***
«Нормандия» опускается на развалины аэродрома тридцать шесть часов спустя после уничтожения Жнецов. Некоторые мертвыми и молчаливыми громадинами все еще висят в открытом космосе, едва не попадая в притяжение Земли. Деловой центр: вдоль разрушенных улиц тянутся тела хасков — пустые оболочки с черными провалами глаз и проводами на месте вен — поспешно сваленные к краям дороги, чтобы освободить путь военной технике и остаткам скорой помощи, спешащим к выжившим. В городе очень тихо. В последний раз Гарруса встречали здесь звуки стрельбы, и чужие крики, и непрерывно вибрирующий, низкий гул Жнецов, перекрывающий все остальное. Теперь же унылую тишину тревожат лишь их шаги и иногда — клубы пепла и цементной крошки, когда вдалеке снова оседает шаткая стена. Возвращайся живой. Она ни разу не пообещала. Теперь он понимает. Когда они его находят, Хакет с двумя майорами стоит на ступеньках разрушенной Палаты общин. Весь в пыли, он держится из последних сил, но даже улыбается, стоит Эшли с Вегой отточенным движением отдать ему честь. Генерал ведет их в не до конца организованный командный центр, куда стащили всю спасенную технику каждой расы — такую мешанину Гаррус видел лишь в уголке Тали. Один экран едва передает изображение азари, за которыми тлеет земля; на других бежит бесконечный список жертв. Запись о Палавене мелькает слишком быстро — Гаррус не успевает прочитать. Группка турианцев толпится у широкого, треснутого стола, на котором располагается мерцающая карта города. Синие точки курсируют по улицам, и их больше красных кордонов неправильной формы. Как только он приближается, очередное скопление точек расходится, направляясь в новый участок. Ближайший турианец поднимает взгляд, опускает и вытягивается в струнку. Трое остальных следуют его примеру, запоздало проявляя уважение, и Гаррус напрягает мандибулы, удерживая на лице подобающее выражение. Двое с метками Трации, один с Сиглара и женщина с Партии. Он думал, что знает почти всех турианцев, дислоцированных на Земле. Они отвечают на вопросы, такие молодые и неуверенные. Красные отметины — это технологии Жнецов и останки Цитадели, обрушившиеся на город после луча Шепард. Синие — разведывательные команды, которые только сейчас более менее скоординировались для того, чтобы добираться до обломков и поддерживать связь. Находят только мертвых синтетиков. Признаков одурманивания нет. Признаков… чего-то еще — тоже. Примарха эвакуировали, сообщает турианка, всего лишь майор и теперь командующая маленьким отрядом, большая часть которого погибла. «Отважный» остается на низкой орбите в пределах досягаемости сверхсветовых сигналок, которые удалось восстановить. Нет новостей от Иерархии, которых бы они уже не знали. Конечно, никаких вестей с Палавена, за исключением все новых жертв. — Гаррус, — зовет Тали. Он извиняется, а турианцы снова отдают честь. Это война.***
Хакет хочет, чтобы они вышли в город. Их теперь узнают почти так же хорошо, как Шепард, а разрозненные и ненадежные новости вкупе с пропажей или одурманиванием ведущих мировых лидеров заставляют людей Земли отчаянно искать кого-то знакомого, на кого можно положиться. Местным репортерам удалось вдохнуть жизнь в камеры и аппаратуру радиовещания, и они предлагают идти вместе — чтобы люди знали. Гаррус понимает: и ради славы тоже. Это всего лишь возможность отвлечься от бесконечного ожидания, но… он знает его безжалостность. (Шепард мертва. Все согласны. Так чего он ждет?)***
Перед тем как покинуть командный центр и выйти в серый пасмурный день, отозвав Гарруса в сторону, Хакет сообщает, что под конец говорил с ней. Она была ранена, сбита с толку. Спрашивала, даже так, что ему требуется. У нее не было времени сбежать от взрыва Цитадели. Он бы хотел об этом знать, говорит генерал. На месте Гарруса. Она была хорошим солдатом. Выдающейся женщиной. Он сочувствует Гаррусу. Люди. Он пережил смерть Шепард уже дважды. Он знает, как протекает эта скорбь.***
