чон, мать твою, чонгук!

Чонгук приходит на празднование с опозданием, когда все уже разбились на группы, надрались до состояния отличного от адекватного и начали играть в «бутылочку» без бутылочки. Заметивший его появление Сокджин косит глаза в сторону узкой витражной двери, и Чонгук благодарит его кивком. Тэхён сидит на столе, поджав под себя одну ногу — в тёмно-фиолетовой, как гроздь винограда, футболке с глубоким вырезом и чёрных свободных штанах до середины щиколотки — губы красные, припухшие, ещё влажные от поцелуев, расфокуссированный взгляд подёрнут хмельной вуалью. Чонгук встаёт прямо перед ним, роняет «привет» и протягивает наспех купленный подарок — блок не самых популярных сигарет. Тэхён медленно, даже неохотно переводит осоловелые глаза: от окна на Чонгука, на прямоугольную спрессованную упаковку, и выгибает бровь. — Я такое дерьмо не курю, — говорит сухо; голос скрежещет, как напильник по металлу. Чонгук пожимает плечами, разворачивается, открывает несколько нижних дверок в кухонном гарнитуре, пока не находит мусорное ведро — Тэхён, хмыкнув, не останавливает. За стеной доносятся звуки веселья, пьянки и долбоебизма, музицирующего Чимина и речитатива Юнги — народ оттягивается, отдыхает. Чонгук смотрит на хмурого отвернувшегося Тэхёна — виновника торжества — и поневоле вспоминает, глядя на горящие алым губы, как приблизительно полгода назад, на выпускном, в школе, их обоих занесло в раздевалку; как хриплые смешки перемежались, взбиваясь и пенясь, с поцелуями, перерастающими в борьбу двух языков; как Тэхён путался в пальцах, ремешках, пуговицах, молниях, застежках, как опустился на колени и взял в рот; чмокал, заглатывая, и сосал; как его стоны гудели, вибрируя в глотке, на члене Чонгука, разносясь по коридору, просачиваясь между шкафчиков, им в голову; как Тэхён целовал, лизал, брал глубоко, как не в первый раз, и глотал, задыхаясь, кашляя, не замечая слез, царапая заднюю стенку горла; как маниакально он выглядел, довольно улыбаясь, размыкая губы, ведя языком сверху вниз и обратно, снова и снова, снова и снова. — Так вот какой он на вкус, — сказал он после, ввергнув Чонгука в шок и по-блядски ухмыльнувшись. — Мне нравится. Чонгуку тоже понравилось. Да так, что в глаза посмотреть было стыдно, в одной комнате находиться неуютно. До дрожи хотелось ещё. И ещё, и ещё. Чтобы Тэхён ему персонально, вне очереди и без выходных, днём и ночью сосал. Чонгук даже согласен принимать виагру. А они ведь неплохо дружили в последнем классе. Постоянно тусовались вместе, гоняли на великах, гуляли по ночам, рубились в доту, ночевали на матрасе у Намджуна. Все карты спутал один спонтанный минет. Чонгук так больше не может. Но не пялиться на Тэхёна не может тоже — алкоголь на губах и в крови играет с разумом, пахнет пивом, тёмным, пенным, и ганджей. Плюс Тэхён наверняка что-то принял. Во всём виноват плотный, накуренный воздух — из-за него, густой дымкой покрывшего здравый рассудок, Чонгук почти грубо тянет Тэхёна на себя. Секунда — потрясенный взмах пушистых пепельно-русых ресниц, распахнутый взгляд трепетной лани, приоткрывшийся от удивления рот — и Чонгук замирает от него в трех с половиной сантиметрах. Тэхён — вовсе не такой хрупкий, каким кажется — упирается в его плечи ладонями и отталкивает с ненавистью. — Подарок твой говно, — цедит, плюясь желчью, — и сам ты тоже — говно. Бровь Чонгука раздражённо дёргается, желваки ползают по шее ядовитыми змеями. Ну, это уже перебор. Ладно, он облажался. По полной программе — согласен, все об этом знают, и общий суд признал его виновным. Но так-то зачем? Впрочем, проехали. Тэхён вечно перегибает. Чонгук пробует подойти снова, делает короткий шаг навстречу, оказываясь почти вплотную — Тэхён, насторожившись, ждёт, он наготове, словно опытный