When you are not around.

****** Он противно сопит и стонет как заправская порнозвезда, громко, визгливо и не слишком натурально. Бэкхён ударяется головой об изголовье кровати и громко выдыхает, когда он толкается глубже, больно стискивая его бедра влажными от пота пальцами. От него отвратительно воняет широко разрекламированным одеколоном, и Бён раздраженно шипит, царапая ногтями чужое сильное плечо: - Твою мать, ты что, ванну принимаешь с этой вонючей поебенью? Он, захваченный собственными ощущениями, глупо таращит на Бэкхёна свои затуманенные возбуждением глаза, и Бён испытывает невероятное желание взять лежащий на тумбочке кинжал и отрезать ему яйца к чертям. Он толкается глубже, становится жарко и хорошо, и Бэкхён глухо стонет, обхватывая его поясницу ногами и стараясь придвинуться как можно ближе. - Бэкхён-хён! Ох, блядь, думает Бён и закрывает глаза, отчаянно надеясь, что знакомый хрипловатый голос – всего лишь предоргазменный мираж. Парень перестает двигаться и испуганно таращится на стоящего у двери Чанёля широко распахнутыми глазами, и Бэкхён напрягает память, пытаясь вспомнить, как все-таки зовут его любовника. Какое-то простое имя вроде Минхо или Сухёна, но точно не какой-нибудь Тэгон. - Какого хуя ты остановился? – хрипло говорит он и подается бедрами вперед, демонстративно глядя на Пака в упор. «Минхо» растерянно смотрит на него и мямлит: - Так ведь… Он из твоей охраны, да? - Нет. - На Чанёле тщательно отглаженный, безукоризненный костюм, и в прокуренной, пропахшей марихуаной и виски комнате он выглядит как инородный элемент. Бэкхён ненавидит эти чертовы костюмы, униформу цепных псов отца, одинаково дорогие и тошнотворно неприметные. Обычно мафия предпочитает выделяться и выглядеть нарочито ярко и шикарно. Золотые цепи, алые рубашки и красивые девушки как обязательный аксессуар вроде перстня с большим камнем и ботинок от Версаче. Его отец, лидер одной из крупнейших корейских криминальных группировок, всегда выглядит безукоризненно элегантно. Даже когда спускает на кого-то полную обойму, забрызгивая плотную черную ткань кровью. Когда Бэкхёну было пятнадцать, он уже четко знал, что его папа не трудится служащим в конторе или не преподает математику в университете, как отец его одноклассницы Хёрин. Убийства, шантаж, наркотики, курирование местных стрип-клубов и борделей – господин Бён держал в стальном кулаке весь Сеул, приходя домой поздно ночью в сопровождении высоких и плечистых молчаливых парней в неизменных черных костюмах. Почему-то этот образ отпечатался в сознании Бэкхёна с самого нежного возраста, став каким-то негласным символом власти папы и смерти. Все люди, что приближены к нему, носят черные костюмы. Бён ненавидит черный цвет всей душой, потому что он ассоциируется с похоронами и удушливым запахом увядающих роз. Мать Бёна была тихой и спокойной женщиной, далекой от грязного бизнеса своего мужа. Сейчас, будучи уже практически взрослым, Бэкхён понимает, что именно в такой женщине всегда нуждался отец, в доброй и понимающей, не похожей на тех смазливых и пустоголовых шлюх в блестящих шмотках, которых так любят трахать его подчиненные. Такая, с которой забываешь обо всем и просто растворяешься в простом домашнем счастье. Мама ухитрялась создать ощущение уюта даже в огромном особняке, набитом вооруженными до зубов мафиози, наркотиками и грязными деньгами. Ее убили на крыльце маленького продовольственного магазина, где она обычно покупала свежие овощи и молоко. Прямо на глазах Бэкхёна, среди бела дня, хотя обычно люди отцовского круга предпочитают решать свои дела вдали от людских глаз. Скорее всего, это была просто месть, желание продемонстрировать силу, некая угроза или попытка сломать Бёна-старшего, убив самого дорогого и близкого человека, ведь отец любил ее больше, чем кого-либо еще на этом свете, хоть и никогда об этом не говорил, ограничиваясь лишь сухими общими фразами. Но каждый раз он смотрел на нее такими глазами, что было понятно, насколько это чувство сильное, неконтролируемое и всепоглощающее, пусть и скрываемое от посторонних глаз. Он до сих пор смотрит так на ее фотографии, на которых она еще живая и улыбается нежно и ласково. Так, как не должна улыбаться жена преступного босса, но мама была прежде всего «мамой», а потом уже кем-то еще. Мать Чанёля он тоже любит, но немного по-другому. Сохён другая, она более жесткая, лишенная всяческих сантиментов, спокойно относящаяся к деятельности отца Бэкхёна, более того, новая госпожа Бён полностью посвящена в дела и порой даже участвует в собраниях клана. Бэкхён понятия не имеет, где отец ухитрился ее найти и при каких обстоятельствах, но кажется, как ему как-то проболтался Ифань, она была вдовой одного из старых друзей отца. У них не было никаких неловких знакомств, когда папа приводит домой незнакомую женщину и, смущаясь, говорит, что теперь у детей будет новая мама, она добрая и хорошая, слушайтесь ее, и тогда она купит вам куклу и игрушечный автомобиль. Сохён, ее старшая дочь Юра и Чанёль просто появились в их доме, и отец будничным тоном представил ее как свою будущую жену. Позже была тихая свадьба, когда Бэкхёна вырвало праздничным тортом прямо под ноги счастливых новобрачных. Он убеждал себя, что во всем виноват чересчур жирный крем, хотя на самом деле просто тошно было на все это смотреть. На отца, стоящего под руку с другой женщиной, на его подчиненных, радостно лижущих задницу боссу и его новоявленной супруге, на Чанёля, который стоял напротив него и улыбался. Радостно и широко, так, что захотелось врезать ему прямо в челюсть, дабы стереть с лица это омерзительно счастливое выражение. После смерти матери не слишком крепкое здоровье Бёна пошатнулось окончательно. Одна болячка перетекала в другую, и практически всю юность Бён провел в своей комнате, поедая таблетки пачками и напиваясь горькими микстурами. Первое время отец порывался поговорить с ним о его будущем в качестве нового главы клана, но каждый раз у Бэкхёна моментально портилось самочувствие, и он валился в кровать с очередной противной болезнью, и, в конце концов, Бён-старший оставил его в покое, перепоручив заботы о сыне прислуге. Тем более что под боком всегда был Чанёль, активный и здоровый как бык Чанёль, добившийся огромных успехов в спорте и болевший разве что простудой раз в год. С тех пор прошло восемь лет. Бэкхёну двадцать два, и Пак раздражает его так же сильно, как со времен первой встречи. Он больше не тот нескладный вихрастый мальчишка в старых джинсовых шортах и дурацкой футболке с Пороро, он вымахал в плечах, перерос Бёна на целую голову, да что там, Бэкхён едва достает ему до плеча. Он – приемный, чертов выблядок новой отцовской женушки, но почему-то именно Пак присутствует на всех собраниях клана, и, кажется, отец доверяет ему намного больше, чем Бёну. Наверно, потому что Бэкхён получился слишком неудачным. Слишком сильно боится вида крови, слишком сильно ненавидит стрелять и размахивать ножом, а еще он слишком сильно хочет быть непохожим на отца. Пак - раздражающий ублюдок, размазня, которая вечно стоит и улыбается и будет улыбаться даже тогда, когда Бён врежет ему по яйцам. Но почему-то отец выделяет именно его. Именно поэтому Чанёль давно сменил джинсовые шорты на «форменный» костюм. Бён ненавидит его. Больше, чем кого-либо еще Бэкхён презирает своего сводного брата, сына отцовской жены Пак Чанёля, отвратительный запах его сигарет и мерзкую привычку улыбаться ему всегда, даже когда Бён фактически плюет ему в лицо. Бэкхён может трахаться прямо у него на глазах, курить и тушить сигареты о мебель и обзывать Пака последними словами, бить его по сильным плечам, ощущая, как перекатываются под черным пиджаком мышцы, но Чанёль лишь улыбнется и скажет свое привычное «Бэкхён-хён, ты злишься?» таким тоном, что Бёну захочется швырнуть в него чем-нибудь тяжелым и разрыдаться. Потому что, черт возьми, эта чертова улыбка начисто выбивает его из колеи. - Это с тобой Цанле такой, - говорит ему как-то Ифань. – На деле он хуже, чем мы все вместе взятые. Знаешь, как его называют в клане? Зверем. Этот парень может убить человека голыми руками и не поморщиться. Бён вспоминает, как недавно Пак вытаскивал его из ночного клуба, пьяного в дрова. Бэкхён матерился и бил его, обзывая выблядком, на что Чанёль молчал и только ласково поглаживал его по волосам, когда Бён блевал прямо на пол его дорогого «Мерседеса». Ифаня он знает еще с тех пор, когда тот не был полноправным членом клана и его телохранителем, а бегал вместе с ним по просторному саду вокруг отцовского дома, набивая шишки во время шумных детских игр и прячась от обеспокоенной матери в ветках раскидистого дуба. Ву совсем не умеет врать, даже если очень надо, но в этом случае Бэкхён ему не верит. Пак Чанёль не может быть жестоким. Он может только стоять вот так и беспомощно улыбаться, глядя на то, как «Минхо» втрахивает его в матрас. Он мог уже столько раз сдать его отцу с потрохами, но почему-то каждый раз Бёну все-все сходит с рук. Наверно, потому, что Чанёль – слабохарактерная тупая сука, которая даже не может и слова сказать поперек Бэкхёну, что бы тот ни натворил и ни сделал. - Я хочу ебаться, - коротко хмыкает Бэкхён и, приподнявшись, демонстративно обнимает «Сухёна» за липкую шею. Глаза Пака на мгновение становятся матово-черными, в них мелькает что-то такое, от чего Бёну невольно становится не по себе, но спустя какие-то доли секунды, все это кажется лишь иллюзией, потому что Чанёль вновь мягко улыбается и говорит: - Бэкхён-хён, если тебя застанут, то будут большие проблемы. - Его взгляд скользит по обнаженным, заляпанным спермой бедрам Бёна, и тот моментально ощущает, как по телу пробегает легкая дрожь. - Иди ты на хуй, - говорит он и, прищурившись, засасывает кожу на шее «Минхо». – Разве ты не видишь, что я занят? Ты прерываешь меня на середине процесса, когда мне так хорошо. На самом деле «Хёнджун» бесит его до крайности. От него противно пахнет мерзким одеколоном, его волосы неровно покрашены в какой-то блевотный светлый цвет и свисают вокруг лица толстыми, похожими на сосульки прядями. Вчера в клубе он казался намного привлекательнее, видимо, под влиянием крепкого виски. Но Бэкхёну до боли в каждой мышце хочется вывести из себя Пака, и потому он коротко стонет и трется задницей о вялый член «Минхо». Глаза Пака вспыхивают, и он коротко говорит, оборачиваясь к двери: - Сехун, Ифань-хён! Заберите этого молодого человека отсюда. - Не надо, - испуганно блеет парень, отшатываясь от Бэкхёна как от прокаженного. – Я сам! Бэкхён закутывается в простыню и молча наблюдает за тем, как «Сухён» быстро собирается, натягивая на себя одежду и хватая дурацкий кожаный рюкзак. Растраханная задница саднит, бедра болят от грубых касаний, и Бён еле заметно морщится. Ему нравится, когда грубо, просто «Минхо» ебется как полнейший профан. Парень выскакивает за дверь, даже не попрощавшись. Чанёль подходит вплотную к кровати, и Бэкхён вздрагивает, когда ему на плечи ложится теплый плед. - Оденься, пожалуйста, - говорит Пак, и Бёну хочется плюнуть из-за того, что он такой отвратительно спокойный и невозмутимый. – Я не хочу, чтобы кто-то видел тебя голым. Последние слова он произносит таким тоном, что по спине пробегает холодок. Бэкхён кутается в плед и говорит, глядя на Чанёля сверху вниз: - Да мне положить, чего тебе хочется. Я тебя ненавижу, мудак ты переебанный. У него широкие плечи, сильные руки и красивое лицо с большими карими глазами. Бэкхёну хочется ударить его прямо в нос, чтобы на пол хлынула алая кровь, но он с трудом сдерживается, потому что в прошлый раз это было действительно страшно. Потому что Бён не выдержал, а Пак ничего не сказал. Только смотрел на него в упор, держась за истекающий кровью нос. - Господин Бён хотел тебя видеть, - отвечает Чанёль и снова улыбается. - Переоденься и иди к нему, он тебя ждет. Он носит его фамилию, но для Бэкхёна Чанёль всегда будет «Пак». Он никогда не