Спустя какое-то время места раскопок уже не отличить друг от друга. Перекрученные куски черного и серебристого металла то тут, то там посверкивают отказавшими полями и вырванными проводами; некоторые даже из воронок вздымаются выше близлежащих зданий. Показания с панели приборов каждый раз сообщают одни и те же результаты: чужеродный материал, температура в пределах нормы, признаков жизни нет. Сердцебиения нет. Разбившиеся на команды военные работают в удивительной гармонии, учитывая их пестрый состав. То тут, то там биотики убирают с дорог и от стен зданий огромные обломки; мелкие отряды занимаются мелкими разрушениями, танки и вездеходы буксируют мусор, за пушками ради восстановления города никто не сидит. Реже они минуют наспех возведенные палатки, помеченные то красной эмблемой Земли, то знаком бригады скорой помощи. Люди в зеленом вместе с турианцами с желтыми повязками распределяют одеяла и воду между растерянными беженцами. И все же в них чуть-чуть вспыхивает жизнь, когда они приходят с репортерами, когда Эшли накидывает одеяло на вздрагивающие плечи старушки и серьезно слушает, как у той разрушили дом; когда Вега тут же заводит друзей — пару морских пехотинцев, которые поднимают с магистрали цементный блок. Новости идут на вес золота. Истории с линии фронта, рассказы о малейших победах, невероятное открытие, что Жнецы уже два дня не летают по галактике. Гаррус знает, что они пока не могут поверить в мир. Как не верит и он, пробегая рукой по гребню, когда поворачивается к новому кратеру. Очередной вырванный из Цитадели кусок, такой же как предыдущие, тянется в самую вглубь воронки и еще метров на десять возвышается над головой. В основании острия все еще шипит и искрит поле эффекта массы, и от непривычной частоты звука сводит зубы. Два турианца и человек разбираются в завалах на самом краю кратера, биотикой и экскаваторами пытаясь сместить самый широкий булыжник. Мгновение Гаррус смотрит на них, а потом обращается к инструментрону. Короткая заминка, и сквозь космическую сигналку прорывается голос Лиары: — Как у вас, Гаррус? — Как и ожидали, — вздыхает он, потирая шею. — Связи нет. Дорог тоже. Люди напуганы, а у Альянса не хватает ресурсов сообщить всем новости. — Я им помогу. Тали говорит, что уже усилила сигнал в командном центре. Немного времени, и она улучшит его еще больше. — Отлично. Я… — крик у основания острия. Тревога. Страх. — Лиара, погоди. Он шагает к краю кратера, по старой привычке потянувшись за винтовкой. Двое солдат выхватывают пушки, пялясь на поле эффекта массы, которое они только что отыскали между раскуроченными металлическими опорами у основания острия; третий солдат упал на землю, широко распахнув глаза и так и не закрыв от крика рот. — Что там? — уже занервничав, кричит Гаррус — съемочная группа бросается за ним. Слишком безрассудные. Постоянно слишком безрассудные. — Сэр! — человек с трудом поднимается на ноги. — Там что-то… там что-то живое, двигается... Но его визор уже вспыхнул, выдавая координаты, и температурные изменения, и энергетическую сигнатуру работающей кибернетики. И там же… невозможно, невероятно… Сердцебиение…***
За следующие несколько дней они проигрывают отснятый материал тысячу раз, передавая его в близлежащие системы через каждую выжившую сеть. Двухметровый турианец со снайперской винтовкой буквально скатывается по склону кратера в Лондоне, выбивая пушку из рук другого турианца и резким приказом отсылая второго. Он зовет человека, в котором позднее признают кандидата в N7, Джеймса Вегу. Они вместе со Спектром Эшли Уильямс начинают систематично разбирать остатки поля эффекта массы у основания острия Цитадели. Камера переходит на трех солдат, во все глаза наблюдающих за происходящим: один прижимает ко рту руку — а потом возвращается к Уильямс, которая на животе пробирается в узкий зазор, оставшийся после неожиданной вспышки белых искр. Она говорит что-то, что сквозь приглушающее звук железо не может разобрать микрофон. А потом ползет обратно, держа кого-то; Гаррус Вакариан кричит в инструментрон, а Вега тут же спускается вниз, чтобы помочь вытащить тело. Камера захватывает проблеск обгорелой плоти, сильно обугленную броню; и единственный идеальный и четкий кадр символичной красной полосы на фоне шиферно-серого неба, сужающийся до медленно сжимающегося кулака. Затянутая в перчатку рука закрывает объектив, и человек с заметным индонезийским акцентом требует убрать камеру. Звук записывается чуть дольше — дольше, что ухватывает турианский голос, называющий имя. Шепард? Ты меня слышишь? А потом — тишина.***
Миранда приезжает через несколько часов на украденном, помятом аэрокаре. Об этом стоящему у окна в хирургию Гаррусу сообщает помощник, который тут же отходит на шаг назад, получив краткий приказ привести ее в хирургическую палату, где лежит Шепард, окровавленная и недвижимая, которую даже сейчас готовят полтора десятка медсестер и врачей в масках и жестких белых униформах. Миранда, чистая и истощенная даже с его точки зрения, доходит за три минуты. Хирурги едва удостаивают ее взглядом, когда она запускает собственную диагностику на терминале рядом с бритой головой Шепард; им и так есть чем заняться, спасая ей жизнь, но Шепард не один год была наполовину синтетиком, и никто не знает ее лучше — изнутри или снаружи — чем Миранда Лоусон. Гаррус не спорит, когда главный хирург, сгибая и разгибая пальцы, приказывает закрыть шторку. Он не может пошевелиться, даже когда Тали усаживается на пластиковое человеческое сидение рядом с ним и ждет. Они просидят здесь долго, но нет никаких гарантий, что эти люди обладают навыками — знаниями — требующимися, чтобы спасти ей жизнь. Призрак потратил миллиарды кредитов, восстанавливая ее в первый раз. У них нет ничего, кроме руин госпиталя, который вскоре совсем обвалится, задетый затянувшейся войной. Так… Так не может закончиться. Не может. Но ему остается только ждать.***
