Хамелеон. Мой вечный кошмар

~Тогда~

— Сука! — толи кричит, толи шепчет Эклз. Сам он давно уже перестал различать звук собственного голоса, поэтому даже не может с точностью сказать, услышал ли его кто-нибудь. Хотя, запоздалая мысль проноситься в голове, есть ли кому-то дело до его слов? Он знает ответ, и горькая, едва заметная, усмешка трогает посиневшие губы. Одно единственное слово как-будто отнимает последние силы, и он сползает вниз по стене, закрывая опухшие глаза и захлёбываясь собственной кровью. Он прижимает колени к груди, скорее инстинктивно, нежели осознанно, стараясь защититься, и просто ждёт. Ждёт того, что преследует его последние две недели, того, что смешивает его с грязью, того, что заставляет забыть самого себя. Эклз знает: весь этот кошмар теперь часть него, и будет с ним ещё 4 года, впрочем кого он обманывает: он будет с ним всегда. Его резко дёргают вверх, и хриплый прокуренный голос со смехом выдаёт прямо в ухо: — Что я вижу, наша детка уже решила взять перерыв? Ну же Дженни, мы же только начали! Тебя разве не учили мама с папой, что не хорошо подводить друзей? — дикий ржач перекрывает последние слова мужчины, но Эклз услышал каждое грёбаное слово. С диким воплем, собирая по кусочкам чудом взявшиеся где-то силы, он кидается на говорящего, заранее предвидя своё поражение, но он просто не может не попробовать. Никому и никогда в жизни Эклз не позволит говорить о родителях в таком ключе, тем более этим психопатам, в чьих руках сейчас была его жизнь. Да и к чёрту её, лучше сдохнуть, чем снова пройти через такое. Именно с этой безумной и совершенно нереальной идеей Эклз отчаянно налетает на противника, точнее пытается налететь, потому что в ту же секунду как он срывается с места, ему резко заламывают руки с двух сторон и вынуждают опуститься на колени. Он ждёт смерти, он буквально жаждет её, и когда что-то тяжёлое опускается ему на голову, заставляя провалиться в желанную пустоту, он издаёт слабый вздох облегчения. Уже на грани, как ему кажется, меж этим миром и тем, он слышит еле различимый шёпот, и с ним рушатся все надежды: — Мы не закончили, Дженни… - и, наверное, только теперь, впервые за эти две недели Дженсен Эклз окончательно понимает: избавления не предвидится, смерти не будет, ему просто не позволят умереть. И в тот момент уже в полусознательном состоянии рождается главный и единственный страх Дженсена. Он не боится потерять жизнь, он боится лишиться смерти. *** Два месяца спустя…

Сознание возвращается медленно — шаг за шагом, кусок за куском. Разрозненные, искореженные воспоминания через силу пробиваются на поверхность, возвращая Дженсена Эклза в его личный нескончаемый ад. Глаза открываются через силу. Правый почти заплыл — ещё пару дней от него не будет никакого толка. «Беркут точно не оценит…» — проносится в голове шальная мысль. Остальным то всё равно, но ЭТА сволочь всегда любит смотреть в глаза, будто впитывает ту агонию и все мучения, что испытывает жертва. «Скорее всего, он и кончить то не сможет без вида крови и сдавленных криков». Несмотря на боль в мышцах и синяки, покрывавшие большую часть лица, Эклз всё же улыбается, или, если точнее, усмехается. «Пусть Беркут и заправляет здесь всем, но со своим маленьким другом управляется куда как хуже». И, кстати, Дженсен ни сколько не преувеличивает или, может, преуменьшает, друг у Беркута и впрямь маловат. Теперь у него даже получается рассмеяться (на самом деле лишь слабо прохрипеть), и как ни странно, это помогает. Становится чуть легче, напряжение отступает, и хотя тело продолжает нещадно болеть, реалии настоящего всё же покрываются слабой дымкой. Ему необходим этот перерыв, пусть всего на пару минут, пару мгновений, но и они, как глоток свежего воздуха в бездонном океане, в котором Эклз однажды всё же утонет. Когда твоя жизнь — дерьмо, тело принадлежит кому-то другому, а будущего попросту не существует, единственное, что остаётся — это искать отвлечения. Дженсен частенько может уходить в себя, выискивать незначительные детали, теряться