Не уходи...

Та авария стала для меня настоящей трагедией. Изо дня в день вот уже три года я прихожу в больницу, сажусь на табурет рядом с кроватью, беру твою холодную ладонь в руки и слушаю размеренное пиликанье аппарата, поддерживающего твою жизнь. Друзья говорят, что жизнь идет своим чередом. Что мне нужно отпустить тебя, найти кого-то другого, чтобы забыть… Но как можно забыть человека, которого любишь всем сердцем? Не бойся, я не оставлю тебя. Никогда. Ты внесла краски в мою жизнь. Ты подарила мне чувство внеземного счастья. Ты стала для меня миром. *** -Ее состояние за эти три года не улучшилось. Нет никакого шанса на восстановление. Мне жаль, – врачи в белых халатах говорят одно и то же. -Но ведь оно и не ухудшилось. Нельзя отпускать ее! – я кричал. Больно. -Татсуя, мы не можем содержать ее на АИК, – и вы, женщина, называете себя родителем?! -А вдруг она очнется? Вдруг сможет… -Мы уже три года живем этим «а вдруг». Пойми, врачи делают все возможное. Она не очнется. Нужно отпустить ее, – в ее глазах слезы. -Я не отпущу ее. Она не уйдет. Мы пообещали друг другу, что всегда будем вместе. – С силой ударив стену кулаком, я прислонился к холодному камню лбом. -Мы не всегда можем выполнять наши обещания. Это жизнь, Татсуя, – она положила свои руки на мои плечи. – Я рада, что ты был у нее. Но так нельзя… -Да что вы понимаете?! – я вышел из больницы, одержимый злобой. К черту все. *** Я снова здесь. Снова держу ее холодную руку и слушаю писк аппарата. Каждый день говорю ей одно и то же. А вечером, не в силах сдержать слез, ищу способы вернуть ее к жизни. Она должна жить. Дверь палаты с тихим шорохом отворилась, пропуская внутрь ее мать. -Добрый день, - произносит она, присаживаясь рядом. Я лишь киваю. – Хочешь поесть? Я принесла онигири. -Нет, спасибо. -Ты каждый день приходишь. Так сильно любишь ее? -Да. Я люблю ее всю, вплоть до трещинок на губах. Мне нравится, как она плачет над концовками фильмов, неважно, хорошая она или плохая. Мне нравится, как она стучит ручкой по столу, когда нервничает. Мне нравится ее суеверие. Мне все в ней нравится. Ведь она это она. Неужели вы не понимаете меня? -Понимаю. Тогда и ты меня пойми. Мне тяжело каждый день приходить и видеть, как мой ребенок умирает. Для матери это невыносимей всего. – Она посмотрела на меня своими грустными заплаканными глазами. – Я подписала документы на отключение АИК. Прости, Татсуя. Нет. Этого не может быть. Только не с ней. Рука безжизненно повисла. Сознание словно в тумане. Ничего… уже не изменить? Ее больше не будет со мной? В прострации я вышел из больницы. Поймал такси. И ноги привели меня к высотке. «Точно… Мне нужно быть рядом с ней. Она же такая маленькая, такая хрупкая. Она не сможет без меня…» Я не помнил, как добрался до крыши, где бушевал ветер. Не помнил, как перелез через оградительный забор. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. И я уже готов отпустить руки… «Не смей!» Просто голос в моей голове. Голос, принадлежавший ей. Он остановил меня. Я уверен, дождь, упавший на город белой пеленой, был ничем иным, как ее слезами. «Не умирай, живи, Татсуя» - пел мне ливень. Что же я делаю здесь? В минуты, когда душа покинет ее тело, я стою на краю крыши, собираясь прыгнуть вниз. Я должен быть с ней. Я обязан быть с ней. Рванув по лестнице вниз, я побежал в сторону больницы, не обращая внимания на дождь. Он ничто по сравнению с моей болью. *** У палаты столпились врачи и простые люди, которые о чем-то яро перешептывались. Я не слушал их. В голове стоял лишь ее образ. Такой живой и неподдельный. И она. Смотревшая на меня сейчас своими яркими голубыми глазами. Смогла. Она осталась. Даже когда все опустили руки, она смогла остаться тут, как всегда идя наперекор судьбе. Эта неподдельная улыбка. Отрешенный взгляд. Естественный румянец на щеках. И слезы счастья. Я люблю ее…