— Она будет жить, — несколько часов спустя наконец говорит Миранда, стаскивая с волос стерильную шапочку. Фиолетовые круги у нее под глазами потемнели, у краев рта залегли складки, а по рукам и груди размазалась кровь. Дыхание перехватывает. — Ты уверена? — Парочка новых шрамов. Парочка новых имплантов, — она делает движение, будто хочет рассмотреть ногти, но морщится от грязи на перчатках и сдирает их с рук. — Мы не поймем, в порядке ли ее разум, пока она не очнется. — Но она очнется. Теперь Миранда медленно выдыхает, прислонясь к стене у палаты интенсивной терапии, и складывает на груди руки, держа обе синие перчатки в одной. Стены белые, дешевое освещение барахлит, плиточный пол срочно нуждается в чистке. Солнце зашло давным-давно, и в маленькое окошко видны редкие аэрокары, проезжающие на фоне руин города. В темноте разрушения не так заметны. — Да, — отвечает Миранда и закрывает глаза. — Как-нибудь. Со временем. У Гарруса подгибаются колени, и он упирается ладонью в стену — сказанное проникает в голову. Да. Она… как-нибудь… Гаррус стягивает с лица визор и скребет когтями по гребню, уставившись в пол. Еще никогда у него так не щемило сердце. — Ей понадобятся минимум еще две операции, — словно издалека доносится голос Миранды. — Левую ногу раздробило. Распылило, как красноречиво высказался доктор Наиду. — Она сможет ходить? — Был бы на ее месте кто другой, то нет. Но… — она замолкает и выразительно приподнимает плечо. — Это Шепард. Что ее остановит?***
Он ждет. Пытается, но не может связаться с Палавеном, посылает сестре и отцу сообщения, которые остаются непрочитанными. Помогает Тали вернуть больнице бесперебойное электричество; координирует турианское подкрепление с силами Альянса и оставляет Вегу командовать. Шепард лежит на больничной койке и выглядит очень маленькой. Кожа у нее бледная, расцвеченная синяками и ранами с ожогами, все еще намазанными медигелем; нос снова был сломан, а правая половина лица чрезвычайно опухла. Весь левый бок парализован мелкими генераторами эффекта массы. Мониторы у кровати постоянно прокручивают данные о состоянии костной и мышечной ткани и поврежденной, но работающей кибернетике. Она дышит. Вот, что важно. Она дышит, и она жива. Гаррус ждет.***
Девятого апреля по человеческому календарю Гаррус стоит у широкого окна в палате Шепард, склонившись, чтобы видеть собравшуюся на улице толпу. Весть, что Шепард нашли среди обломков, распространилась, и хотя Лиара утаивала, что могла, многие сложили кусочки мозаики вместе, так что им пришлось выставить у госпиталя дополнительную охрану. Большинство, кажется, были настроены доброжелательно, оставляя в растущей куче у подножия фонаря букеты и поделки. Гаррус не был глуп и не думал, что все остальные поведут себя так же. Он не оборачивается на первый шорох, уже приучив себя не метаться лихорадочно на малейший звук, как в последние пару недель в этой маленькой человеческой комнате. От второго шороха он застывает. Но звучит дыхание, медленное, ровное, сильнее прежнего… — Гаррус? — выдыхает она слабым, хриплым голосом, тенью того, что был. Это она, и когда он оборачивается, у Шепард открыты глаза. — Гаррус, — снова шепчет Шепард. — Это правда? На мгновение горло перехватывает так, что невозможно говорить. Он сглатывает дважды, а потом, передавая субгармониками весь застарелый страх и беспокойство вперемешку с невыносимым облегчением, говорит: — Шепард. Эй. Привет. Она промаргивается, пока он подходит, все еще бледная, все еще очень хрупкая. Живая, живая, живая… — Это правда? — переспрашивает она, пятью пальцами обхватывая его три, когда Гаррус прижимается своим лбом к ее. — Ага, — на выдохе подтверждает он, и в этом звуке — весь мир, мир — это пространство между ними, когда Гаррус отстраняется заглянуть ей в лицо. Шепард вглядывается в его глаза, хмурится от растерянности и боли, но стоит ему с осторожностью обхватить ее лицо, она прикрывает глаза и льнет к рукам. В безопасности. Живая. — Шепард, — снова говорит Гаррус, с усмешкой преодолевая застрявший в горле ком эмоций, — я тебя заждался.