хищник. Вот только Чонгук опытнее — намного. Он сгребает в кулак растянутый виноградный ворот, одновременно запуская пальцы во влажные от пота волосы на затылке, ерошит сильнее, больно оттягивает, заставляя откинуть голову, ощущая острый вкус горечи прикушенных губ, цепляющиеся за предплечья руки, видя колючую ярость в глазах, коротко лижет над верхней губой, смесь пота и спиртного, ведёт горячим языком по щеке, к уху, и сворачивает вниз, едва не порезавшись о скулу. Ему нравится касаться Тэхёна везде, трогать его по-всякому — тот податливо тянется за лаской, открывается, выгибается под руками, полузадушено выдыхает и тихонечко, словно этого ни за что нельзя делать, стонет. А ещё он лепечет что-то на непонятном языке. Покрывая укусами его шею, оставляя аккуратные пунктирные полукружия от зубов рядом с дёргающимся кадыком, елозя ладонями под футболкой на спине, медленно, но верно подбираясь к ложбинке между ягодиц, пододвигая Тэхёна ближе к себе и идеально помещаясь между приглашающе раздвинутых ног — господь всемогущий, кухня сближает людей — Чонгук слышит короткие «ох», обжигающие ухо, заводится от мимолётно брошенных «блять», которым Тэхён даже не отдаёт отчета. Чонгук ни на секунду не останавливается. Целует бесчисленное количество раз и усмехается, когда Тэхён, едва оторвавшись за вдохом, глотнув кислорода, снова тянется за поцелуем. Подарок его и правда говно — но он подарит лучше. Неосторожно повалившись на спину, Тэхён косится на дверь, когда с обратной стороны снова слышится всплеск дружного хохота, резонирующего с бурлящей музыкой, и возвращает вопросительный взгляд на Чонгука. Тот без лишних слов поворачивает щеколду замка и даже стул к ручке приставляет, чтоб уж стопро никто им не помешал. И ухмыляется, обернувшись, когда видит, как Тэхён расстёгивает штаны и сцеживает облегчённый полустон. — Неужели так не терпится? — Захлопнись, — шипит и в доказательство горячо выдыхает, стоит ладони Чонгука накрыть его член поверх эластичной ткани. Им даже в голову не приходит выйти из кухни и переместиться в другое, намного более комфортное для пёханья место. Комнату Тэхёна, например, до которой идти-то два шага. — Повернись, — просит Чонгук с усмешкой, и чёрт возьми щеки, кончики ушей и часть шеи Тэхёна в самом деле заливает краска. Он спускается со стола, разворачиваясь к Чонгуку спиной, и слегка откидывает голову, отзываясь на чувственное прикосновение губ. Дразнясь, Чонгук неторопливо стягивает с него штаны, но не спешит поступать также с боксерами — подцепляет большими пальцами резинку, щекочет кожу в опасной близости к щелке, давит на тазовые косточки, заставляя Тэхёна дрожать и покрываться мурашками. — Сука, — воет тот несдержанно, и Чонгук смеётся, целуя открытый островок плеча. Его попытки раздеть Тэхёна медленно и сексуально оборачиваются крахом. Впрочем, это неважно. Ему удаётся слегка потереться о чужой зад, и — святые угодники — этого более чем достаточно, чтобы Чонгука окончательно раздробило и повело. Он поворачивается в сторону плиты, навскидку угадывая, где может стоять оливковое масло для жарки. «Для жарки», — мысленно усмехается он. Двусмысленность зашкаливает. Тэхён опирается на столешницу, — спасибо тем, кто смастерил для стола такие крепкие ножки — переступает нижнее белье, смахивая в сторону, и бросает заинтересованный взгляд через плечо, за судорожным поиском чего-нибудь скользящего и маслянистого. И закатывает глаза, когда Чонгук наконец открывает нужную створку и самодовольно ухмыляется, поболтав в воздухе бутылочкой с насыщенным запахом. Предупреждающий щелчок открываемой крышки, и Тэхён вздрагивает от ощущения прохладных капель, роняемых в районе копчика, собирающихся в тонкую, стекающую между ягодиц струйку, и уверенных пальцев, ловящих её возле