называет отца по имени, ограничиваясь почтительным «господин Бён», и за это Бэкхён ненавидит его еще сильнее, практически до зубовного скрежета. Потому что отец любит его больше, невзирая на то, что Чанёль – чужой, не родной по крови. Паку не нужно как Бэкхёну всякий раз указывать на то, что на деле он, именно он, наследник клана и единственный сын, у него есть власть и влияние, даже несмотря на то, что он всего лишь довесок к новой отцовской пассии. Бэкхён отбрасывает одеяло и идет к стулу, где лежат смятая рубашка и брюки. Чанёль опускает взгляд на его обнаженную кожу и говорит, наблюдая за тем, как Бён натягивает на себя белье: - Он оставил на тебе следы. – Тон его голоса понижается, и на мгновение в нем будто бы снова мелькает нечто угрожающее. – Это плохо. Его глаза темные и внимательные, и Бёну очень хочется, чтобы он отвернулся, а еще лучше – ушел в коридор, потому что от одного его запаха, сильного, наполненного нотками сигарет и чего-то мускусного, подгибаются колени и хочется блевать. Комната будто пропахла Паком, его запах начисто заглушил все остальные запахи, в том числе аромат его сегодняшнего любовника, о котором Бён помнит только то, что он крашеный блондин и смеется как-то противно и визгливо. А трахается как долбанный старшеклассник со спермотоксикозом, хотя на деле ему не меньше тридцати. Не смотри на меня так, хочет сказать Бэкхён, застегивая трясущимися пальцами пуговицы рубашки. Я тебя ненавижу. Но почему-то молчит. И только сверлит ненавидящим взглядом его высокую широкоплечую фигуру, затянутую в безукоризненный черный костюм. Чанёль в ответ лишь улыбается, стоя посреди комнаты, скрестив руки на груди. Он всегда улыбается, чтобы ни случилось. Гребаный ублюдочный выблядок. ****** - О чем разговаривали? – интересуется Ифань, присаживаясь рядом. Бэкхён поднимает на него взгляд и коротко хмыкает, ставя на стол чашку: - О том, как он сильно меня любит и безумно мной гордится. - Чай давным-давно остыл и на вкус напоминает жидкое сено, и Бён морщится, ощущая на языке неприятный вкус. – И что он всегда мечтал о сыне-педике, который падает в обморок при виде крови и учится на экономиста. Ву не мастер утешений и прочувственных слов. Поэтому он усмехается и отвечает: - Он не знает, что ты педик. И потом, иногда ты трахаешься и с девочками. - Это определенно делает мне честь. - Бэкхён одергивает на себе рубашку и смотрит на застывших в проходе Лухана и Чондэ. Те, как обычно, делают вид, будто совершенно не обращают на него внимания, но на деле Бён знает, что они следят за каждым его движением. – Быть может, когда-нибудь я приведу сюда какую-нибудь Суён, и она будет готовить на всех кимчхи и кимбап в то время, как я буду обсуждать с тобой и твоими дружками, кого закатать в бетон на этой неделе. - Мы уже давно не закатываем в бетон. - Глаза Ву поблескивают, и непонятно, шутит он или говорит абсолютно серьезно. – Поверь мне, есть более быстрые способы заставить человека заткнуться навсегда. Бён знает, потому что пару раз становился свидетелем таких «рабочих» моментов. В голове возникает образ Лухана, ангелоподобного хрупкого парня, который недрогнувшей рукой перерезал шею напавшего на Бэкхёна японского якудза, и к горлу подкатывает тошнота. Бён хватается за чашку и залпом выпивает остывший чай, а Ифань смотрит на него как-то слишком сочувственно и внезапно серьезно говорит, ероша черные, коротко остриженные волосы: - Ты не создан для этого. Совсем. Бэкхён поднимает на него глаза, а Ву продолжает, медленно, будто тщательно подбирая слова: - Просто… ты не такой. Ты не сможешь вращаться во всем этом дерьме. С этим надо родиться, понимаешь? Со способностью перешагнуть через черту, если в этом есть необходимость. Ты навсегда останешься частью клана, но во главе… Он замолкает и отворачивается. Внутри что-то болезненно екает, и Бён тихо переспрашивает: - Но во главе клана встать не смогу, так? Ифань не отвечает. Но в этом нет нужды, потому что Бэкхён и сам понимает, что не создан. Что в тот момент, когда генетика раздавала ему гены, отцовских досталось намного меньше, нежели материнских. Он ненавидит вид крови, запах смерти, которым, кажется, пропах этот чертов дом и холодный блеск металла, который окружает его везде. Наверно, он единственный в поместье, кто спит без ножа или пистолета под подушкой, зато окруженный целой толпой вооруженных до зубов профессиональных убийц. - Я – единственный сын, - говорит он, ощущая, как в душе поднимается горечь, смешиваясь с отвратительным чувством собственной беспомощности и безнадежности. – Больше ему некому оставить клан. Или же… Ифань снова не отвечает. Не называет его имени, но Бэкхёну кажется, будто символы на хангыле буквально проявляются в воздухе, а комната наполняется отвратительным запахом его крепких сигарет. Перед глазами возникает его широкая, белозубая улыбка, и Бён сгибается пополам, ощущая, как живот сводит от болезненного спазма. - Блядь, - выдыхает он, крепко сжимая руки в кулаки. – Чертов ублюдочный сучонок! Как же я его ненавижу! Он бьет кулаком по столу и зарывается лицом в колени, начисто теряясь в собственных безумных, туманящих разум эмоциях. Ву касается его спины широкой ладонью и что-то хочет ему сказать, но Бён перебивает его прежде, чем Ифань успевает вымолвить хоть слово: - Я хочу трахаться. Он достает из кармана телефон и поспешно принимается водить пальцами по экрану: - Надо позвонить тому парню, с которым я спал вчера. Кажется, его телефон был у меня в памяти телефона. Так, посмотрим… Блядь, оказывается, его зовут Минхёк! А я все это время думал, что не иначе, как Минхо или Сухён. - Он тебе не ответит, Бэкхён-а, - слегка помедлив, отзывается Ву. Они и вправду никогда не отвечают. Все его партнеры на одну ночь будто бы испаряются, исчезают, как Золушки, когда пробьет двенадцать, и, наверно, это его карма. Он не помнит их лиц и имен, но помнит, что с некоторыми из них было очень хорошо. - Блядь, и почему каждый раз одно и то же? – бормочет Бён, набирая номер Минхёка. В трубке раздаются гудки и мелодичный женский голос отвечает, что абонент временно недоступен. Ву отводит взгляд, и вид у него какой-то странный и немного напряженный. Будто он хочет ему что-то сказать, но знает, что нельзя. У двери раздается громкий кашель, и Бэкхён замечает, что Лухан в упор смотрит на Ифаня. Смазливые черты его кукольного лица становятся жесткими и заостряются, и взгляд тяжелый и предостерегающий. Это странно, потому что в иерархии клана Лухан занимает намного более низшую ступень. И выглядит он сейчас по-настоящему пугающим. Настолько, что Бён нервно облизывает пересохшие губы, а Ифань тяжело выдыхает и торопливо говорит, одергивая на себе черный пиджак: - Наверно, просто легкомысленные мудаки. – Он кивает Бэкхёну. – В клуб? Бэкхёну хочется в клуб. Какой-нибудь в пафосном Каннаме или тусовочном Хондэ. Музыка там орет до боли в ушах, глаза слепит отвратительно яркий цвет стробоскопов и софитов, пахнет травой и алкоголем, а на танцполе изгибается толпа разукрашенных разодетых людей, пришедших сюда ради секса на одну ночь и пьяного веселья. Бэкхён, пользуясь отцовской кредиткой, напивается в хлам, опрокидывая в себя бокал за бокалом. Потом нюхает кокаин или выкуривает косяк и находит себе очередного смазливого парня, с которым долго сосется и обжимается в кабинке, пока Ифань, Чонин или Цзытао терпеливо ждут его у дверей уголка задумчивости. Чанёль появляется обязательно. Иногда в тот момент, когда пьяный и счастливый Бён вваливается в свою комнату в сопровождении очередного ебаря, иногда – когда процесс уже начался, начисто обламывая весь настрой и мозоля глаза своей вечной улыбкой. А иногда так, как сейчас, когда Бён только-только собрался идти танцевать, спотыкаясь и едва держась на ногах. У Бэкхёна все плывет перед глазами, и он отчаянно хочет блевануть, когда Пак подхватывает его под руки и закидывает к себе на плечо, вытаскивая из прокуренного клуба. Голова кружится, ноздри заполняются знакомым запахом сигарет и одеколона, и Бён выдыхает, ощущая, как теплые ладони скользят по его пояснице: - Ненавижу тебя, выродок… Пак молча запихивает его в машину и ничего не говорит даже тогда, когда Бёна все-таки тошнит прямо на сидение. Просто дает ему бутылку минералки и осторожно придерживает его за шею, когда Бэкхён пытается отпить воду, чтобы он не расплескал ее на одежду. Этот жест наполнен такой заботой и теплотой, что почему-то вспоминается мама, и Бён плачет пьяными слезами, молотя руками по груди Пака и матеря его в голос. Лухан, Чонин и Ифань делают вид, что ничего не слышат, а Бэкхён продолжает кричать, ощущая, как в груди нарастает отвратительное чувство пустоты. Чанёль опять ничего не говорит. Просто молча доносит его до комнаты и, аккуратно положив на кровать, начинает осторожно снимать с него одежду. Теплые пальцы скользят по груди, и Бэкхён выдыхает прежде, чем провалиться в небытие: - Сука… Хочешь занять мое место? Хочешь стать во главе клана и выгнать меня нахер? Чтобы ты сдох, ублюдок… Ладони оглаживают его кожу, задевая соски, отчего по телу проходит легкая дрожь, и Пак тихо отвечает, стаскивая с него рубашку: - Нет, Бэкхён-хён. И снова улыбается, только глаза темнеют и становятся какими-то жесткими. А Бэкхён вырубается. Чувствуя его сильные руки на своих бедрах, которые стаскивают с него штаны, и ощущая, как на глазах сохнут злые слезы. Он ненавидит Пака. За то, что тот никогда не проклинает его в ответ. ****** Он просыпается посреди ночи и с трудом разлепляет веки, которые, кажется, весят по меньшей мере полтонны. Во рту поселился отвратительный привкус чего-то кислого, и Бён садится на кровати, держась за голову. Такое ощущение, будто кто-то бьет по черепу чем-то тяжелым, и Бэкхён еле слышно стонет, болезненно щурясь. Постепенно глаза привыкают к темноте, и он различает стоящий на прикроватной тумбочке стакан воды и белую упаковку анальгина. Бён тянется к живительной влаге как к панацее и блаженно прикрывает глаза, когда прохладная жидкость течет по пищеводу. Он залпом выпивает таблетку и выдыхает, ощущая, как гул в голове слегка приглушается, и испытывая невероятную благодарность к тому доброму самаритянину, что предусмотрел его малоприятное пробуждение. Ифань ли это, Лухан ли или, что вероятнее всего, Чанёль, сейчас это не имеет никакого значения, потому что Бэкхёну слишком плохо, чтобы зацикливаться на чем-то подобном. Он с трудом поднимается с кровати, потому что, несмотря на принятый анальгин, голова гудит, а виски будто сдавило свинцовым прутом. Слегка пошатываясь и опираясь на стену, он осторожно открывает дверь и выходит из комнаты. Хочется выпить чего-то холодного, например, воды или пива, которое прекрасно помогает справиться с последствиями бурного вечера. У двери в его комнату спит Чонин, откинув голову на спинку кресла. Он кажется совсем беззащитным и умиротворенным, но, стоит Бёну ступить за порог, как он моментально открывает глаза и хватается за лежащий рядом пистолет. Бэкхён поднимает руки вверх и успокаивающе шепчет: - Спи, Чонин. Я просто иду за водой. Ким расслабляется и кладет пистолет обратно на сидение. Бён на цыпочках идет по коридору, ощущая, как противно свербит в пересохшем горле. Есть люди, которые могут бухать по-черному без последствий, как, например, тот же Ифань, выпивающий несколько бутылок соджу и остающийся ни в одном глазу, но, увы, Бэкхён к ним не относится. От алкоголя нет абсолютно никакого удовольствия, только мнимая иллюзия облегчения и легкий туман в голове, заставляющий приглушить все мрачные, безнадежные мысли, уступив место полнейшей пустоте. Бёну весело и хорошо, но потом, когда он просыпается с гудящей головой, они появляются снова, эти мерзкие, отвратительные страхи, которые буквально раздирают его изнутри. Бён ненавидит это ощущение, но избавиться от привычки напиваться в хлам не может ни при каких условиях. Он проходит мимо отцовской библиотеки, мимо столовой в японском