он добирается до номера, Олег уже оказывается внутри, приехавший рейсом раньше. — Они прислали план здания? — И коды охранной системы, — Олег хмуро рассматривает распечатки в своей комнате, не утруждаясь поздороваться. Кирк кидает свои вещи в угол и проходит к нему, цепляя листы из рук и тоже хмурясь. — Сколько у них этих систем? — Три. Все автономные, и щиты отключения стоят на разных этажах. — Они там наркотики продают или ядерное оружие? Нахрена всё это? — Кирк садится рядом, просматривает план поэтажно и находит взглядом нужный им кабинет с сейфом. — Охраны не так много. — Не так много? Полегчало пиздец. Олег, не споря, хмыкает, потому что в целом согласен. Легче разнести здание к хуям, а не вытаскивать из него что-то, но и большой группой сработать невозможно из-за этих самых охранных систем — их накроют раньше, чем они успеют добраться до сейфа, а его ещё надо взломать. Кирк трет висок и отдает всё Волкову обратно. — Я спать, а потом мы придумаем план. В этот раз у нас будет план, ты понял? Кирк должен был застрелиться в номере ещё когда Волков промолчал в ответ. Он ведь знал, что этот ублюдок всегда всё делает по-своему. *** Вообще-то с Волковым было несложно, он не раздражал больше терпимого, когда молчал и убого, но развлекал, когда открывал рот. С ним можно было поговорить, хоть Кирк долго в это не верил, а порой Волков даже пугал его зачатками разума, огорошивая умными мыслями. Волкова вполне можно было переносить без потерь для привередливых нервов. Если бы они не работали вместе. Насколько с тем было просто в общении с точки зрения Кирка, который вообще с людьми не сходился по весомой причине нежелания этого делать — настолько же совместная работа напоминала ад обоим. Волков был готов Кирка убить за острый язык, неумение подчиняться, просто слушаться в критических ситуациях и доверяться, за вечные попытки всё контролировать и навязывание ему своих методов. Кирк просто умирал. Волков, кажется, ничего не знал о тихой и чистой работе, о том, как не оставлять следов и не показываться на глаза. Не убирать трупы — а просто не создавать лишние. Олег пер напролом там, где можно было договориться, и бросался вперед там, где Кирк выжидал. К сожалению, ненависть друг к другу не была достаточной причиной, чтобы Мердок с Разумовским перестали сотрудничать. Партнерство ещё только налаживалось, а поэтому за действиями обоих нужно было следить. Кирк был доверенным лицом Мердока, а Волков соответственно — тем, кто бесил доверенное лицо Мердока и заставлял мечтать о суициде. *** — Ты же сказал, что сможешь его взломать! — Не кричи, мать твою, я этим и занимаюсь. — Я не могу говорить тихо, потому что, блять, сигнализация орет, — Олег проверяет по компьютеру оставшиеся камеры и наряд спешащей — пока что местной — охраны не оказывается сюрпризом. — Ты всегда можешь поговорить с кем-нибудь другим, — огрызается Кирк, не отрываясь от сейфа. Олег не понимает, чего тот вообще с ним ещё возится, если они всё запороли, но Кирк, кажется, всерьез, собирается закончить дело. — У тебя три минуты, — позиция для стрельбы не ахти какая, но бывало и хуже. — Заткнись. Волков ведь тоже знал, что у Кирка совсем пиздец с самосохранением, тот орал на Волкова за грубые методы, но сам, когда случалось, лез в такое пекло, что Олег только успевал за шкирку оттаскивать и волочить к выходу. Как, например, сейчас, когда добытую флешку Кирк убирает в карман левой рукой, и стреляет тоже с левой — ему всё равно, с какой, но правая почти не ощущается от пули в плече. Олег наконец тащит его прочь из кабинета, прикрывая спиной и слушая, как тот откашливается после очереди по бронежилету. — Ты совсем больной? — Не туда, — Кирк дергает вправо, но Олег его буквально заталкивает в проем. — Волков, блядь, там пост. — Да похуй уже. Кирк никогда не забывал, что всегда может быть хуже. Хуже, чем когда у