мошонки, растирающих скользкую массу между собой и по коже вокруг старательно расслабленных мышц. Гулко сглатывая, Тэхён облизывает губы. Чонгук за его спиной дышит бесшумно, если вообще дышит. Смотрит цепко, не отрываясь и не моргая. Тэхён сгибает локти и прогибается в спинке, выставляя задницу. — Полегче, ладно? Я уже давно не… — на этих словах Чонгука кроет, он легко и беспрепятственно проскальзывает одним пальцем, прямиком в рай, узкий и горячий, невероятно гладкий. Крышу сносит от того, насколько Тэхён ему доверяет. Или насколько хочет, чтобы Чонгук его отжарил. — Блять, — путаясь раскалённым дыханием в волосах. Тэхён мелет какую-то тарабарщину, пока на его спине рулетом скатывают лилово-виноградную футболку, лижут загривок под коротким ежиком, дышат в шею чем-то густым, пряным, безжалостно вгрызаясь зубами, словно в брошенную голодной псине кость; Чонгук вынимает и на пробу проталкивает два пальца, вынимает и снова вкручивает до самых костяшек. Тэхёна раз за разом прошивает дрожь, мутит до тошноты и танцующих перед глазами звёзд; закинутые колёса аукаются припозднившимися галлюцинациями; стены плывут, складываясь в гримасы из жутких кошмаров, и крошатся словно папье-маше, весь мир рассыпается словно карточный; а Чонгук, как крот ебучий, своими невозможными, подвижными, гибкими пальцами бурит в нём тоннель к центру земли. Сжавшись, Тэхён хнычет — бедный, маленький, потерявшийся мальчик. Чонгук бегло облизывает губы. И добавляет ещё один палец. А другой рукой ведёт вдоль линии позвоночника, пока не находит родимое пятно — светлое, слишком бледное для песочно-золотистой кожи, прямо между лопаток, с неровными, ассиметричными краями — нежно скребет по нему ногтями, ухитряясь даже там исполосовать раскрытое, полностью, тело. Слишком. Тэхёну слишком хорошо. Его заметно встряхивает, вставляет кайфом, по ногам проходит судорога, и приходится пережать основание члена, чтобы не обкончаться. Он толком не знает, удаётся ли Чонгуку задевать в нём простату, но ощущения — непередаваемые. Он хватается за край стола, чтобы не свихнуться и удержать себя в реальности, и случайно задевает свой виски с колой. На их глазах гранёный стакан срывается с края, разлетаясь в щепки, растекаясь на полу остро-сладкой кровью. Оглушительный звон возвращает некоторую трезвость сознания. Чонгук насмешливо цокает языком, выглядывая останки павшего. — Чёрт, а ведь я берёг его для себя. Надеялся допить, когда мы закончим, — говорит он, замечая, как напрягаются плечи Тэхёна. — Постой секунду, — хмыкает он, резко вынув сложенную пикой троицу и отступив на шаг назад. — Я только попить возьму. Тэхён оборачивается, ошпарено округлив глаза. Чонгук немилосердно тычет в него масляным пальцем: — Никуда не уходи, понял? Я мигом. Тэхён не верит своим глазам, когда тот отворачивается к двери. — Чон, мать твою, Чонгук! — вопит он, срывая голос. И Чонгук замирает к нему спиной, сотрясаясь от смеха. Тэхёна так весело дразнить, особенно, когда он в таком состоянии. Как тут удержаться? Чонгук сверкает ему в лицо широкой улыбкой и поднимает ладони в примирительном жесте. — Шутка, — усмехается, — не кипятись. Но Тэхён уже не смотрит на него, насупившись обиженным и высмеянным ребёнком. Чонгуку приходится замаливать грехи. Он возвращается на своё законное место, в персональную VIP-ложу — становится позади, вжимаясь возбуждённым членом, натянувшим джинсы, между ягодиц, поглаживая ладонями бока и неглубокие ямочки внизу живота, пока оба снова не забывают что такое — дышать. Наконец Тэхён нетерпеливо цепляется за него одной рукой, прогибаясь, зарываясь пальцами в волосы цвета вороньих крыльев, и Чонгук готов продать душу за такой простой и в то же время интимный, раскованный жест. Язычок ширинки подставляется под непослушные пальцы, на