стиле, где часто принимают якудза, мимо спортивного зала, где частенько тренируются цепные псы старшего Бёна. Бэкхён ненавидит все эти железки и жуткого вида тренажеры, терпеть не может холодное оружие, все эти катаны, ятаганы и гуаньдао, с которыми мастерски обращаются вышколенные ищейки его папочки, поэтому в этой части поместья бывает крайне редко. К голове подкатывает удушливая волна, и Бэкхён опирается спиной о стену, глубоко вдыхая и ощущая резкий приступ тошноты. Хочется как можно скорее добраться до кухни и, быть может, попросить у горничной еще парочку таблеток. Бён устало вздыхает и внезапно слышит доносящийся из-за двери громкий лязг железа. Почему-то сердце сжимается от странного предчувствия, и Бэкхён думает, что наверняка это какой-нибудь из телохранителей отца решил использовать помещение для тренировок. Абсолютно ничего интересного, но почему-то рука сама тянется к дверной ручке и, замерев, тихонько нажимает на гладкую поверхность. Он, крадучись, идет по узкому коридору. Лязг усиливается, и Бён замирает у приоткрытой двери, осторожно выглядывая в широкую щель. В зале не горит свет, но сквозь большие окна под потолком в помещение проникает яркий лунный свет, освещая высокую плечистую фигуру. У незнакомца сильные плечи и ярко выделяющиеся мускулы на руках, и от всего его облика будто разит чем-то животным и яростным. Бэкхён ощущает, как рот наполняется слюной и, шумно сглотнув, молча наблюдает за человеком, который, выставив вперед руки с остро заточенной катаной, мастерски наносит удары по стоящему напротив манекену. У него коротко отстриженные черные волосы, длинная шея, и весь его облик кажется смутно знакомым. Есть в нем что-то ирреальное, думает Бён, зачарованно наблюдая за четкими отточенными движениями чужих рук, раз за разом поражающих молчаливое чучело. Он резко поворачивается, и Бэкхён рвано выдыхает: на широкой спине красуется огромная цветная татуировка. Она не похожа на кустарную работу дешевых мастеров, безжалостно штампующих на коже каких-нибудь змеек, иероглифы или восточные орнаменты. Кажется, японские партнеры отца называли такие тату «ирэдзуми» и говорили, что сделанный у умелого мастера рисунок – это настоящее произведение искусства. Бён всегда относился к подобным словам с презрением, ведь настоящее искусство – это Да Винчи, Климт, Микеланджело или, на худой конец, Кандинский. Нацарапанные на чужой коже пафосные изречения или плохо прорисованные животные – это все полнейшая чушь, что нужна для того, чтобы элементарно выпендриться. На спине незнакомца красуется хищный тигр, который смотрит на Бёна в упор, угрожающе оскалив клыки. Вокруг огромного зверя расцветают алые розы, яркие, будто налитые кровью, и Бэкхёну кажется, что цветы вот-вот выпустят свои шипы, а тигр спрыгнет на землю и набросится на него, оглушительно рыча. Это похоже на гипноз, Бёна не покидает ощущение полной нереальности происходящего, и он отстраненно думает, что во всем виновато гребаное похмелье. Незнакомец вновь наносит удар, развернувшись к нему в пол-оборота, и Бэкхён скользит жадным взглядом по четко выделяющимся мышцам пресса, по тонкой дорожке волос, идущей к кромке свободных черных мешковатых спортивных брюк, по смуглой коже, мягко поблескивающей от пота в удивительно ярком лунном свете. Желание подойти ближе и коснуться становится просто невыносимым, и Бён даже делает шаг вперед, но внезапно незнакомец, видимо, почувствовав его присутствие, резко поворачивается к нему всем корпусом, угрожающе выставив перед собой катану. Бэкхён нервно сглатывает и невольно пятится назад, а мужчина делает шаг вперед, и на него падает лунный свет. Сердце Бёна невольно пропускает удар. Ведь перед ним стоит не кто иной, как Пак Чанёль, его долбанный сводный брат, крепко сжимающий в руках меч и смотрящий на него в упор темными, прищуренными глазами. По коже пробегает липкая дрожь, ведь во взгляде Пака нет привычной мягкости и спокойствия, он смотрит на Бёна глазами хищника, почти как у тигра, красующегося на его широкой спине. Кажется, стоит Бэкхёну сделать резкое движение, как Чанёль исполосует его на мелкие кусочки, и он сглатывает, невольно отступая назад. Такой Пак непривычен, он выглядит опасным и диким, и почему-то низ живота наполняется жаром, стоит Бёну опустить взгляд на широкую мускулистую грудь, мерно вздымающуюся в такт дыханию. Чанёль-зверь его пугает. И заставляет почувствовать потребность подчиниться целиком и полностью. Пак щурится и вглядывается в его лицо. Черные глаза резко расширяются и вспыхивают, чтобы потом погаснуть и стать обычными привычными глазами Чанёля. Глазами ручного песика и покорного терпеливого младшего братика. - Что такое, Бэкхён-хён? – ласково спрашивает Пак, выпуская из рук катану. Та с лязгом падает на пол, и Чанёль улыбается, делая шаг ему навстречу - Ты кого-то искал? Плохо себя чувствуешь? Тебе что-нибудь принести? Бэкхён ненавидит его мерзкую манеру улыбаться и вести себя как долбанная наседка, квохчущая над любимым птенцом, ненавидит его по-дурацки оттопыренные уши и всклокоченные черные волосы. Но сейчас почему-то все его внимание сосредоточено на сильных руках Чанёля. На его прессе, на его плечах, на образе Пак Чанёля, который буквально пару минут назад безжалостно кромсал на части чучело, на огромном тигре и алых розах на смуглой коже, и Бэкхён мотает головой, силясь справиться с наваждением. - Ничего, - сипло бормочет он, вздрагивая и пятясь назад. – Я… случайно забрел сюда, я пойду спать… Чанёль что-то обеспокоенно кричит ему вслед, но Бэкхён уже разворачивается и бежит прочь из зала, рвано выдыхая и пытаясь справиться с нарастающим в теле жаром. Перед глазами все еще стоит полуобнаженная фигура сводного брата, дыхание сбивается, а тошнота и головная боль отступают, потому что Бэкхён забывает обо всех похмельных симптомах начисто. Он бежит по коридору и буквально за пару мгновений оказывается возле своей комнаты. Проснувшийся Чонин смотрит на него сонными, недоумевающими глазами, но Бён не обращает на него никакого внимания, быстро вбегая в комнату и закрывая за собой дверь. Он падает на кровать и, тяжело дыша, зажмуривается, пытаясь выгнать из памяти яркий образ Чанёля, чертового ублюдка и выродка Пака, который просто не может быть таким. Сильным, мужественным, опасным и поистине дьявольски привлекательным. Он издает глухой стон и внезапно понимает, что впервые за все это время не сказал Чанёлю при встрече о том, как он его безумно ненавидит. Сильно, до дрожи в коленях и тянущей боли в паху. ****** - Господин хочет тебя видеть. - Ифань садится на краешек кровати, совершенно не переживая из-за того, что пачкает чистую простыню уличными брюками. Бэкхён с трудом приоткрывает глаза и сипло бормочет, вновь зажмуриваясь - Да пошел ты на хуй. - Похмелье? – сочувственно спрашивает Ву. – Черт возьми, Чонин говорил, что ты посреди ночи ходил за «Алказельцером» или чем-то в этом роде, а потом примчался в комнату с такой скоростью, будто за тобой гналось привидение. – Он качает головой и скрещивает руки на груди. – Неужели лекарство не подействовало? В голове ярким калейдоскопом проносятся события прошлой ночи. Яркий лунный свет, подтянутая мускулистая фигура, скупые отточенные движения катаной, прищуренные черные глаза, смотрящие на него как на беззащитную жертву, тигр и красные розы, кажущиеся живыми и настоящими. В горле пересыхает, а Бэкхён бормочет, пытаясь справиться с подступающим напряжением: - Голова заболела. Так захотелось оказаться в кровати как можно скорее, что просто не мог ничего поделать. - Понятно, - тянет Ифань, и по его голосу ясно, что он не поверил его дурацким оправданиям. Ву встает с кровати и кивает в сторону шкафа: - Оденься как-нибудь поприличнее. Шеф любит, когда ты надеваешь костюмы. Бён-старший и вправду предпочитает официальный деловой стиль в одежде. Наверно, именно поэтому Бэкхён натягивает на себя старые драные джинсы с большими прорехами на коленях и красный свитер с белыми оленями, слишком теплый и колючий, дурацкий, но, как ни странно, уютный. Отец не любит красный цвет, но его всегда любила мама. Даже в тот день, когда ее не стало, на ней было красивое красное платье в горошек. Алое платье, алая кровь на асфальте, черные глаза мамы, потерявшие свою яркость и внутренний свет, превратившиеся в пустые безжизненные блюдца. Бён встряхивает головой, пытаясь отогнать неприятные воспоминания. Ифань смотрит на него с легким неодобрением и вздыхает, качая головой: - Тебе сколько лет? Пятнадцать? Семнадцать? - Пойдем уже, - бормочет Бён и несильно толкает его в бок. Сердце бьется быстрее обычного, а дыхание невольно сбивается, будто Бэкхён только что пробежал пару миль по нагретому солнцем песку. Так всегда бывает перед встречей с отцом, даже если он просто хочет поздравить его с каким-нибудь праздником или спросить, как дела. Бэкхён ненавидит его так же сильно, как любит и боготворит. Ифань доводит его до дверей в библиотеку и открывает дверь, оставаясь снаружи. Бён заходит в помещение и ощущает легкий укол: эта комната была любимым местом мамы, ее тихой обителью, неким прибежищем, где она спасалась от дневной серой рутины. Старые дубовые стеллажи, маленький столик у окна с парой уютных кресел-качалок, большие окна, выходящие в сад, откуда доносятся упоительные ароматы диких цветов, - на секунду Бэкхёну кажется, что время повернулось вспять, и мама сейчас выйдет из-за угла, прижимая к себе очередную толстую книгу, мягко улыбаясь и глядя на него теплыми любящими глазами. Эта комната будто наполнена ее присутствием, и Бён вспоминает, что это было единственное помещение в поместье, которое отец запретил трогать Сохён, когда та въехала в дом. Он ничуть не протестовал, когда новая жена, будто желая изгнать из поместья дух предыдущей хозяйки, затеяла генеральный ремонт и поменяла все буквально до мелочей, включая посуду и картины в комнатах, даже сменила краны в ванных и на кухне. Нетронутыми остались лишь спальня отца, комната Бёна и библиотека, в которой до сих пор витает мягкий аромат любимых духов мамы и ее травяного шампуня. Бэкхён ощущает, как сердце сжимается от подступившего болезненного спазма, и хрипло говорит, подходя ближе: - Добрый день. Отец стоит возле окна, сложив руки на груди, как обычно, в дорогом черном костюме и итальянских ботинках. Он по-прежнему выглядит крепким и подтянутым, но Бэкхён улавливает в его облике нечто странное, что-то такое, что делает его похожим на начинающий крениться крепкий дуб. Отец стареет, с тоской думает Бён, и становится рядом у окна, глядя, как играют солнечные лучи на верхушках деревьев. Отец переводит на него взгляд и кивает: - Здравствуй. Он садится в одно из кресел и жестом показывает Бёну на второе. Бэкхён покорно садится и внимательно смотрит на отца: усталое лицо, испещренное сетью тонких морщинок, большой шрам у основания шеи, оставленный ножом китайского мафиози много лет назад, иссиня-черные волосы, слегка тронутые у висков сединой, но глаза яркие, как у молодого мужчины. Отец барабанит кончиками пальцев по столу и внезапно говорит, глядя на Бэкхёна в упор: - Ты хочешь стать во главе клана после моей смерти? Он никогда не был мастером церемоний и всяческих сантиментов, но, тем не менее, Бён не ожидал, что он спросит вот так, без каких-либо предисловий или вступительной речи, как это обычно полагается при решении подобных вопросов. Отец продолжает смотреть на него не мигая, и Бэкхён невольно ежится под его пронизывающим пристальным взором, который, кажется, проникает сквозь него как рентгеновские лучи, и неуверенно отводит взгляд, отворачиваясь. Отец качает головой: - Бэкхён, сейчас не время, как обычно, пытаться делать вид, что этой стороны нашей жизни не существует. – Бэкхён ощущает, что комната наполняется вязким напряжением. – Ты же прекрасно знаешь, что это все не детские игрушки. Я понимаю, что ты много болел из-за… - Он осекается и сжимает губы. – Все это время я жалел тебя