в воспоминаниях. Всё это помогает расслабиться, отвлечься, а иногда даже забыться. С алкоголем, конечно, было бы значительно легче. Бутылка «Джек Дэниэлса» решает такие проблемы на раз, но за неимением последнего, Дженсен ищет нестандартные пути. Смех помогает не всегда. Попробуйте улыбнуться, когда вас трахает орава диких горилл. Дженсен на себе знает, что это не возможно. Но временами, если никого нет рядом, предоставленный самому себе (чаще всего на больничной койке с переломанными рёбрами и многочисленными гематомами), Дженсен закрывает глаза и старается вспомнить что-нибудь смешное, вызвать слабое подобие улыбки и вновь ощутить маленькую частичку прошлого. В той, прежней, жизни было много смеха, много радости и веселья. А теперь нет ничего. Порой он просто хочет это вернуть и на миг поверить, что не всё потеряно. Может это и глупо, но прекратить мечтать и надеяться Эклз не смеет. Внезапно, смех, так похожий на хрип, прерывается слабым покашливанием. Эклз тут же замолкает и отчаянно сжимает край больничного одеяла. «Только не снова, только не сейчас, только не О’мелли». Дженсен повторяет это как мантру, некую молитву, адресованную непонятно кому. «Только не снова, только не сейчас, только не О’мелли» — и так в течение двух-трёх минут, пока источник кашля вновь не проявляет себя. — И над чем же ты смеялся, если это всё же был смех? — вкрадчиво выдыхает незнакомый мужской голос. Кажется, Эклз снова может дышать — не О’мелли, слава богу. Хотя какой, нахрен, бог — в него Дженсен перестал верить ровно два месяца назад. Ну может хоть судьба наконец повернулась нужным местом. Если судить по голосу, то парень явно не из дружков Беркута, а никто иной его сейчас тронуть не посмеет — Беркут не из тех, кто любит делиться с чужаками, а никто здесь не посмеет идти против него. Дженсен — клеймённый, а значит, в некотором роде — недосягаемый. Даже слабое движение шеей требует невероятных усилий. Наверное, целых десять секунд Дженсен лишь старается повернуть голову, дабы разглядеть ночного незнакомца. Света в палате немного, да мужчина к тому же сидит в самом углу, до которого почти не добирается свет от ночника. Эклз как может напрягает зрение, заплывший глаз в этом явно не помогает, но всё, что он видит — лишь широкие плечи и слегка длинные волосы, спадающие на них. — Кто ты? Что здесь делаешь? — Эклз надеется, что прохрипел достаточно громко, чтобы незнакомец услышал. Темень в комнате всё ещё не позволяет разглядеть лицо, но, кажется, ночной гость улыбается. Дженсен буквально чувствует усмешку в его голосе: — Дерзкий значит? Сразу на ты? Даже не зная моего положения? — парня явно развеселили вопросы Дженсена. Собрав все оставшиеся силы, Эклз выдавливает на одном дыхании: — Мне достаточно знать, что Беркут здесь главный. Я принадлежу ему и его семье, а ты уж точно не из их числа, значит, не имеешь надо мной никакой реальной власти. Незнакомец вновь усмехается и в совершенно расслабленном состоянии откидывается на спинку потрёпанного кресла. Его тон ничуть не изменился — тот же смех в голосе: — Не будь столь уверен, детка… ты здесь всего пару месяцев, не знаешь многих правил и многих людей, — небольшая пауза — парень слегка прикрывает глаза и ещё больше улыбается собственным, только ему ведомым мыслям. — Меня предупредили, что ты слегка взбалмошный… что ж так будет даже интереснее… будем надеяться, в этот раз всё продлиться чуть дольше… — мужчина уже не смотрит на Эклза, и последние слова явно предназначались не ему — просто мысли вслух. Дженсен уже собирает по кусочкам оставшиеся силы, дабы наконец объяснить незнакомцу, что ему то как раз не хрена собственно не интересно, как тот внезапно срывается с места, в два шага покрывая расстояние до постели Эклза, нависая над ним и окончательно лишая доступа света. Длинные холодные клешни впиваются в лицо, тщательно проверяя каждый синяк: — Лицо помяли, несколько дней заживать будет, но всё к счастью поправимо, — Дженсен по прежнему не может рассмотреть чужое лицо как следует, хоть