тебя внешность, как у рожденного в Чернобыле. Хуже, чем, когда ты ввязываешься в самую плохую компанию в городе. Хуже, чем когда ты работу на государство меняешь на эту плохую компанию. После этого жизнь в пропасть катилась куда быстрее, сменяя на фоне только музыку, с которой у Кирка всё шло по пизде. Когда появляется очередной рыжий в его жизни, он думает: «Охуеть смешно». Когда в придачу идет ещё и личный ад Кирка, он не думает, а просто закупается таблетками. Кирк предусмотрительный и знает — понадобятся. Он, в общем-то, даже в курсе, что конченный пессимист, но дальше действительно только хуже — план кражи, с которым он мог ебать и Мердока, и Разумовского, гениальные идеи Волкова по его улучшению, не требующие согласия окружающих, и гребанная дополнительная система охраны на самом сейфе. Дальше следуют пуля, зашедшая как-то сбоку в плечо, и простреленная нога Волкова — Кирк ждет, что сейчас не заведется машина, в которой нет его таблеток, и можно будет наконец расслабиться, откинуть сидение и признать, что им ебанный конец. Кирк прикурит и даже поделится сигаретой с Волковым, которому приходится отдать ему свой любимый джип из-за раненной ноги. Но тот заводится сразу, взвизгивает шинами и времени расслабляться не остается, спасибо ещё, что Олег не спорит, что с одной рукой машину вести легче, чем с одной ногой. Кирк не большой мастер погонь, но сейчас настолько не до красивых жестов, что когда они наконец отрываются, тормозя возле забытого не только Богом, но и клиентами мотеля, Кирк может оценить только конечный результат — живы и ладно. Даже работу сделали, а куда он эту флешку Мердоку засунет — уже другой вопрос. Пусть сам в следующий раз занимается своими делами невъебенной важности. Единственное, за что он сейчас благодарен мирозданию — Волков молчит. И на его нескончаемый поток ругательств, который, конечно, не имеет под собой никаких оснований, и на его промашку, и на номер с одной кроватью, и на всё остальное. Волков умеет молчать так, что Кирку хочется наконец заткнуться самому. От потери крови бьет слабостью под ноги, оседает в голове тяжестью, и он так и делает. Молча первым уходит в ванную, бросая флешку в кресло и предоставляя Волкова самому себе. Олег не возражает и вполне хорошо относится к Кирку, когда того нет в зоне видимости и слышимости. В аптечке из машины оказывается всё, что нужно, чтобы спасти небольшую армию, так что, осмотрев собственную ногу, он понимает, что проблем не возникнет — пуля прошла навылет, почти аккуратно, так что нужно только обработать и перевязать. Этим Олег и собирается заняться, когда понимает, что шума из ванной так и не доносится. Из неё вообще ничего не доносится. Ну конечно, единственная проблема Олега находится за дверью в ванную. Приготовившись выслушать поток комплиментов в свой адрес, Олег стучится, но ему не отвечают. — Кирк? Дверь хлипкая, держится на честном слове, да и выбивают её, кажется, не в первый раз, поэтому от удара она чуть не слетает с петель вовсе. Сидящий на полу Кирк отвлекает от мыслей о месте, куда их занесло. — Эй, Кирк, — Олег приседает перед тем на корточки, осматривая бледнее обычного лицо и осторожно касается того за здоровое плечо. Кирк так и сидит в штанах, прислонившись к ванне, по-видимому, растратив все силы ещё на попытке что-то сделать с раной, о чем можно догадаться по разводам воды и крови повсюду. Зрелище итак не слишком умиротворяющее, а вспомнив, сколько крови осталось в его машине, Олег чертыхается и тормошит настойчивее. Глаза под веками движутся на неглубоком вдохе, заставляя уверится, что Кирк хотя бы жив — кто знает, насколько этой цапле легко помереть — а на выдохе он, кажется, что-то произносит. Олег, уже собравшийся отойти за аптечкой, склоняется ближе. — Что? — Иди нахуй… Олег замирает с выражением «да ты издеваешься». Нет, эту тварь убить сложнее, чем