и теперь вижу, что зря, потому что ты вырос каким-то тепличным зверьком. Но пора попрощаться с детскими иллюзиями и перестать прикрываться болячками. Из открытого окна доносится громкий щебет птиц и упоительный аромат цветущих азалий. Отец внезапно резко подается вперед, так что его лицо оказывается практически вплотную к лицу Бэкхёна. - Я убиваю, граблю и всячески переступаю черту закона, - жестко говорит он. – Ты и сам это прекрасно знаешь, хоть и усиленно изображаешь, что не имеешь к этому никакого отношения. Ты можешь учиться на филолога, на экономиста, на кого угодно, но ты мой сын, мой наследник, который должен стать у руля после того, как я скончаюсь. Время сейчас очень неспокойное, я делю с филиппинцами местный рынок проституции, и… - Черт возьми, прекрати! – не выдерживает Бён. Он закрывает глаза и прерывисто вздыхает, ощущая, как от нарастающего напряжения сводит живот, и Бэкхён съезжает вниз, пытаясь унять болезненный спазм. Конечно, он прекрасно знает, что все это отнюдь не дурацкие показушные сериалы про бандитов. Кровь, убийства, наркотики, торговля живым товаром – все это реальность и повседневная рутина для отца и его цепных псов, и Бёну становится тошно при мысли о том, что он как-то будет с этим связан. Деньги, роскошные дома и машины, всяческие жизненные блага – все это, конечно, очень здорово, если не задумываться, каким путем оно добывается. Наверно, именно так в свое время делала его мать. Старательно создавала для себя иллюзию того, что все происходящее – это не реально, что на деле она обычная женщина, любящая мать и жена, а то, что от любимого супруга несет порохом и марихуаной… На это просто можно не обращать внимание, закрываясь от окружающих в своем собственном мире, где есть только книги, запах цветов и маленький сын, и никаких вооруженных до зубов отморозков на кухне или ножей на прикроватной тумбочке. Но он совершенно не представляет себя частью всего этого. Перед глазами возникает равнодушное лицо Чунмёна, одного из отцовских головорезов, который спокойным деловым тоном рассказывает о том, как, скажем, удачно они разобрались с группой потенциальных конкурентов на рынке сбыта наркотиков, расстреляв их в их же убежище. Или про очередную партию проституток, закупленных для публичных домов в Пусане. Или… Бэкхён имеет весьма смутное представление о том, как это будет происходить в реальности. Но даже сейчас, когда все это является лишь плодом воображения, Бён ощущает отвратительное тяжелое чувство, которое хватает его нутро в ледяные тиски, заставляя желудок сжаться, а рот – наполниться противным кислым привкусом. - Хочешь всех их бросить? – прищуривается отец. – Чонина, Сехуна, Лухана, Ифаня, в конце концов, твоего давнишнего друга? Ты же понимаешь, что без сильного лидера клан распадется и будет сожран конкурентами. Ты что, хочешь, чтобы те, кого ты знаешь с самого детства, вот так бесславно сдохли? Да, они, по твоему драгоценному мнению, преступники и ублюдки, но это же не значит, Бэкхён, - он цедит его имя, наклоняясь вперед и вновь заглядывая ему в глаза, – что они должны остаться на перепутье только из-за того, что ты решил поиграть в принципиального и безгрешного. - Я ни в кого не играю, - сипит Бён, ощущая, как слабо и жалко звучит его севший голос. – Я и сам такой. Ты же знаешь, что я боюсь вида крови, что я не владею оружием и терпеть не могу все то дерьмо, которым вы занимаетесь. Я не тяну на сильного лидера, ты понимаешь, отец? - Ты будешь не один, - в голосе отца звучат странные нотки. Что-то, похожее на жалость вперемешку с сожалением. – Ифань поможет тебе. Лухан, Чондэ, Кёнсу, Цзытао, они преданы тебе как собаки и всегда будут на твоей стороне, даже если ты проявишь себя не самым лучшим образом. – Он слабо усмехается. – Клан – это семья, Бэкхён. А в семье нет понятия «лишний человек». Он смотрит на него в упор, и Бён ощущает, как в душе жаркой волной разливается незнакомое щемящее чувство. Что-то среднее между благодарностью, чувством привязанности и защищенности и… Любовью, которую можешь ощущать лишь к тому, кого считаешь своей семьей. - И у тебя есть Чанёль, - внезапно добавляет отец. – Твой брат Чанёль, который станет твоей правой рукой, поддержкой и опорой, когда меня не станет. Пусть он и не родной тебе по крови, но я считаю его своим сыном, и… При упоминании имени Пака в душе вспыхивает слабый огонек, чтобы потом превратиться в целый вихрь эмоций, воспоминаний и образов. Чертова улыбка Чанёля, его широкие плечи и красивый пресс, его взгляд восторженной болонки, которым он смотрит на него каждый день, его звериные черные зрачки в тот день, когда Бён увидел его тренирующимся в спортивном зале. Маленький Чанёль, стоящий возле новой мачехи и держащий в руке небольшой кулек конфет, Чанёль в черном костюме на пороге его комнаты, татуировка, яркая и притягательная, отец, который обнимает Пака за плечи и что-то шепчет ему на ухо. В голове Бёна что-то щелкает, что-то, что называют «рубежом», и он вскакивает с кресла, едва не опрокидывая шаткий столик на пол: - Этот ебаный выродок твоей бляди мне не брат! Отец, явно не ожидавший от него подобного выпада, подается назад, а Бэкхён кричит, ощущая, как с каждым пропитанным злобой и застарелым отчаянием словом становится легче дышать: - Какого хера ты вообще зовешь его сыном? Он ребенок той шлюхи, которую ты привел в дом после смерти матери! Хочешь сказать, что ты ее любишь? Что она лучше моей мамы? Или ты специально выбрал такую, кого будет не слишком жалко в случае, если пристрелят? Отец вздрагивает, и в его темных глазах появляется боль, сильная и очень тяжкая. Он до сих пор ее любит, понимает Бён, и от того, насколько потерянным и сломленным выглядит отец, становится немного не по себе, но он продолжает кричать, выплескивая все, что медленно копилось в нем эти годы, подобно песку в огромных часах: - Я его ненавижу, ненавижу этого чертова выродка! Почему, почему, что бы я ни сделал, он все равно продолжает издеваться надо мной? Почему, мать твою, он всегда мне улыбается?! Я могу ширяться на его глазах, трахаться, бухать, но он никогда тебе ничего не рассказывает и только лыбится, как ебаный наркоман?! Что, Чанёль-а сам проверяет на себе вашу сраную наркоту? На чем он сидит: на коксе, на амфетамине, «марках», героине? Почему он, блядь, до сих пор не сдал меня тебе?! – Бэкхён кричит, глядя на отца в упор и ощущая, как от обуревающих его эмоций становится тяжело дышать. То, что он чувствует к ебаному Пак Чанёлю, слишком сильное, слишком темное и неконтролируемое, похоже на самую настоящую патологию, это чувство разъедает его изнутри, заставляя нутро покрыться незаживающими язвами, и Бён рвано выдыхает, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. - Я – твой сын, - сиплым голосом говорит он, опираясь ладонями о стол и ощущая, как от напряжения слегка подрагивают колени. – Я, и потому он не имеет никакого гребаного права управлять кланом. Я этого не хочу, мне все это отвратительно, но Пак Чанёль мне отвратителен еще больше. – Перед глазами вновь возникает туманный образ Чанёля, напряженного, похожего на подобравшегося к жертве хищного зверя, и Бэкхён наклоняется, чувствуя, как внутренности сводит от болезненного спазма. – Он не должен мне помогать, лезть в мою жизнь и, тем более, считаться твоим наследником. Мне насрать, насрать на то, что ты его усыновил, блядь, я никогда не смогу считать его своим братом, другом или кем-то еще! Я лучше сдохну, понимаешь? Силы покидают его, утекая, как вода, как будто из Бёна только что выдернули затычку, и Бэкхён неловко валится на стул, вытирая со лба выступивший пот. Отец продолжает смотреть на него не мигая, пока наконец не говорит слишком мягким, совершенно не похожим на его привычный приказной тон голосом: - Бэкхён… Так все это время ты… Он встает с кресла и, обойдя столик, делает шаг навстречу к Бёну. - Ты должен знать. - Бэкхён невольно задерживает дыхание, потому что внутри появляется странное ощущение, что отец вот-вот скажет что-то по-настоящему важное. Что-то такое, до чего он сам, не умудренный жизненным опытом и явно не являющийся знатоком человеческих душ, вряд ли догадается. – Чанёль никогда, слышишь, никогда не сможет стать твоей заменой. И ведет с тобой он так себя потому, что… Раздается резкий щелчок, и отец давится воздухом, резко осекаясь. Пуля проходит прямо через голову и врезается куда-то в стену, оставляя на обоях уродливое алое пятно. Сердце екает от подступившего чувства паники, и Бэкхён вскакивает с кресла, протягивая руки к мужчине, который, широко округлив глаза, делает шаг вперед, прямо в его объятия. Будто в замедленной съемке Бён наблюдает за тем, как по смуглой коже стекает кровь, а из зрачков быстро-быстро уходит жизнь. Отец падает на него, и Бэкхён хватает его за плечи, прижимая к себе и исступленно шепча, вглядываясь в побледневшее лицо: - Папа? Папа?! Он не звал его «папой», кажется, с глубокого детства, но сейчас это слово кажется таким важным и нужным, практически панацеей. Бён опускается на пол и продолжает звать его, отчаянно надеясь, что произойдет чудо, и раны, оставленные прошедшей навылет пулей, затянутся, что отец поднимается с колен и вновь станет собой, жестоким, немного пугающим, но зато живым. Все это напоминает какой-нибудь идиотский фильм про криминальные разборки, но именно сейчас, держа на руках тело того, кто совсем недавно дышал, разговаривал и беседовал с ним о будущем, он понимает, что это все реальность. Жестокая, но неизбежная. В кабинет врывается толпа людей отца. Бэкхён поднимает взгляд и видит замеревших впереди запыхавшегося Чанёля и Ифаня, который, заметив сидящего на коленях у тела отца Бёна, теряет свою привычную невозмутимость и отступает назад, прижав руки ко рту. Чанёль переводит взгляд на стену, на окровавленную голову отца, на открытое окно, и коротко говорит, кивая в сторону: - Скорее всего, стреляли из снайперской винтовки, возможно, с глушителем. Думаю, киллер прятался где-то на дереве в саду, и это, блядь, наша вина, это мы ухитрились его проглядеть. Чондэ, Цзытао, - Бён впервые слышит в его голосе стальные нотки. Восторженный песик Пак Чанёль, его любимый мальчик для битья и цепная собачка, выглядит точь-в-точь как прошлой ночью, никаких дурацких улыбок и успокаивающих причитаний. У него холодные глаза, пронизывающий насквозь взгляд и низкий голос, который вызывает желание немедленно подчиняться. Настоящий лидер, отстраненно думает Бён, сквозь нарастающий гул в ушах слушая, как Пак отдает приказ за приказом, заставляя остальных молча исполнять его указания, быстро и четко, как будто части отлаженного часового механизма. Ифань подходит к нему и наклоняется, открыв рот, видимо, намереваясь что-то сказать, но слова не идут, и он беспомощно хлопает глазами, глядя на Бёна с нескрываемой болью и отчаянием. Скорее всего, отец сам отослал их куда-то подальше, предвидя его негативную реакцию и не желая позорить его перед остальными. Будущему лидеру клана не предстало закатывать истерики как истеричной базарной бабенке, а Бён-старший действительно хотел видеть его своим преемником, даже несмотря на то, что Бэкхён всю свою сознательную жизнь винил его во всех своих бедах и презирал за «позорную деятельность». И потому наверняка он велел охране оставаться где-то поблизости, чтобы вокруг не было слишком много любопытных ушей. Отец, как всегда, учел все. Кроме того, что убийца может оказаться настолько близко. Чанёль толкает Сехуна в плечо и разворачивается к нему. Жесткий звериный взгляд смягчается, и Пак бросается к Бэкхёну, встревоженно повторяя: - Бэкхён-хён! Бэкхён-хён, ты не ранен? Тебя не задело пулей? Ты в порядке? – Он смотрит на Бёна с нескрываемой тревогой и страхом, и Бэкхён думает, что ни хера он не в порядке. Его руки в крови отца, алой-алой, похожей на бутафорскую, и Бёну до ужаса хочется, чтобы все это оказалось всего лишь ночным кошмаром. Точь-в-точь как когда-то давно, когда