то и находится столь близко. — Три ребра сломано… — незнакомец с силой сдавливает рукой грудину, так, что Эклз на мгновение перестаёт дышать. — … Думаю быстро срастутся, — мужчина переводит ладонь ниже и слегка сжимает правое бедро, — Дженсен дёргается как от удара током и пытается сбросить чужую руку, но не находит в себе сил, что бы даже поднять свою. Незнакомец усиливает хватку, словно боясь, что Дженсен вырвется, слегка потряхивает головой, отпугивая мешавшую чёлку и, наконец, в открытую смотрит на Эклза. Может оно и хорошо, что Дженсену и так трудно дышать, иначе сейчас он бы точно задохнулся. Глаза хамелеоны — столь редкие и от того столь завораживающие. Говорят в них даже можно утонуть, лишиться рассудка и напрочь потерять голову. И в данный момент одни из таких глаз смотрят прямо на Дженсена. — Они тебя порвали? — в этих невозможных глазах кажется скользит едва заметная тревога, а может Дженсен уже просто на пути потери рассудка, одно из двух. — Нет… — он не может лгать, глядя в эти глаза. Взгляд незнакомца слегка остывает, тревога, если та и была, резко падает до нуля. Дженсен слышит вздох облегчения, он не хочет продолжать, но и промолчать не может — ОНИ заставляют говорить. — В этот раз нет… — пальцы на бёдрах сжимаются сильнее и Эклз не может сдержать слабый стон, на который мужчина никак не реагирует. Зато взгляд меняется в ту же секунду, как Дженсен выдыхает последнее слово. Грозовые тучи и шаровые молнии пляшут в этом взгляде. — Сколько? — только лишь шёпот, но Эклз не сомневается, что этим шёпотом можно убить. — Три… или четыре, точно не помню, — также на одном дыхании отвечает Эклз. Незнакомец вновь испускает тихий вздох, но на этот раз в нём нет ни капли облегчения. Скорее так он пытается успокоиться, унять то пламя, что бушует в глазах. Эклз не знает, почему для чужака это так важно, почему всего несколько слов выбили того из колеи. Конечно это бред, Дженсен уверен, что бред, но на долю секунды ему кажется, что незнакомцу не всё равно. Глупые мысли, глупые надежды… впрочем, как всегда. Очень легко привыкнуть, что твои чувства никого не интересуют, что ты сам по себе и никому попросту не нужен. Здесь без этого не выжить. Знать правила выживания — вот залог, что ты не сдохнешь, и Эклз давно к этому привык, давно смирился. Вот почему реакция чужака сбивает с толка. Он не знает причины чужого интереса, чужого негодования и это жутко нервирует. Незнакомец отпускает столь же внезапно, как и накинулся. Эклз даже слегка теряется, когда лишается физического контакта. Он нервно сглатывает и переводит взгляд чуть выше. Гора мышц под два метра ростом возвышается над кроватью и пытается выровнять сбившееся дыхание. Он стоит спиной, вновь уйдя в спасительную тень — спасительную для Дженсена. Без прямого воздействия, не встречаясь глазами с этим загадочным человеком, Дженсену и вправду становится немного легче. Будто спадает некое подобие гипноза, и сознание вновь проясняется. Он пытается дышать легко и размеренно, но иногда лёгкие всё же скручивает в приступе кашля. Он, то открывает, то зажмуривает глаза, то желает задать очередной вопрос, то страшно этого боится. Если о чём-то спросить, незнакомец обязательно обернётся, и Дженсен вновь начнёт тонуть. Так что лучше, наверное, промолчать — по крайней мере, безопаснее. И как только Эклз принимает столь верное решение, чужак оборачивается и спрашивает сам: — Ты хотел знать, кто я такой, хотел знать моё имя? — он по-прежнему скрыт от света и глаза — хамелеоны прячутся в тени. Мгновенно напрягшийся Эклз заметно расслабляется и слабо кивает. Этот человек действительно заинтриговал его. Незнакомец опускает взгляд, проводит рукой по волосам, перебирая отдельные пряди — он явно сомневается, говорить или нет, но в следующую секунду решительно вскидывает голову и делает шаг к свету. Глаза горят, переливаются множеством оттенков, и в этих неясных омутах явно отплясывают черти. Усмешка возвращается на своё законное место. Никакого переживания и уж тем более сочувствия — всё это Эклзу лишь приснилось. — Меня зовут Джаред, детка, Джаред Падалеки. И с этого момента ты принадлежишь мне, — теперь уже не незнакомец резко разворачивается и стремительно покидает палату. Дверь за ним ещё не успевает закрыться, а Дженсен уже хоронит осколки своей прошлой жизни. Если раньше были какие-то, пускай слабые нереальные, надежды, способы не думать, забыть, отвлечься. То теперь нет ничего. «Джаред Падалеки» — всего два слова, просто имя, но именно оно навсегда уничтожило Дженсена Эклза. ~Сейчас~