красной ткани кельвинов — влажное пятно. Тэхён выпячивает задницу, и Чонгук, оценив роскошный вид, пару раз скользит головкой вверх и вниз по влажной, жирно блестящей щёлке. — Презерватив? — надорвано спрашивает Тэхён; руки Чонгука замирают на члене, наведённом аккурат в растянутую дырку. Он молчит, и Тэхён поворачивает к нему лицо. — У тебя нет презерватива, — констатирует с бесцветной интонацией. — Нет, — соглашается Чонгук. Он хочет сказать, что Тэхён всё равно не залетит, а он — Чонгук — чистый, полностью здоровый и всё такое — не о чем волноваться. Но не говорит. Выдержки не хватает. Силы воли. Все остатки уходят на то, чтобы вставить Тэхёну медленно и осторожно. Чонгук вжимается взмокшим лбом в его плечо, скользя губами по открытым участкам кожи, растирая отпечатки пальцев на бёдрах, давит одной рукой на поясницу, ногтями другой впиваясь в левый бок, оставляя неглубокие тёмно-синие полумесяцы. Морщась от боли, Тэхён елозит грудью по столу и слепо пытается двинуть бёдрами, насадиться глубже и почувствовать целиком, и Чонгук, хмыкнув, даёт детке то, чего она хочет. С первым резким, как выстрел, толчком, разрывающим, растрахивающим нутро, Тэхён испускает протяжный, крикливый стон. Чонгук ухмыляется ему в шею, задержавшись в этом положении: — Не знал, что ты можешь быть настолько громким. Промычав что-то в ответ, Тэхён утыкается в согнутый локоть. Нестерпимо хочется прикоснуться к члену, отдрочить, как он обычно делает с пальцами в заднице — непроизвольно привыкаешь действовать по той же схеме, — но он терпит. Ему нравится чувствовать поступательное трение, растянутые до онемения мышцы, плотно сжимающие твердую плоть. Чужое присутствие в нём ощущается потрясающе — обжигающе-больно, терзающе-остро, но потрясающе. Тэхён готов поспорить, что потом Чонгук обнаружит на своём члене кровь. Первые рывки даются медленно: Чонгук приспосабливается к новым ощущениям, заправляет член под разными углами, пока не находит нужный. Распахнувший глаза, сотрясаемый наслаждением, хныкающий и кусающий костяшки пальцев Тэхён — зрелище на миллион долларов. Сложно представить кого-то, кто выглядел бы более порочно, чем он. Надавливая и соскальзывая большим пальцем в ложбинку, Чонгук очерчивает края того места, где они сливаются воедино. Охуенно. Господи, как же это охуенно. Внутри Тэхёна почти также горячо, как во рту. По сравнению с ним, кратер вулкана покажется холоднее. Чонгук трахает его с таким диким рвением, что дыхалка довольно быстро сходит на нет. На африканские мотивы, что звучат во время жертвоприношения со смиренными девственницами и сандаловым маслом, в мыслях дробью: скорее, скорее, скорее; будто Тэхён может исчезнуть. Он шумно втягивает воздух ртом и останавливается. Опускает взгляд и смотрит на то, как соприкасаются их бёдра. Их кожа — два карамельных латте, но в одном чуть больше молока. Ступни Тэхёна в коротких чёрных носочках — the sweetest thing. Ever. Его подгибающиеся от бессилия колени. Раскрытая поза беспомощного мальчика. Качнув бёдрами, Чонгук тяжело вздыхает: — Что-то я затрахался. Перекур? Вмиг окаменевший Тэхён отлепляет щеку от сложенных на столе ладоней; растрепанная, взмокшая челка взметается на лбу. Ещё чуть-чуть, ещё капля его потраченного ангельского терпения, и Чонгука потом будут собирать по кусочкам. Тэхён на грани. У него ноет и горит задница, часть сознания заволокло туманом, а в груди — сраная тахикардия. Что, блять? Перекур? Он издевается? — Ты… — начинает он злиться, но осекается на полуслове, потому что Чонгук, хмыкнув, делает новый толчок. Причём меткий — Тэхёна насквозь прошибает волна удовольствия, как холод на вершине Эвереста. Но. Этого недостаточно. — Не ори, — предупреждает Чонгук со смешком, — ты нас выдашь. Он отклоняется, так что член