мать вот так же упала на холодный асфальт, и алая, слишком яркая, чтобы быть натуральной, кровь смешалась с дождевой водой на асфальте. Он всегда думал, что Чанёль изображает заботу и участие, дабы показать себя с лучшей стороны перед отцом и завоевать его доверие. Смотрите, я так люблю и уважаю вашего никчемного сыночка, разве это не достойный повод, чтобы приблизить меня к себе и сделать своим будущим наследником? А на деле Паку плевать на то, как живет Бэкхён, потому что он не родной ему, он живое напоминание того, что Чанёль оказался в этом доме лишь потому, что является сыном новой отцовской игрушки. Но сейчас отец мертв, и, кажется, Паку на это абсолютно наплевать, потому что он не обращает на лежащее рядом тело приемного родителя никакого внимания, наклонившись к Бёну и стискивая его плечи теплыми пальцами. Его руки сильные и горячие, от него по-прежнему пахнет чертовыми сигаретами, но сейчас это кажется Бэкхёну чем-то родным и привычным. Чанёль не улыбается, как он обычно делает, он смотрит на него с нескрываемым волнением и страхом, и либо он гениальный актер, достойный «Оскара» больше, чем ДиКаприо, либо ему действительно не все равно. Бёну хочется, чтобы он обнял его крепко-крепко, чтобы можно было прижаться к нему вплотную и провести кончиками пальцев по широкой спине, очерчивая контур татуировки. Но вместо этого он цепляется окровавленными пальцами за его рубашку и сдавленно бормочет, ощущая, как горло сдавливает свинцовый кулак: - Да пошел ты… Ему хочется разрыдаться прямо у всех на глазах, но он сдерживается, стискивая зубы и зажмуриваясь. И вздрагивает, когда Пак притягивает его к себе и сжимает в надежных объятиях. Бён утыкается лицом в его широкую грудь и прерывисто выдыхает, не делая ни единой попытки отстраниться. И ненавидит Чанёля с еще большей силой, потому что в его руках слишком хорошо. ******* Все последующие дни проходят будто в тумане. Ифань не отходит от него ни на шаг, крепко вцепившись ему в руку и бродя за ним повсюду будто его тень. Бэкхён ненавидит, когда кто-то вторгается в его личное пространство, но сейчас ему абсолютно все равно. Происходящее видится как один сплошной дурной сон, серый и тоскливый, и Бёну кажется, что надо всего лишь проснуться, и тогда все снова станет как раньше, отец будет жив, а Чанёль снова будет вызывать отвращение своей отвратительной участливой улыбкой и вечным дружелюбием. Сейчас он ведет себя по-другому. Просто заходит в комнату Бёна и молча сидит на кровати, глядя на него в упор. Бэкхён ждет каких-нибудь идиотских утешительных слов, что-то вроде того, что прошлого не вернешь, надо смотреть в будущее и много подобных ненужных шаблонных фраз. Но Чанёль молчит и просто сидит рядом, не слишком близко, но так, что Бён может ощущать исходящий от него запах сигарет и одеколона. От Пака пахнет чем-то терпким и мускусным, и Бэкхёну кажется, что Чанёлем пропахла вся его темная комната. Пропахло постельное белье, шторы, мебель, пропах и сам Бён, и это отвратительно, хоть и вызывает легкое чувство защищенности. Отца хоронят в фамильном склепе спустя два дня после убийства. Кажется, гримерша слишком буквально понимает просьбу Сохён сделать его как можно более живым, потому что отец напоминает раскрашенную гипсовую куклу, и по телу бежит неприятный холодок, когда Бэкхён подходит к вычурно дорогому гробу и видит его нарумяненное лицо. Ифань, крепко держащий его за запястье, сжимает пальцы сильнее и прерывисто вздыхает, и Бён отворачивается, отстраненно думая, что сегодня погода на редкость хорошая. В последний раз, когда он был на чужих похоронах, на улице шел проливной ледяной дождь. К счастью, Сохён не превращает похороны в фарс. После церемонии вся процессия возвращается в поместье, где горничная разливает по рюмкам соджу, дабы выпить за упокой души. Бён опрокидывает свою порцию алкоголя махом и краем глаза замечает, что Сохён украдкой вытирает выступившие слезы и закусывает губу, видимо, стараясь не разрыдаться. В душе просыпается незнакомое чувство жалости, и Бэкхён оглядывает ее ссутулившуюся сгорбленную фигурку и потерянное, резко состарившееся лицо, на котором нет привычного яркого макияжа, и думает, что она действительно его любила. Даже несмотря на то, что он продолжал любить другую до самой смерти. Перед глазами вновь возникает алое платье матери и широко распахнутые, остекленевшие глаза отца. Бэкхён мотает головой, силясь справиться с накатившей тошнотой и отчаянием, и неловко поднимается с кресла, с грохотом ставя рюмку на небольшой столик. Сохён вздрагивает и переводит на него взгляд, Чанёль, тихо переговаривающийся с Кёнсу, осекается, а Бён нетвердой походкой идет в свою комнату, слыша за своей спиной тяжелые шаги. Ифань догоняет его и молча идет рядом, и Бэкхён благодарен ему до слез за то, что Ву не задает дурацких вопросов и, что хуже, не болтает очередную утешительную поеботу. К горлу подкатывает горький комок, и Бён толкает ногой дверь в комнату, на ходу с остервенением расстегивая пуговицы и стягивая с себя ненавистный черный пиджак. Стены этого дома давят на него, заставляют задыхаться, и Бэкхён падает на кровать и зарывается лицом в мягкое покрывало, прерывисто выдыхая. - Я хочу куда-нибудь выйти, - наконец говорит он, переворачиваясь на спину и глядя на стоящего возле кровати Ифаня. Ву скрещивает руки на груди и, поколебавшись, отвечает: - Чанёль велел не отпускать тебя никуда дальше территории поместья. Он боится, что ты можешь остаться без охраны, и тогда убийцы господина Бёна найдут тебя и… - Мне насрать на то, что говорит этот выблядок, - прерывает его Бэкхён. Перед глазами возникает сосредоточенное осунувшееся лицо Пака, сидящего на краю его кровати, и сердце екает от странного болезненного чувства. – Кто он, блядь, такой, чтобы отдавать тебе приказания? - Он приемный сын покойного господина, - после минутного молчания отвечает Ву. Он устало потирает виски и добавляет, глядя на Бэкхёна в упор: - Многие считают его твоей правой рукой. Конечно, пока ты еще не в состоянии стоять во главе нашего клана, но пройдет немного времени, ты оправишься после произошедшего, и тогда… - Вот именно, что он приемный, а я – родной! – Бэкхён кричит скорее не от злобы, а оттого, что на тело давит сильная, какая-то всепоглощающая тоска. Она выжимает из него все силы, она разрывает его на части, и Бён рывком садится на кровати, срываясь на вопль: - Кто он, мать твою, такой, чтобы решать, что и как мне делать?! Какого хера вы все его слушаетесь? Это из-за его чертовой тату?! Или из-за того, что он владеет какими-то приемами? - Ты знаешь про тату Цанле? – удивленно переспрашивает опешивший Ву. – Но… как… - Отвези меня в клуб, - прерывает его Бён. – Насрать в какой, главное, подальше от всего этого дерьма, подальше от Чанёля, его рыдающей мамаши и всех этих ублюдков. Быстрее, бери ключи от тачки и едем, живо! - Бэкхён-а, - Ифань оказывается возле него так быстро, что Бэкхён не успевает заметить его шагов. – Хватит. Его голос наполнен такой болью и волнением, что внутри что-то перегорает, и Бён рвано выдыхает, ощущая, как слепая, животная ярость слегка отступает. Ву притягивает его к себе и гладит по волосам, приговаривая: - Ты не можешь вечно убегать вот так от всего, Бэкхён-а. От проблем, от страхов, от призраков прошлого, от собственных чувств, от всего этого невозможно спастись алкоголем, наркотой и беспорядочным трахом. Надо просто взять и повернуться ко всем проблемам лицом и встретить их достойно, понимаешь? – Он заглядывает ему в глаза и тихо добавляет: – Я боюсь за тебя, Бэкхён… У него большие и теплые ладони, но руки не такие сильные и надежные, как у Пака. Перед взором вновь возникает сосредоточенное лицо Чанёля, его прищуренные глаза и яркая тату, и Бён сглатывает слюну, понимая, что невозможно. Пак Чанёля невозможно вытравить из памяти, потому что его образ въелся в память, как ржавчина в старое железо. - Я знаю, что так нельзя, - шепчет он, чувствуя, как на него давит всепоглощающая усталость. – И я это ненавижу. Но по-другому не могу, понимаешь? Он умоляюще бормочет, сжимая предплечье Ву: - Пожалуйста… Увези меня отсюда. Куда угодно, где ярко, весело и беззаботно, и где в каждом помещении не пахнет смертью и кровью… Пожалуйста, Ифань-а… По лицу Ву видно, что он колеблется. Черные глаза смотрят на него в упор, долго, мучительно долго, потом Ифань вздыхает и, покачав головой, берет ключи от мерседеса с тумбочки. - Возьмем с собой Цзытао и Чонина, - коротко говорит он. – Они, если что, будут отслеживать возможные угрозы. У Бёна почему-то не хватает сил на то, чтобы сказать «спасибо». Поэтому он молча кивает и улыбается, положив руку Ву на плечо. Затем вскакивает и с наслаждением стягивает с себя белую рубашку и отвратительный черный галстук. Он натягивает на себя джинсы и футболку, кладет в карман телефон и выжидательно смотрит на Ву. Тот, молча наблюдающий за тем, как Бён собирается, поднимается с кровати, и в этот момент на пороге комнаты раздается знакомый хрипловатый голос: - Куда вы? Бён оборачивается и видит всклокоченного запыхавшегося Пака. Чанёль смотрит на него потемневшими глазами и вновь повторяет, делая шаг ему навстречу: - Куда ты собрался? Ты же понимаешь, что это опасно? Тебя могут караулить те же самые ублюдки, которые убили господина Бёна! Бэкхён, сейчас не время покидать поместье, тут ты под нашей защитой, и… - Отец тоже был в поместье под вашей защитой, - выпаливает Бён, чувствуя, как при виде Пака сердце вновь болезненно сжимается. – И чем все закончилось? Гробом и хуевым гримом с дешевыми румянами! - Бэкхён-хён… - начинает было Пак, но Бэкхён прерывает его, ощущая, как к глазам подкатывают непрошенные злые слезы: - Да пошел ты! Никакой я тебе не «хён»! Ты для меня… Он осекается, потому что совершенно непонятно, кто теперь для него Пак Чанёль. Сторожевая собачка, гребаный надоедливый ублюдок, который вечно лезет во все его дела, тот, кто всегда готов прийти ему на помощь и подставить ему крепкое плечо, отцовский любимчик или просто человек, который вызывает в нем целую феерию неконтролируемых эмоций. Ненависть, зависть, ревность, вожделение, привязанность, зависимость и… - Да пошел ты, - почему-то шепотом повторяет Бён и проходит мимо Пака, задевая его плечом. Чанёль ничего не отвечает, и Бэкхён, высоко подняв голову, быстрым шагом идет по коридору, слыша громкие шаги следующего за ним Ифаня. Бён опять плюет Чанёлю в лицо. Но почему-то сейчас ему от этого очень хреново. ****** В клубе орет музыка, что-то из последних популярных попсовых песенок, и Бэкхён ощущает, как к горлу подкатывает тошнота. Он поспешно опрокидывает в себя содержимое стакана и морщится, когда крепкий алкоголь медленно стекает по пищеводу. Ощущение на редкость мерзкое, и Бён оглядывается, щурясь от ярких ослепительных огней. Клуб не пафосный и тянет на откровенный притон, повсюду воняет травкой и чем-то горелым, полуголые, ярко накрашенные девушки весьма потрепанного вида, смеясь, вешаются на своих кавалеров, а еще сильно пахнет крепкими сигаретами, точь-в-точь как у Чанёля. Почему-то при мысли о Паке мерзкое ощущение усиливается, и Бэкхён жестом подзывает бармена, показывая, что хочет еще одну порцию отвратительного пойла. Что намешано в коктейле, он не имеет понятия, вкус практически не различается, и алкоголь, который обычно сразу же ударяет в голову, сейчас совсем не действует. Чонин и Цзытао потерялись где-то среди танцующих, Бён косится на Ифаня, который со скучающим видом смотрит на экран монитора, и думает, что почему-то привычный способ абстрагироваться от окружающей реальности перестает работать. Алкоголь, наркотики, громкая агрессивная музыка, пьяные вопли толпы и странное призрачное ощущение праздника и всеобщего восторга – то, что когда-то позволяло ему забыться, сейчас раздражает и вызывает лишь приступ тошноты, и Бён невольно ощущает себя загнанным зверем. Находиться в убогом клубе совсем не хочется, но возвращаться