хотелось бы. И было бы неплохо, чтобы она еще помнила, что Олег всегда может если не добить, то бросить прямо здесь, а начальству сказать, что был очень неудачный день. — Подержи рот пять минут закрытым, я тебя перевяжу. Когда Олег возвращается с аптечкой, Кирк вскидывает на него мутный взгляд и начинает елозить красными от крови пальцами по кафелю в попытке то ли сесть ровно, то ли встать, с уже куда более живым и упертым видом. — Дай посмотреть, — Олег давит на здоровый бок жестче, заставляя развернуться, и без веселья разглядывает развороченное плечо. — Оставь, я сам. — Хватит пиздеть, я сказал, — Олег смотрит на белобрысую макушку, прикидывая, такой больной Кирк от потери крови или по жизни. — Что ты сам делать собрался? Кирк пытается отмахнуться, но правая рука у него, похоже, не двигается совсем, а попытки левой не приходится даже останавливать — Олег их просто не замечает, садясь рядом на пол и наклоняя недонапарника так, чтобы удобнее падал свет. Он не предупреждает Кирка о том, что будет больно — не маленький, но дает тому пару секунд приготовиться, после первого рывка прочь. Чужой мат служит явно не благодарностью за его старания, но хотя бы оповещением о том, что умирать Кирк пока не собирается. Кирк продолжает ворчать что-то про грязные руки и врачевательные способности Олега, а также описывать в красках, насколько последние хуевые. Потом и вовсе перебирает все возможные способности Олега, не жалея времени на их критику и не повторяясь в эпитетах. Он болезненно дергается, когда Волков достает пулю, стискивает его свободное предплечье пальцами так, что тот хоть и морщится, но молчит. Пять лишних синяков дела не изменят, а насколько это больно, Олег и сам знает, хоть и старается сделать всё как можно осторожнее. Он вообще-то много знал о Кирке помимо официальных данных, что случилось как-то само собой. Знания добавлялись из запланированных и незапланированных встреч, оброненных фраз и странных ситуаций, всё это против воли и желания награждало какой-то информацией, которой Олег не стремился обладать. Как например, насколько мало у Кирка чистых участков кожи без шрамов. Олег молчит и позволяет Кирку сдавленно ругаться, ничего не говорит, когда тот хрипит, утыкаясь лбом в холодный край ванны. — Всё. Почти всё. Но напрягается, когда он затихает, заваливаясь набок. — Эй, не отключайся пока, — Кирк морщится, не открывая глаз, и Олег несильно хлопает его по щеке. — Отвали, — Кирк слабо отмахивается одним выражением лица и всё же заставляет себя быть в сознании, пока не заканчивается перевязка. После извлечения пули он не сказать, чтобы чувствует себя лучше, но обезболивающие начинают действовать хоть как-то, а после обработки раны становится чуть легче и не так клонит в сон. Олег придерживает Кирка за бок, накладывая бинты, и против воли снова цепляется взглядом за паутину белых и розоватых линий на коже. Большинство тонкие и светлые — от лезвий. На боку, под ребрами, по которым Олег мажет пальцами — короткие плотные полосы с почти невидимыми точками по краям от швов. Ножи, вошедшие куда глубже. Олег не рассматривает, заставляет себя не обращать внимания, но молчание между ними состоит только из прерывистого дыхания Кирка и неуместных мыслей. Он не разглядывает, но неосознанно отмечает в голове количество рваных клякс от пуль. Факт, что их куда меньше, чем у него самого, ещё более странно не вызывает зависти или глупой мальчишеской гордости — только бережливое удовлетворение. — Надо перебраться в комнату. — Да. Кирку лень говорить, и вообще-то он вполне бы сейчас согласился переночевать прямо в ванной, но присутствие рядом Волкова побуждает держаться хоть как-то достойно, и он добавляет, что сейчас встанет. И даже почти успевает это сделать, даже если на попытку и уходит слишком много времени. — Ты что, блять, делаешь? — Так легче, тут два