Страх наползает медленно, окутывает незримой паутиной, подчиняя себе, захватывая разум, убивая сознание. Он утаскивает в темноту, туда, где нет ничего, туда, где лишь боль и отчаяние, туда — на руины поломанной жизни. Человек кричит, пытается бороться, изо всех сил противясь грядущему хаосу. Он не может этого допустить, не может сдаться, только не сейчас, только не снова! К сожалению, грядущая битва проиграна заранее. Здесь слово контроль полностью теряет своё значения. Он больше не управляет собой, не контролирует мысли, чувства, желания. Он — во власти сновидений. Тьма затягивает всё глубже, но он продолжает сопротивляться. Воспоминания медленным ядом текут по венам, прямо к сердцу туда, где болит сильнее. Картины прошлого восстают из пепла, развеянного давным-давно. Он не хочет смотреть, он боится увидеть, он умоляет перестать. Но его никто не слышит, никогда не слышали. «Проснуться!» — одно слово почти как заклинание, которое он повторяет ночь за ночью. Сон, уже который год, является сплошным наказанием. Стоит закрыть глаза, и монстры памяти выбираются из своих укрытий, а кошмары отнимают те последние силы, которых и так нет. И почти каждую грёбанную ночь, точно по расписанию, его преследуют эти невозможные глаза-хамелеоны. — Дженс, — вкрадчивый нежный голос слегка пробивается сквозь тьму. Человек хватается за него, как за спасательный круг, отчаянно пытаясь выплыть. Но слишком глубоко, его вновь тянет вниз. — Дженс, — голос становится чуть настойчивее, лёгкие поглаживания по руке и дыхание на шее медленно вытягивают из очередного кошмара. Человек делает ещё один рывок. — Дженсен! — заметное раздражение и повышение тона окончательно сдёргивают пелену сновидений, и человек резко распахивает глаза. Он снова здесь, он снова проснулся и снова ни хрена не выспался. Но это пройдёт, всегда проходит. Три чашки кофе, пару таблеток — и всё будет в порядке. Зря он вообще в этот раз вырубился — трое суток ещё не прошло, можно было перетерпеть. Всё лучше чем подыхать в той агонии раз за разом. - Всё хорошо? Ты кричал во сне? - обыденно, без малейшей доли интереса, спрашивает все тот же голос. Хотя нет, чуток эмоциональности все же проскальзывает в словах - но это скорее раздражение и недовольство, ничего более. Впрочем не удивительно и вовсе не обидно. Все надежды на это самое "более" умерли вместе с "далее" много лет назад, почти в другой жизни и с другими людьми. Дженсен неохотно, ещё не до конца придя в себя, все ещё на границе кошмара и яви, поворачивает голову в одну сторону, затем в другую, пытаясь определить источник уже не столь нежного голосочка. Искомый субъект обнаруживается по левую руку от него, и спустя несколько попыток сфокусировать сонный взгляд, у Эклза даже получается его частично идентифицировать. Тощая татуированная блондинка хмурит выщипанные брови и пытается неуклюже скрыть за накладными ресницами столь нескрываемое призрение. В глазах - фальшивая забота, на губах - немое предложение помощи. Эклз закатывает глаза и тихонько усмехается. "Каждый раз - одно и тоже. Такое чувство, что их на одном заводе штампуют. Блондинка - брюнетка, молодая - старая, красотка или уродина. Все одинаковые, все пустые и фальшивые. Да и с парнями не лучше. Что проститутка, что хастлер. Внутри все едино - гниль и одно сплошное великое ничего. Как и у меня". С придушенным стоном и не с первого раза Эклз все же выползает из постели, находит в ворохе одеял свои боксеры, достает из под стола задрипанные джинсы и, уже натягивая