домой, где все еще пахнет смертью и болью, просто невыносимо. Надо просто с кем-то потрахаться, отстраненно думает Бэкхён. Почему-то перед глазами возникает обнаженная сильная спина Чанёля и контуры его огромной цветной татуировки, и Бэкхён встряхивает головой, силясь справиться с охватившим его наваждением. Он отпивает большой глоток из своего стакана и внезапно слышит низкий мелодичный голос, который раздается практически вплотную к его щеке: - Отвратительная музыка, не правда ли? Он поднимает глаза и встречается взглядом с незнакомцем. Мужественное смазливое лицо, сильные плечи, обтянутые дорогой шелковой рубашкой, джинсы от известного бренда, ловко сидящие на бедрах, коротко остриженные темные волосы. Вполне подойдет для того, чтобы хорошо провести остаток вечера, поколебавшись, думает Бэкхён, широко улыбнувшись, ставит стакан на стойку и отвечает: - Кажется, очередная девичья поп-группа. Мне интересно, они сначала работают на панели, а потом дебютируют, или же трудятся шлюхами уже после выпуска первого клипа? - Одно я знаю точно: настоящие шлюхи явно поют лучше, - отзывается незнакомец, и они с Бёном хором смеются. У него приятные черты лица, но глаза какие-то мутные и водянистые, как у жабы, и Бэкхён с трудом подавляет возникшее внутри нехорошее предчувствие. - Так зачем ты пожаловал в эту клоаку? – спрашивает парень. – Неужели ради того, чтобы надраться тяжелым алкоголем? Он придвигается чуть ближе, и Бён чувствует исходящий от него резкий запах древесного одеколона. Аромат приятный и свежий, но почему-то Бёна мутит, и он улыбается, скользя взглядом по широкой груди, обтянутой баснословно дорогой рубашкой. - Дома все достало, вот и захотелось где-то развеяться. А ты? - А я просто хочу набухаться и хорошо провести время, - отвечает незнакомец и смеется. – Но, кажется, я слегка ошибся клубом. Он протягивает Бёну большую ладонь. - Сухён. Кожа влажная и липкая, и краем глаза Бэкхён замечает большой продолговатый шрам у запястья. На указательном пальце красуется массивное кольцо в виде свернувшейся змеи, и Бэкхёну невольно становится не по себе, потому что кажется, что платиновое пресмыкающееся угрожающе смотрит на него тускло поблескивающими в свете огней рубиновыми глазами. - Бэкхён, - отзывается он и залпом допивает свой стакан. Голова начинает кружиться, и Бён отстраненно думает, что алкоголь наконец-то начал оказывать хоть какое-то влияние. Наверно, в этом клоповнике коктейли слишком щедро разводят водой или содовой, дабы сэкономить дорогие крепкие напитки. - Здесь действительно убого, - Сухён наклоняется к нему практически вплотную, так что его лицо оказывается слишком близко, и Бён ощущает исходящий от него запах виски и мятной жвачки. – Может, поедем куда-нибудь еще? – Его ладонь ложится на колено Бэкхёна и с силой сжимает, так что Бён может ощущать исходящий от его пальцев жар. Кажется, сегодня ему повезло, отстраненно думает Бён. Хотел найти себе отличного партнера для траха, и вот, есть смазливый Сухён, который явно не прочь хорошо провести время. Бён скользит взглядом по его красивому лицу и внезапно ощущает болезненный укол в груди. Он вымученно улыбается и кивает головой, кладя руку на ладонь Сухёна: - Конечно, я не против. - Бэкхён старается, чтобы его голос звучал максимально жизнерадостно. – Можно поехать куда-нибудь в Каннам, уже сто лет там не бывал! Сухён улыбается в ответ, обнажая безупречные белоснежные зубы. У Чанёля тоже практически идеальная улыбка, отстраненно думает Бэкхён, поднимаясь со стула. Вот только улыбка Пака, хоть и вызывает раздражение, выглядит намного естественнее, чем оскал Сухёна. Бён нервно одергивает на себе рубашку и внезапно ощущает, как на плечо ложится сухая крепкая ладонь. - Бэкхён-а, тебе никуда нельзя ехать, - раздается над ухом напряженный голос Ифаня. Сухён округляет глаза и поворачивается к Бёну. - Это что, твой… ухажер? – с легкой насмешкой спрашивает он. Бэкхён качает головой, а Ву говорит: - Бэкхён-а, в свете последних событий тебе не следует... - Ву прищуривается и становится похожим на готового к атаке хищного зверя, – отправляться куда-то с незнакомцами. - Почему я незнакомец? – смеется Сухён. – Кажется, мы с Бэкхёном уже познакомились. – Он хватает Бёна за руку своей липкой, влажной от пота ладонью и тянет на себя. – Да, Бэкхён-ши? Давай поедем в Каннам, я знаю там один отличный ресторан… Он скользит рукой по предплечью Бёна, и того невольно передергивает. От Сухёна слишком сильно пахнет одеколоном, у него тяжелый, пустой взгляд, и вообще, от него исходит нечто неприятное, вызывающее легкий холодок по коже. Ифань открывает рот, видимо, намереваясь послать надоедливого парня куда подальше, но внезапно его глаза расширяются, и он медленно говорит, опуская руку на пояс, куда пристегнута кобура пистолета: - Погоди-ка… Твое кольцо… - Сухён вздрагивает, а Ву хватается за рукоять револьвера. – Ублюдок, ты же из группировки «Черных кобр», ты… Внезапно он резко вздрагивает и закатывает глаза. Ву кулем падает к его ногам, неловко раскинув длинные ноги, и Бэкхён видит стоящего позади невысокого коренастого человека в дорогом костюме, держащего в руке биту. Бён открывает рот, чтобы закричать, пытаясь подавить разливающееся в душе липкое чувство паники, но Сухён ловко зажимает ему рот потной ладонью, хватая его за руку и крепко прижимая к себе. - Тихо, Бэкхён, - шепчет он. – Тихо. Бён ощущает, как к носу прижимается пахнущая чем-то странным тряпка, и реальность начинает плыть перед глазами. Бэкхён закрывает тяжелеющие веки и слышит голос Сухёна, который приказным тоном говорит: - Его в машину, а охранника оттащите в подсобку к тем двоим, чтобы на них никто не наткнулся. Позже избавимся от тел, а сейчас, живее, увозим его, пока сюда не нагрянули люди Пака. Бён пытается разлепить пересохшие губы, чтобы сказать, что это его люди. Что Пак, мать его, Чанёль – приемный сын, и что Бёну он никогда не будет родным по крови, вот почему этот клан – его целиком и полностью. Но сил хватает только на то, чтобы издать тихий стон и провалиться в небытие, слыша сквозь гул в ушах приглушенные голоса людей. Почему-то последним, что он видит прежде, чем погрузиться в темноту, становится лицо Чанёля. Который громко кричит и зовет его хрипловатым низким голосом откуда-то из самых недр бесконечности. ****** Щеку обжигает резкая боль, и Бэкхён глухо стонет, пытаясь разлепить кажущиеся свинцовыми веки и ощущая тянущую боль в висках, отчего к горлу подкатывает тошнота. Во рту поселился привкус чего-то мерзкого и кислого, и Бён пытается поднять руку вверх, дабы коснуться саднящего затылка. В запястья больно впивается веревка, и он понимает, что накрепко привязан к чему-то спиной, так что невозможно пошевелиться. Он ощущает еще один несильный удар по щеке, на этот раз по другой, и с трудом открывает глаза, щурясь от слепящего света. Взгляд выхватывает Сухёна, стоящего практически вплотную к нему со скрещенными на груди руками. Он улыбается и хмыкает, наклоняя голову: - Надо же, наконец-то ты очнулся! А я уже думал, что придется убивать тебя, когда ты в отключке, даже не поговорив, как следует! Бэкхён морщится от боли в висках и медленно оглядывается. Помещение большое и очень грязное, судя по огромному количеству поломанной обветшавшей мебели, заброшенное кафе или бар. Старые высокие стулья, ободранный бархатный диванчик, покрытая толстым слоем пыли барная стойка и перевернутый бильярдный стол, возле которого валяются сломанные кии. У стен стоит добрый десяток вооруженных до зубов плечистых громил, затянутых в черные костюмы, и у Бёна возникает чувство дежавю, потому что цепные псы Сухёна до тошноты похожи на людей его отца. Разве что в его клане не носят платиновых колец с вычурными рубинами. - Что тебе от меня нужно? – медленно спрашивает Бён, ощущая неприятное царапанье в горле. Сухён округляет глаза и удивленно спрашивает: - Ты серьезно, Бэкхён? Для сына главы одного из крупнейших преступных конгломератов нашей прекрасной родины ты как-то подозрительно наивен. Впрочем, - алые глаза платиновой змеи тускло поблескивают в неровном свете лампы, – твой папаша явно сам не отличался умом и сообразительностью. Он наклоняется к Бёну, так что тот может чувствовать исходящий от него отвратительный запах пота и мерзкого одеколона. - Почему твой папочка не закрывал окошки, а, Бэкхён-а? – ласково спрашивает Сухён, качая головой. – Как будто сам подставлялся под пулю, честное слово! Перед глазами возникает безвольное тело отца и его широко распахнутые, неверящие глаза, когда пуля прошибла его голову насквозь. Бён облизывает пересохшие губы и, ощущая, как нутро заполняется бессильной яростью, свистяще шепчет, пытаясь в отчаянном порыве разорвать крепкие веревки: - Ебанный мудак, так это ты его убил! Сухён довольно ухмыляется, и Бён, бросив попытки освободиться, плюет ему в лицо. Тот отшатывается и, размахнувшись, со всей силы бьет Бэкхёна по носу. Боль очень сильная и острая, но ощущается не настолько сильно, как боль внутри, и Бэкхёна буквально разрывает на части от безумного желания вцепиться ублюдку в глотку. - Выродок! – выплевывает Сухён. – Ты так говоришь, как будто твой папочка был ангелом! Ты же сам прекрасно понимаешь, что он был тем еще сукиным сыном. Он убивал, грабил, знаешь, сколько судеб загубил твой папаша для того, чтобы ты мог жить счастливо и прохлаждаться?! Ты ведь знаешь, да, отродье? Он с силой пинает его в колено. Бэкхён морщится от боли и, подняв голову вверх, говорит: - Знаю. Знаю, что он главарь мафии и убийца. Но для меня он, прежде всего, отец. И я люблю его, несмотря на то, что он был очень херовым отцом. Он говорит искренне, потому что именно сейчас, сидя связанным и находясь практически на волосок от смерти, он понимает, насколько отец был ему дорог. И что, скорее всего, мать думала точно так же, продолжая любить его до самой смерти. Бэкхён никогда не сможет принять отца, его поступки и деяния, не сможет оправдать его и все, что он сделал плохого за прожитую жизнь. Но он может любить его именно за то, что он – его Отец, не Убийца, Мафиози или Глава Клана. Пускай и не очень хороший, но, кажется, все это время любивший его и мать больше кого-либо еще. - Почему ты не убил меня на месте? – спрашивает он, наблюдая за тем, как Сухён вытирает лицо платком. – А, Сухён? Или как тебя зовут на самом деле? Твои люди могли пырнуть меня ножом прямо в клубе, как вы это сделали с Ифанем. - Когда он вспоминает о Ву, сердце сжимается от болезненного спазма. – Зачем же мучиться и тащить меня сюда? - Это мое настоящее имя, можешь не сомневаться, - хмыкает Сухён в ответ. - О, как мы могли так поступить с будущим главой клана Бён! – притворно ужасается он. – С кланом ублюдков, которые постоянно переходят нам дорогу и вечно мешают моей группировке обтяпывать свои делишки. Он улыбается и присаживается на край барной стойки. - Кроме того, у тебя же есть приемный братец… Пак Чанёль, сучий потрох, которого я просто мечтаю пристрелить, мать его. - Его голос наполняется нескрываемой яростью. – Гребаный жестокий ублюдок, сука, он даже хуже, чем твой покойный мудак-папаша! Ну, ничего, скоро я наконец-то с ним покончу. Он кивает в сторону Бёна и нервно смеется: - Всем же известно, что у Чанёль-ши есть одно слабое место – его старший братик, перед которым он выслуживается как собачка и любит его трепетно и нежно. – Сердце в груди начинает стучать быстро-быстро, и Бэкхён сглатывает, ощущая, как при упоминании имени Пака по телу пробегает сильная дрожь. – Настолько сильно, что не пускает его ни на одно дело, впрягаясь вместо него во все это дерьмо. - Сухён встает со стойки и подходит к нему вплотную. – Братишка так любит своего хёна. - Его липкие пальцы оглаживают щеку Бёна. – Вот почему он бросится сюда за тобой, как только мы сообщим ему о том, что ты у нас, и потребуем за тебя денежки! – Он весело смеется. – Вот будет весело, когда мы пристрелим тебя у него на глазах, а потом