шага, успокойся. Достойно, черт. Волков несет его до кровати на руках, и Кирк просто отказывается думать, какие ассоциации это может вызвать. Несмотря на хромающую ногу, его даже не бросают, а по мере возможностей аккуратно кладут, и Кирк смотрит на Олега так, словно собирается убить взглядом. Несколько раз подряд для верности. И что странно, Олег даже догадывается, что тот просто не может произнести «спасибо». Вместо этого взгляд снова опускается вниз, и Кирк роняет так же тяжело и хмуро: — Твоя нога. — Что «моя нога»? Олег даже восхищается — человек пять минут назад собирался сдохнуть на полу ванной, а уже смотрит так, словно Волков перед королевской особой провинился. — Ты собираешься ей заниматься? — Собирался как раз перед тем, как пришлось откачивать тебя. Кирк закатывает глаза, а Волк тяжело вздыхает. — Так перевязывай, что за приступы альтруизма. Олегу могло бы это даже польстить, если бы любое подобие заботы от Кирка не ощущалось, как целенаправленное унижение. Расстегивая ремень, он замечает напряженно-задумчивый взгляд Кирка. — Часто ты этим, видимо, занимаешься, — уж он мог оценить насколько быстро и уверенно Волков справился с извлечением пули. — Это был комплимент? Война многому учит. Кирк кривит рот. — А я думал, тебе просто Разумовский платит за то, чтобы ты ловил пули, судя по тому, как ты под них прешь вечно. — Я ловлю их не чаще тебя. Неловкость в разговоре исчезает вместе с самой беседой, и оба, удостоверившись, что всё в порядке, перестают обращать друг на друга внимание. Кирк отворачивается от Олега, ложась набок. Он не отказался бы сейчас от своих таблеток, но сожранная горсть обезболивающих тоже действует умиротворяюще, и нельзя сказать наверняка, сколько времени проходит в подсчетах красноватых кругов притупленной боли перед глазами, прежде чем Волков ложится на кровать рядом с ним. Спорить насчет дивана нет никакого смысла, хотя и возможность наблюдать перед собой чужой затылок далека от предела мечтаний О’Райли. Предел от него всегда далеко, а рядом только «хуже». И сейчас хуже всего то, что заснуть, несмотря на таблетки, ему не удается, а лежать Кирк может только на одном боку — конечно, рассматривая чужую спину. Слава богу, Олег хотя бы не повернулся лицом, а то это было бы совсем уж стремно и невыносимо. Лекарства баюкают его на раскачивающемся от ноющей боли сознании, и в этих красках линии татуировки изгибаются, если долго не моргать. Кирк думает, что волк — это уж слишком не оригинально, хотя и выглядит достаточно… эстетично. А ещё замечает, что в некоторых местах линии неровные, а поверхность бугристая. Вспоминаются слова Волкова о войне и частоте встреч со свинцом. След пониже лопаток, левее позвоночника, выглядит странно и, наверняка, был бы отвратительным, если бы его не покрывала татуировка. Кирк касается его пальцами здоровой руки, той, на которой лежит, хоть и осознает это, только когда Волков вздрагивает. Кажется, набивать по шрамам больно, чувствительность кожи на этих участках либо теряется, либо, наоборот, возрастает. Олег молчит и не поворачивается, хоть и понятно, что уже точно не спит. Кирк обводит шрам по контуру рисунка. — От чего это? Ответ следует с удивленной заминкой, но четко и не сонно: — Последний год в армии. Разрывная граната, почти случайно задело. На улице уже достаточно светло, чтобы рассмотреть и волка, и рисунок шрамов под ним. Кирк выдыхает собственную боль на черную тушь под кожей, представляя, какого это было их получать, ведет указательным и средним вверх к морде зверя и останавливается на угловатом смазанном шраме. Олег непонимающе молчит, пока Кирк задерживается на этом месте, и тот ощутимо надавливает ногтем на указанную метку, добиваясь нового легкого рывка. — Кортик. Под Новый Год, Украина. Неудачно увернулся. Кирк удовлетворенно улыбается и оглаживает кожу дальше к шее, к ровной полосе в сторону