выскальзывает наружу, липкий и влажный, лоснящийся словно латекс; Тэхён чувствует себя пустым и одновременно растянутым и послушно поворачивается, когда его аккуратно поддерживают и сажают на заскрипевший стол. Чонгук цокает: — Надеюсь, выдержит, — прежде чем, придержав под колени, снова толкнуться вперёд. Мириады искр вспыхивают перед ним, и Тэхён протяжно стонет, опираясь за спиной на вытянутых руках. — Я проклинаю тебя, Чон Чонгук, — жалко сипит он, смаргивая внезапные слёзы. Наклоняясь ближе и слизывая пот над его верхней губой, Чонгук ухмыляется: — Окей, только не так громко. Он заставляет Тэхёна лечь, поднимает ноги за голени и опускает на плечи, одной рукой перехватывая прижатый к животу член и делая парочку пробных движений, надавливая большим пальцем на головку, и только потом понимает, какая это пытка — не иметь возможности дотянуться и поцеловать его — такого запредельно сексуального, с растрепанными, растёкшимися тёмным шоколадом волосами, соблазнительно покрасневшего, заляпанного смазкой и оливковым маслом, приоткрывшего губы в немой просьбе трахать сильнее, жарить с добавлением самых острых в мире специй. — Готов? — до смешного серьёзно спрашивает Чонгук, но Тэхён не смеётся. У него нет сил и не то настроение для смеха. Поджимая пальцы на ногах, сжимаясь на твёрдом члене, он чувствует, что может кончить в любую секунду; достаточно одного движения бёдрами, короткого разжатия пальцев. Кривя губы в сжатую полосу — чтобы не закричать — он кивает под цепким, вожделеющим взглядом. Чонгук крепче берёт его под колени, берёт во всех смыслах — сильнее и глубже; с губ Тэхёна прорывается оглушённый стон; глаза закатываются под веки; внутри — раскалённая лава. Чонгук раскатисто стонет ему в ключицу, с трудом сгибая пополам отнюдь не гуттаперчевое тело, размазывая между ними растекшееся семя. Они лежат так некоторое время, поверхностно дыша и пытаясь привести чувства в порядок. Ноги Тэхёна свешиваются со стола, когда Чонгук их отпускает, а руки по-прежнему покоятся на чужой спине — чёрная ткань липнет к лопаткам, впитывая мелкие капли пота; влажные волосы — вороновы крылья и зерновой кофе — в полнейшем беспорядке. Чонгук вынимает член до того, как тот опадёт, чтобы избежать неприятных ощущений. Всё его естество борется с желанием рвануться вперёд и снова испытать волнение и трепет. Тэхён рефлекторно сжимается вокруг выскальзывающей головки, и они оба выдыхают сквозь зубы. Чонгук первым приходит в себя и помогает ему принять вертикальное положение. Тэхён морщится, когда из задницы вытекает сперма. Он хочет в душ, смыть с себя пот и наваждение. Бля. Они переспали на вечеринке в честь дня его рождения. Хотя, ладно. Это было охуенно. Тэхён поднимает глаза, как раз когда Чонгук застегивает ширинку и подхватывает с пола его боксёры, чудом не попавшие под кока-кольную Ниагару. Уголки его губ сардонически растягиваются, и он возвращает Тэхёну игриво прищуренный взгляд вкупе со смятыми трусами. — Ну что, до следующего др? Тэхён беззлобно закатывает глаза. Сгибаясь, чтобы протиснуться в боксы, он вздрагивает от спазма в занемевшей пояснице. Глядя на его безуспешные потуги, Чонгук хмыкает: — Помочь? — Себе помоги, придурок. Чонгук кривится: — Какие мы гордые. Я бы мог донести тебя до ванны, или предпочитаешь хромать в одиночку? Тэхён вскидывает голову и смеряет его задумчивым взглядом; рассматривает под новым углом все возможные перспективы. И, выпрямившись, кивает. — Валяй. Он односторонне ухмыляется, когда Чонгук подходит ближе и притягивает его к себе за фиолетово-виноградный ворот. Пахнет потом и дымом, виски с колой и сексом, сильнее всего — сексом. Чонгук впивается в его рот развязным поцелуем, и Тэхён почти готов признаться, что хочет ещё, много часов и раз подряд жариться в этом огне.