прибьем и его, положив конец вашей сраной «семейке». Ифань говорит, что Чанёль жестокий и беспощадный, готовый разорвать другому глотку, если понадобится. Сухён утверждает, что Чанёль хуже, чем отец Бёна, человек, способный на любое самое грязное дело. Бэкхён знает Чанёля другим. Нежным, заботливым, любящим, прикрывающим его от всех неприятностей и бед и спокойно сносящим любые оскорбления. Чанёль – дикий зверь, хищный и безжалостный. Но с Бёном он становится ручным псом, готовым ради своего хозяина на все, что угодно. - Мы друг друга ненавидим, - говорит Бэкхён, ощущая, как болезненно сжимается сердце. – Все, что делал Пак, было лишь для того, чтобы выслужиться перед моим папашей, а после он держал лицо только из-за цепных псов папаши, которые преданны нашей семье, особенно мне как прямому наследнику. – Он презрительно фыркает, стараясь, чтобы голос не дрожал и не срывался от подкатившего липкого страха. Не за себя, а за Пака. – А на деле, он презирает меня за то, что я родной сын, а я ненавижу его за то, что он усыновленный выблядок той шлюхи, на которой во второй раз женился отец. – Бэкхён кривится и издевательски хмыкает, глядя на замеревшего Сухёна. – Этот мудак не придет сюда, идиот. Более того, он будет даже благодарен тебе за оказанную услугу. Меньше будет возни, ты все любезно сделаешь за него! – Он запрокидывает голову и громко смеется. Смех звучит истерично и отчаянно, потому что Бэкхёну больно и страшно до остановки дыхания, но он продолжает гоготать, наблюдая за тем, как бледнеет лицо Сухёна. - Заткнись, выродок! – рычит он, выхватывая из-за пазухи пистолет. – Хватит драть глотку, или я тебя пристрелю! - Давай, Сухён-ши. - Голос слегка ломается, и Бён насмешливо щурится, ощущая, как по телу стекает липкий пот. – Давай же, сделай за моего ублюдочного братика всю грязную работу! Он будет тебе очень благодарен, даже, может, купит тебе Барби, да, моя глупенькая наивная девчушка? - Заткнись, или я прострелю тебе башку как твоему папаше! Бён отчаянно пытается довести его до предела, чтобы Сухён сорвался. Он презрительно фыркает и выплевывает, наблюдая, как на смазливом лице появляются блестящие капли пота: - Ты не выстрелишь, Сухён-а! У тебя же кишка тонка! Одно дело стрелять из снайперской винтовки, когда тебя даже не видно, другое – выстрелить в меня здесь и сейчас, когда я прямо перед тобой! - Я урою тебя, выблядок! – кричит Сухён и наставляет на него пушку. Бэкхён закрывает глаза и отстраненно думает, что у него получилось. Сейчас все наконец-то закончится. И, если истории о жизни после смерти правда, то, возможно, в райских кущах он встретится со своей матерью. А, если плохих поступков на его счету окажется больше, то с отцом. Неприятно, но тоже вполне неплохо. - Блядь, они здесь! – разрезает воздух оглушительный вопль, и чуть поодаль слышатся громкие звуки выстрелов. Бэкхён широко распахивает глаза и видит, как люди Сухёна бегут к выходу из комнаты, на ходу хватаясь за оружие. Один из них замирает у двери и с криком падает на землю, а в помещение заходит Чанёль. За ним вбегает толпа, в которой Бён замечает помятого Чонина со сбитой скулой и большим фингалом под глазом, Цзытао с повязкой на руке, Лухана, Чондэ и многих других. Взгляд цепляется за бледного, но вполне живого Ифаня с перевязанной головой, и Бэкхён выдыхает, ощущая, как нутро заполняется радостью и облегчением. Чанёль идет к нему, держа в вытянутой руке пистолет и методично расстреливая всех людей из вражеской группировки, кто попадается ему на пути. Бах, бах, бах, - пули впиваются в чужую плоть, оставляя кровавые разводы на стенах и полу, и Пак продолжает идти твердым шагом, не останавливаясь и глядя на него в упор. У него глаза зверя, дикие, безжалостные и свирепые, он похож на хищника, и Бэкхёна невольно бросает в жар, потому что такой Чанёль вызывает у него странное, неконтролируемое чувство восторга и возбуждения. Пак убивает прямо у него на глазах с такой легкостью, будто прихлопывает мух свернутой газетой, и каждый его выстрел отдается напряжением внизу живота, потому что Чанёль демонически прекрасен в своей жестокости. Никакой широкой улыбки и мягкого голоса. Только свистящие звуки выстрелов и звериные глаза, смотрящие на него как на свою добычу. Кто-то хватает его за горло и приставляет что-то холодное и металлическое к виску. Бён вздрагивает и слышит срывающийся голос Сухёна, который истерично орет: - Стой! Бросай оружие, или я прострелю ему башку! – Пистолет больно ударяется о висок, и Бэкхён невольно вскрикивает, отчего глаза Чанёля расширяются. – Стой, я выстрелю, выстрелю! - Чанёль, - с трудом бормочет Бён и взглядом пытается показать, чтобы Пак не бросал оружие и вместо этого бежал как можно дальше, потому что, черт возьми, Бэкхён это заслужил. Оказывается, это так отвратительно и больно, когда кто-то называет тебя «выродком». Как же жаль, что он понял это только сейчас. Пак вскидывает руку выше, и Бён слышит громкий звук выстрела. Сухён позади издает сдавленный всхлип, и на Бэкхёна падает его тяжелое тело. По рукам стекает чужая кровь, и Бён зажмуривается, ощущая, как к горлу подкатывает тошнота. Что-то касается его колен, и Бэкхён открывает глаза, видя Чанёля, который резким движением откидывает в сторону безжизненное тело Сухёна как какую-то тряпичную куклу. Он достает из кармана пиджака нож и начинает ловко и быстро разрезать сковывающие его веревки. Бэкхён поднимает глаза и видит, как Ифань стреляет в голову последнему стоящему на ногах человеку из «Черных кобр». Тот падает на грязный пол, и Бён судорожно выдыхает, понимая, что все наконец-то закончилось. Чанёль снимает с него остатки веревок, и Бён, потирая кровоточащие запястья, открывает рот, чтобы сказать что-то глупое и благодарное, но Пак бросает на него тяжелый взгляд, и Бэкхён давится воздухом и опускает вниз саднящие руки. Чанёль с легкостью хватает его на руки и, перекинув через плечо, поднимается и идет к двери, перешагивая через лежащие на полу окровавленные трупы. Ифань бросает на Бёна быстрый взгляд, но ничего не говорит, только кивает остальным и следует за Паком, который крепко сжимает Бэкхёна горячими руками. Он пинком открывает дверь и выходит на улицу, и Бэкхёна ведет от того, как пьяняще действует свежий, не пропахший чем-то затхлым воздух на легкие. Пак открывает дверь машины и сгружает его на заднее сидение, садясь рядом, затем коротко кивает сидящему за рулем Кёнсу, и «Мерседес» трогается с места. - Спасибо тебе, - нарушает тишину Бэкхён. Горло саднит, а следы, оставленные плотной веревкой, зудят и кровоточат, но Бёну плевать, потому что Чанёль смотрит на него в упор абсолютно черными глазами, отчего по телу бегут мурашки. – Я знаю, что я вел себя как мудак, но… - поспешно давится он и вздрагивает, когда Чанёль дает ему сильную пощечину. Горячие губы касаются его губ, грубо и порывисто, и Бён сдавленно выдыхает, ощущая, как его стискивают сильные руки Пака, которые притягивают его ближе, так что Бэкхён чувствует исходящий от него жар. - Я очень зол, Бэкхён. - Низкий голос проникает под кожу, наполняя нутро болезненной истомой, и Бён замирает, чувствуя, как острые зубы Пака прикусывают его нижнюю губу. – Очень-очень сильно. ****** Он грубо хватает его за запястье и буквально вталкивает в комнату. Бэкхён ощущает, как от возбуждения сводит живот, и невольно оглядывается: стыдно признаться, но за всю свою сознательную жизнь он не был в комнате Чанёля ни разу. У него нет практически никаких вещей, только шкаф с одеждой, книжный стеллаж, заставленный многочисленными толстыми томами в твердых обложках, телевизор, стоящая в углу ударная установка и гитара, та самая катана, которую Бён видел лунной ночью, и большая двуспальная кровать, застеленная черным бельем. Бэкхён понимает, что не знает о Чанёле практически ничего. Оказывается, он увлекается игрой на музыкальных инструментах и, кажется, читает много книг, преимущественно классику, судя по названиям на корешках. Но об этом он подумает позже. А пока Пак резко хватает его за волосы и опрокидывает на кровать. Бэкхён упирается лицом в скользкую шелковую ткань и издает глухой стон, когда Чанёль тянет его за волосы на себя, второй рукой поглаживая по бедру, и хрипло шепчет, касаясь губами его израненной щеки: - Гребаная ты сука. - Он с силой дергает его рубашку, так что пуговицы отлетают, и Бэкхён судорожно втягивает ртом воздух, потому что Пак буквально разрывает на нем тонкую ткань и прикусывает его плечо. – Ты, блядь, можешь представить, как я, мать твою, волновался? – Жаркое дыхание опаляет кожу, и Бён упирается ладонями в матрас, вскрикивая, когда Чанёль сжимает пальцами его соски. – Да я, блядь, готов был весь Сеул разнести к чертям, только бы тебя найти! По груди скользят большие теплые ладони, и Бэкхён рвано выдыхает, когда Пак притягивает его к себе и ловко, будто безвольную куклу, разворачивает к себе лицом, прижимаясь губами к его губам. Влажный язык скользит в его рот, оглаживая десны, нёбо и лаская его язык, руки Чанёля до боли сжимают его предплечья, и сквозь пелену возбуждения Бэкхён думает, что да, да, черт возьми, такой Пак Чанёль вызывает желание отдаться ему как последняя шлюха, потому что от каждого грубого касания член твердеет и болезненно пульсирует в узких джинсах. - Они все тебя касались, - рычит Пак и опрокидывает его на спину, коленом раздвигая ему ноги. – Сука, как я ненавидел всех твоих гребаных ебарей! Знаешь, почему они никогда тебе не перезванивали? Да потому что я избивал каждого из них, стоило им выйти из твоей комнаты! Бил до полусмерти, а двоих приложил так, что потом пришлось закапывать! Черт, почему, блядь, Бэкхён. - Он расстегивает ширинку на его брюках и дергает их на себя. Бэкхён покорно приподнимает бедра, позволяя Паку стянуть с себя джинсы, а Чанёль оглаживает его обнаженные бедра, грубо сжимая член сквозь тонкую ткань боксеров. – Почему ты такая сука? Последние слова он произносит на выдохе, с какой-то надрывной нежностью, и где-то в глубине сознания Бёна вспыхивает мысль, что Пак Чанёль, черт возьми, больной и повернутый на всю голову. Он облизывает пересохшие губы и, приподнимаясь на локтях, хрипло спрашивает, глядя Чанёлю прямо в глаза: - Почему? Почему ты позволяешь мне столько, сколько не позволяешь никому в этом гребаном мире? Почему ты терпел все то дерьмо, всю ту боль, которую я причинял, объятый собственными внутренними противоречиями и страхами? Почему ты готов ради меня бить, убивать, грабить, творить все, что угодно, только бы быть рядом? Почему сейчас ты обращаешься со мной как со своей собственностью, но, вот парадокс, мне совсем не хочется послать тебя к черту? - Потому что я люблю тебя. - Чанёль наклоняется и неотрывно смотрит ему в глаза. Затем проводит кончиком языка по незажившим ссадинам на щеке Бёна, будто дикое животное, зализывающее раны своей пары. – И, видит Бог, за тебя я готов перегрызть глотку любому… У него черные глаза с расширенными зрачками, практически слившиеся по цвету с радужкой, как у хищного зверя. Бэкхён не знает, похоже ли то, что он чувствует к Паку, на любовь, потому что он запутался в собственных эмоциях, они слишком сильные и непонятные, и он настолько привык называть это простым и неправильным словом «ненависть», что сейчас придумать для этого другое определение слишком сложно. Просто, когда Чанёля нет рядом, ему плохо до боли в груди. Он ненавидит его фальшивую улыбку, придуманную специально для того, чтобы Бэкхён не боялся опасного хищника, потому что Бён совсем не боится. Он только что зашел в клетку к хищнику, крепко захлопнув за собой тяжелую дверь. Бэкхён отстраняет руку Пака от своего паха и приподнимается на локтях, намереваясь расстегнуть пуговицы его рубашки, но Чанёль удерживает его за запястья и качает головой. - Я сам. - Его хриплый голос звучит властно и твердо, и сквозь пелену в голове Бён думает, что готов кончить от одного только звука, настолько это возбуждающе и