горла. В этот раз Олег отвечает сразу: — Мой бывший подчиненный. Два года назад. У Олега много шрамов, Кирк касается грубыми подушечками пальцев следов от всевозможного оружия и подручных средств, самые глубокие скрыты рисунком, большинство — нет. Он ведет вниз по позвоночнику и останавливается на розоватом пятне под ямочкой спины возле полоски трусов, шрам уходит чуть ниже и Кирк заканчивает путь прямо по ткани. Олег замирает, так и не отвечая, а потом наконец разворачивается и придавливает руку Кирка к кровати, нависая над ним и глядя в глаза. — Что? Кирк с ленивой наглостью вскидывает брови, и Олег его целует. Не бережно и аккуратно — как придерживает под спиной, чтобы не задеть плечо, когда укладывает того на спину; а жадно и жестко, как нравилось и как давно хотелось. Кирк пытается вырвать перехваченную руку, дергается, стремясь отпихнуть Волкова, но его попытки сейчас такие вялые, что на них перестает тратить силы даже он. Олег стискивает чужое бедро крепче, когда Кирк ему отвечает, подается вперед, встречая яростно, борясь за инициативу. Представлять Кирка податливым и послушным никогда бы не пришло Олегу в голову даже в пьяном угаре, тот таким и не оказывается — берет своё требовательно и эгоистично, в одном поцелуе умудряясь проявлять все свои худшие и лучшие черты. Но при этом дает всё, что нужно Олегу так, что у того темнеет в глазах от желания. Он догадывается, что будь Кирк в форме, не обошлось бы без драки в качестве прелюдии, но сейчас тот хоть и давит ответным напором, не пытается даже сказать что-то против своей позиции или поменяться местами. Олег старается не задевать больную руку, когда оглаживает горячий бок и выгибающуюся спину, когда рычит глухо от жесткого рывка за волосы под чужую челюсть. Кирк смотрит мутно от таблеток, но ухмыляется так, что не остается сомнений в сознательности происходящего, Олег любуется секунду линией открытого горла, когда отворачивает лицо за челюсть, и касается языком длинного шрама, идущего через ключицу. Кирк не отвечает, усмехаясь, и Олег сцепляет на ней зубы, вызывая недовольное шипение. — Не помню. Олег хмыкает и целует ниже, останавливается губами на ровном шраме между вздымающихся ребер. Кирк поглаживает ногтями его затылок и тянет ближе, выдыхая нетерпеливо: — Не помню. Олег скалится, прикусывая кожу живота, и выдыхает на дорожку светлых волос под пупком, подтаскивает к себе рывком за пояс штанов, которые тот так и не потрудился снять, и с нажимом проводит большим пальцем по шраму на боку. Кирк удрученно вздыхает и закатывает глаза: — Да не помню я, Волков. Я маньяк что ли, запоминать, кто меня и когда пырнул? Не поспоришь. Олег раздевает Кирка уже до конца и больше не спрашивает о шрамах — на длинных ногах, обхватывающих его спину, на бледной коже шеи и плеч, которые Олег усыпает своими метками, цветущими красным и вызывающими боль поровну со стонами удовольствия. Разноцветные глаза темнеют сильнее и глубже, и Олег перестает смотреть. Скрывает все шрамы, накрывая Кирка собой, втрахивает того в кровать так, что кровь всё-таки снова пачкает бинты и кровать. Кирк рычит ему не останавливаться, а Олег думает, что и не стал бы, альтруизма в нем и правда не так много. Собственная рана явно не располагает к подобным нагрузкам, но от Кирка удается оторваться только тогда, когда череда глухих ругательств обрывается задушенным стоном, выгнутой спиной и сладкой судорогой, от которой Олег через пару движений кончает сам. Проблемы с самосохранением явно не только у Кирка. *** Рана на плече давно затянулась и теперь уже не напоминает о себе даже дискомфортом, хотя до сих пор имеет неприятно красноватый оттенок. Кирк недовольно потирает плечо рукой, а Олег отводит её, опрокидывая того обратно на себя и кровать. Касается шрама ртом. — Откуда это? — Я не помню. Олег усмехается, потому что читать ложь Кирка легко.