Потерянная

Всё, что запомнило её сознание после взрыва, – это цвет. Красный, красный цвет. Красный, как её глаза. Он ощущался чем-то пульсирующим и горячим, как опухоль, наполненная болевыми спазмами. Она не хотела больше видеть другие цвета. Её тело спало, а разум был закован в цепи ненависти к себе и боязни причинить кому-то боль. Она была чудовищем, монстром, убийцей. И даже Ганта не смог её простить. Как тогда ей отпустить себе грехи, зачем просыпаться, зная, что она – всё то же чудовище? И даже если Ганта будет рядом, разве это может что-то перевернуть? Днями и ночами напролет она бродила в своем же сознании по лабиринтам из крови, оторванных конечностей и чужих слез. Она не слышала ничего вокруг, а если могла бы, то это были бы писк медицинской аппаратуры и вздохи медсестры, называющей девочку-альбиноса красавицей и укоризненно качающую головой. Вокруг было слишком много красного цвета, и он не давал проснуться и открыть глаза. Красный цвет поглощал все силы и надежды, заковывая в кандалы, тяжелые, словно чугун, мешая верить... во что? Во что же она так хотела верить? Что сказал ей Ганта перед взрывом? Что же такое важное она забыла? Полусонный разум отказывался возвращать память, и тело спало, подчиняясь то ли ему, то ли защитному рефлексу, то ли переплетению страхов и нежелания причинять кому-то боль. Алые лабиринты не кончались – они соединялись, извивались и становились чем-то вроде приговора. Но она верила, что найдёт выход. Ведь пару раз ей казалось, что где-то в конце кроваво-красных стен, забрызганных кровью, сиял белый маячок. Маленькая путеводная звезда. Изо дня в день она всё чаще видела этот секундный блеск, даривший ей надежду. Она обязательно доберется до него и вспомнит то, что вернет ее из тисков боли назад. Туда, где есть что-то дорогое и важное, что нужно оберегать и хранить.