несвежую футболку, наконец спрашивает: - Который час? - Совсем рано, думаю около шести утра, - блондинка все ещё сидит на кровати, все в той же позе, будто ждет дальнейших указаний. Недовольная, угрюмая, но неизменно послушная. Она не сдвинется с места пока ей не прикажут. И именно это раздражает Дженсена больше всего. Он сам слишком долго жил по приказу, быть может и сейчас живет. Да почти все живут, просто большинство этого не понимают. Людям так проще - не видеть, не признавать. Один из способов самозащиты от жестокой реальности. Дженсен же давно опустил все щиты, а точнее их у него вырвали - обнажили душу и выебали тело. Вновь усмехнувшись и слегка выдохнув, он вновь обращается к девушке: - Свободна. Выход найдешь сама. Выходя из спальни, он слышит шорох одеял и тихие ругательства в свой адрес. Ему все равно, у него есть дела поважнее, чем раздражаться на шлюху. На кухне он заваривает себе чашку крепкого кофе и, бросив тоскливый взгляд в сторону сахарницы, делает большой глоток растворимого яда. Напиток обжигает, в уголках глаз проступают невольные слезы, горечь убивает всякий вкус. Но Дженсен с мазохистским упорством наслаждается данной отравой. Она привязывает его к прошлому, к тем дням, когда он был "там", был с "ним". Каждое утро, делая глоток этой мерзости, он погружается в ворох воспоминаний. А допив до конца, всегда улыбается, закрывает глаза и ждёт. Ждёт, когда неясные образы выйдут из тени, границы реальности слегка размоются и хамелеон сделает шаг к нему навстречу. В этот раз требуется всего пара минут, чтобы призраки прошлого просочились в его мысли. Видимо, ночной кошмар повлиял на Дженсена слишком сильно, сильнее, чем тому бы хотелось. Но ничего, он справиться. И все же он вздрагивает, когда сильные мужские руки обхватывают его за талию. Дженсен знает, что это иллюзия, мираж, созданный им же. Вот только с ощущениями не поспоришь - само тело верит в реальность происходящего. Объятие становится сильнее, губы призрака, такие знакомые губы, засасывают шею. Ладони проникают под футболку, слегка зажимают соски и медленно движутся вниз живота. Одна рука накрывает пах, поглаживая член сквозь ткань джинсов, другая тянется к пряжке ремня. Дженсен едва не стонет. Рывком откидывает голову назад, прямо на плечо призрака, приживается к нему как можно теснее и запускает одну руку в шелковые пряди волос. Он буквально видит столь привычную усмешку на губах мужчины и дикий звериный огонь в глазах. Уже столько лет они преследуют Дженсена во сне и наяву. Стоит лишь слегка задуматься, и вот уже случайный прохожий похотливо раздевает его глазами; немного ослабить контроль, и ночные кошмары просачиваются даже сквозь кучу нейролептиков. Но чаще всего Дженсен сам вызывает подобные видения, сам вытаскивает их из недр кровоточащего сознания. По безумным, только ему ведомым, причинам. Внезапно что-то меняется. Всегда один и тот же сценарий дает явную трещину, и неизменный сюжет ускользает из рук Дженсена. Призрак молчит, что выбивается из привычной картины данного действа. Эклз ждет еще минуту, еще две, но ничего не происходит. Все те пошлые комментарии, что уже должны наполнять его уши, так и не прозвучали. Нехотя он открывает глаза и медленно опускает взгляд на все еще сжимающие его призрачные руки. Они почти не видимы. Дженсена начинает трясти. Он резко разворачивается и всматривается в глаза своего нереального мучителя. Они уже полностью потеряли цвет. Дженсен почти не дышит. Руки едва слушаются, когда он касается призрачного лица. Пустота - все, что он ощущает. Ни недавнего тепла, ни даже холода - одно сплошное НИЧЕГО. Дженсена пробирают судороги, ноги еле держат. "Еще рано, еще слишком рано, мне нужно больше!" - проносятся в голове поспешные мысли. Эклз пытается сделать шаг, прижаться еще ближе к тому, кого здесь нет. Но он не может. Вокруг его талии больше нет рук. Губы не ласкают шею. Призрак тает у него на глазах. Всего несколько секунд и Дженсен остается один... как и тогда. Сломанный, выброшенный и никому не нужный.