откровенно. Пак медленно расстегивает пуговицы на рубашке, и Бэкхён сглатывает, наблюдая за тем, как обнажается его смуглая кожа. Он облизывает пересохшие губы и касается ладонями рельефного живота. Мышцы под его пальцами слегка подрагивают, и Бён не сдерживает тихого стона, опуская ладони ниже, на бедра Чанёля, обтянутые плотными черными брюками. - Эй, Бэкхён, - внезапно говорит Чанёль и улыбается. Не как обычно, ласково и приторно-нежно, а так, что член Бёна болезненно дергается. – Не хочешь побыть хорошей сучкой и поблагодарить своего спасителя? Если бы хотя бы пару месяцев назад Пак заявил ему нечто подобное, то наверняка Бэкхён послал бы его к чертям, обозвав самыми последними словами. Но сейчас он моментально приподнимается и, сев на колени, начинает торопливо расстегивать ширинку на чужих штанах. Чанёль смотрит на него сверху вниз, и Бён, ненавидящий подчиняться и быть от кого-то зависимым, готов кричать от того, насколько сильно ему хочется коснуться Пака. Это похоже на помешательство, и так оно и есть, потому что они оба, кажется, сумасшедшие. Хищник поймал его в свои когтистые лапы, и жертва, считавшая себя укротителем, отдается на милость сильному зверю. Бэкхён стягивает брюки вместе с простыми черными боксерами, обнажая большой возбужденный член с крупной порозовевшей головкой. Чанёль хватает его за волосы и тянет на себя, так что Бён касается губами его ствола, отчего Пак издает глухой стон и больно дергает его вверх, и Бэкхён покорно обхватывает губами его головку, сжимая член у основания. Чанёль придерживает его за затылок и подается вперед, вгоняя член ему в глотку, и Бён давится и хватается руками за его бедра, потому что Пак двигается слишком быстро и жестко. В уголках губ собирается слюна, губы саднит от резких движений, и все это очень грубо и унизительно, но почему-то Бён испытывает какой-то болезненный восторг от того, что Чанёль грубо имеет его в рот. Он глухо мычит и поднимает глаза, скользя взглядом по обнаженной груди Пака, по широким плечам и выступающему кадыку. Пак запрокидывает голову и издает хриплый, похожий на сдавленный рык стон, и Бэкхён готов кончить только от звука его глубокого низкого голоса, который действует на него просто завораживающе. Член во рту начинает пульсировать, и Бён слегка царапает ногтем бедро Пака, ощущая исходящее от него животное возбуждение. Чанёль сжимает его волосы и издает громкий гортанный стон, вскрикивая: - Да, блядь! Да, Бэкхён, черт возьми, да! Он подается бедрами вперед и кончает, и Бён судорожно кашляет, чувствуя на языке горячую липкую сперму и сглатывая. - Блядь, - еле слышно бормочет он и, отстранившись, вытирает рукой губы. Чанёль отпускает его голову и, громко выдохнув, проводит кончиком пальца по его щеке. Затем ухмыляется и говорит, стискивая ладонями плечи Бёна: - Приятного аппетита. Бэкхён хочет послать его к черту, но Пак валит его на кровать, придавливая горячим сильным телом. Бён ощущает его губы на своей коже и прерывисто выдыхает, когда Чанёль касается кончиком языка его груди и стискивает ладонями бедра. Животные трахаются грязно и грубо. Пак вылизывает его, прикусывает кожу, оставляя уродливые алые отметины, и Бён кричит в голос, потому что боль, что причиняет ему Чанёль, вызывает у него запредельное чувство восторга, и он цепляется пальцами за простыню, когда Чанёль опускается ниже, с шумом втягивает воздух и проводит языком у кромки боксеров. Он плавится под его касаниями. Бён ощущает себя безвольной куклой, когда Пак хватает его за бедра и стягивает с него белье, высоко задирая его ноги вверх. Чанёль наклоняется и обхватывает его член губами, и Бэкхён стонет, подаваясь вперед, но Пак крепко придерживает его ладонями, глядя на него темными, лихорадочно блестящими глазами. Бёну остается лишь поскуливать и царапать ногтями простыню, ощущая, как от движения губ Чанёля по его члену низ живота наполняется жаром. У него было много партнеров, были и те, кто делал минет куда лучше, чем Пак, но никто из них не вызывал такого сильного, похожего на безумие желания. Бэкхён приподнимается на локтях, смотрит на его спину, на яркую татуировку и хрипло шепчет, пытаясь выровнять дыхание: - У тебя потрясающая тату… И ты сам… потрясающий. Ты такой… Он несет какую-то ерунду, почти как со страниц дурацких бульварных романов, потому что Бён не может подобрать по-настоящему нужных слов, ведь Чанёль и вправду слишком потрясающий, настолько, что остается только протянуть руку, коснуться пальцами оскаленной морды тигра и погладить его по вытатуированной шерсти. Глаза Пака, смотрящего на него снизу вверх, вспыхивают, и он выпускает член Бёна из своего рта. Бэкхён издает разочарованный стон и ощущает, как воздух неприятно холодит влажную от слюны Чанёля чувствительную кожу. Он тянется рукой к стволу, но Пак шлепает его по запястью и внезапно резко прижимает его ноги к животу, и Бён ощущает, как кожу ягодиц опаляет его жаркое дыхание. - Блядь, Чанёль, ты!.. – неверяще вскрикивает он и судорожно стонет, когда острый язык касается входа. Член пульсирует, и Бёну до одури хочется кончить, Пак ласкает его внутри, крепко придерживая руками его ноги, это жарко, стыдно и невыносимо хорошо, и Бэкхён зажмуривается, практически теряя чувство реальности от накрывающих с головой ощущений. - Черт, Чанёль, - выдыхает он и подается бедрами вперед. – Черт возьми, выеби меня уже наконец! Пак царапает ногтями его кожу и скользит ладонью по бедру, опускаясь рукой ниже. Бэкхён ощущает, как к языку добавляется палец Чанёля, который оглаживает стенки изнутри, и Бён вскрикивает, запрокидывая голову: - Блядь, да выеби меня! Выеби! Я тебе приказываю! Он чувствует, как Чанёль замирает и отстраняется. Бэкхён судорожно вдыхает ставший тяжелым как свинец воздух, а Пак хмыкает и говорит, поднимаясь на колени: - Слушаю и повинуюсь, молодой хозяин. Бён рвано выдыхает, когда Пак хватает его за бедра и переворачивает на живот. Пальцы тянут его за волосы вверх, и Бэкхён покорно становится на колени, утыкаясь лицом в простыню и замирая, когда входа касается головка члена Чанёля. Пак входит одним мощным рывком и начинает двигаться, быстро, жестко, крепко держа его одной рукой за волосы, а второй – стискивая его бедро, так что член заходит до самого основания, и Бэкхён теряет голову от этого восхитительного чувства наполненности. Руки затекли от такого положения, кожа саднит от многочисленных синяков и укусов, Пак имеет его так, что кровать поскрипывает в такт его резким толчкам, и Бёна хватает только на то, чтобы стонать и подаваться навстречу его члену, с каждым движением которого удовольствие становится все более острым и болезненным. Реальность расплывается перед глазами, и Бэкхён зажмуривается, тяжело дыша, слыша сквозь пелену в голове громкие, похожие на рычание стоны Пака. Он кончает, даже ни разу себя не коснувшись, а позже Чанёль доводит его до оргазма еще дважды, перевернув его на спину и закинув его ноги к себе на плечи. Бэкхён практически теряет сознание от изнеможения, но ощущает себя непривычно умиротворенным и удовлетворенным. Он закрывает глаза и вдыхает пахнущий сигаретами Пака жаркий воздух, чувствуя, как Чанёль ложится рядом и обхватывает его сильной рукой, притягивая к себе как можно ближе. - Если бы я знал, что ты так хорошо ебешься, то я бы больше не ездил в Каннам в поисках пары на вечер, - расслабленно говорит он, открывая глаза и поворачиваясь к Паку лицом. Чанёль смотрит на него не мигая и наконец хрипло говорит, прищуриваясь: - Ты больше никогда и не поедешь в свой сраный Каннам. Разве что только для того, чтобы купить себе книги по садоводству. - Ненавижу садоводство, - кривится Бён. Чанёль ухмыляется: - Я тоже. Бэкхён ощущает, как Пак приподнимает его за подбородок, и его влажные губы касаются губ Чанёля: - Запомни, Бэкхён. Я убью любого, кто посмеет к тебе приблизиться. Я разорву на кусочки каждого, кто посмеет причинить тебе вред. - Он проводит кончиком языка по его подбородку. – И, если ты опять от меня уйдешь, я найду тебя, где бы ты ни прятался… У Чанёля черные-черные глаза, бездонные и пугающие. Бэкхён закрывает глаза и утыкается лицом в его грудь, ощущая, как гулко бьется его сердце. - Я подчиняюсь только тебе. - Хриплый шепот опаляет его ухо, и пальцы Пака стискивают его плечи. – Я живу только для того, чтобы тебе служить. А ты был рожден для того, чтобы быть моим, Бэкхён. Понимаешь? Бён понимает. Потому что Чанёль единственный человек, которому он может довериться до самого конца. Потому что Бэкхён – единственный человек, перед которым хищник Чанёль прячет когти и склоняет голову, показывая свои слабости. Потому что в руках Пака слишком тепло и спокойно, даже если это руки убийцы и преступника, даже если каждый день, когда он будет возвращаться, от него будет исходить запах чужой крови и смерти. Когда Чанёля нет рядом, Бэкхён одинок. Когда Чанёль обнимает его крепко-крепко, они делят это одиночество на двоих. ****** - И каково это: быть сучкой Пака? – меланхолично спрашивает Ифань. Бэкхён поднимает глаза от книги и недовольно говорит: - Я, вообще-то, глава клана, и ты должен обращаться со мной уважительно. - Ты сидишь дома и лишь раздаешь указания, в то время, как Чанёль делает за тебя всю грязную работу, - прищуривается Ву. – Ты самка местного альфы, которому подчиняются все цепные псы. - Зато альфа подчиняется только мне, - хмыкнув, отвечает Бён. И на это у Ифаня не находится никаких аргументов. Дверь резко распахивается, и на пороге возникает Пак. Усталый, потрепанный, но вполне живой и здоровый. Бэкхён испускает вздох облегчения, а Чанёль устало поводит плечами и садится рядом с ним на диван. - Сраные китайцы, - хрипло выдыхает он. – Ненавижу. - Спасибо, - отзывается Ву. – Я тоже люблю тебя, лапушка. Чанёль хмыкает и тянется к Бёну, сгребая его в объятия. От него пахнет сигаретами и древесным одеколоном, и Бэкхён прижимается к нему, стискивая пальцами плотную ткань его пиджака. Старательно не замечая свежие пятна крови на черной шерсти. - Вы такие милые, - кривится Ифань. – Аж тошно. - Я сейчас проделаю в тебе новую дырку на месте той, где побывал кинжал мудака из «Черных кобр», - обещает Пак, и Бэкхён невольно вздрагивает. Перед глазами яркими вспышками возникают события из прошлого, и он ежится, чувствуя на коже липкую дрожь. Чанёль, уловив его страх, обнимает его крепче и легко касается губами его затылка. Бён выдыхает и ощущает, как сковывающая нутро ледяная рука разжимается, и тело наполняется знакомым теплым чувством покоя и умиротворения. Он по-прежнему ненавидит убийства и вид трупов, но месяц назад официально стал новым боссом группировки отца. Чанёль по-прежнему не отпускает его от себя, фактически заправляя всеми делами клана, но сейчас это не вызывает у него раздражения и ненависти. И пару дней назад он впервые навестил могилу отца и положил на нее свежие цветы. Белые лилии, которые так сильно любила мама. Мир вокруг него по-прежнему такой же жестокий и отвратительный. Но больше Бён не боится встретиться с его реалиями лицом к лицу, потому что он не один. Рядом с ним всегда есть хищный зверь, опасный, дикий, но становящийся ручным, стоит Бэкхёну этого лишь захотеть. - Ты не хочешь чего-нибудь выпить, Бэкхён-хён? – приторным голосом спрашивает Пак и широко улыбается, насмешливо щурясь. Бэкхён вдыхает исходящий от него крепкий запах табака и отвечает, хватая его за обшлага куртки и притягивая к себе ближе: - Прекрати так улыбаться. - Дыхание Пака опаляет его губы, и Ифань позади громко вздыхает. – Ненавижу твою ебаную приторную улыбку. С тобой я не боюсь одиночества. С тобой я не боюсь ничего. Призраки прошлого испаряются в темноте, Когда ты рядом. Подойди ко мне как можно ближе, Я закрываю дверь клетки и оказываюсь Наедине со Зверем. Он никогда меня не тронет, потому что любит, Я буду вечно в его плену, потому что люблю в ответ. И мне плевать на весь этот чертов жестокий мир, Ведь мой мир сузился до одного тебя. The End